Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы) - Вадим Роговин

Обратим внимание, что 6 января, за несколько дней до обсуждения вопроса о политическом докладе, Сталин в письме членам ЦК предложил «назначить т. Троцкого замом предсовнаркома (предложение т. Ленина), отдав ему под специальную его заботу ВСНХ» и добавил, что это могло бы «облегчить нашу работу по ликвидации „хаоса“» [143] (в области государственного управления.— В. Р.). Сталин изображал дело так, будто его предложение означает возвращение к предложению Ленина, выдвинутому в сентябре 1922 года. Однако между этими двумя предложениями было существенное различие. Ленин предлагал, чтобы Троцкий стал первым заместителем предсовнаркома, Сталин же предлагал, чтобы Троцкий стал одним из замов, отвечающим за конкретный участок работы.

Положение изменилось после возвращения Зиновьева, который стал требовать, чтобы с политическим докладом на съезде выступил он. Теперь мысль о представлении на съезде Зиновьева в качества преемника Ленина легла в основу фракционных действий «тройки». За спиной Троцкого шли непрерывные тайные совещания, в то время ещё в очень узком составе. После них Каменев обращался к наиболее доверенным лицам из руководства партии с вопросом: «Неужели же мы допустим, чтоб Троцкий стал единоличным руководителем партии и государства?» [144] Таким образом «тройка» впервые посеяла (сначала в кругу наиболее близких к ней лиц) доживший до наших дней миф о стремлении Троцкого к личной диктатуре. Тогда же впервые, и опять вначале закулисно, триумвиры и их приспешники стали ворошить прошлое, напоминая о дооктябрьских разногласиях Ленина с Троцким и подготавливая тем самым свой наиболее фундаментальный миф — о «троцкизме». Уже в начале 1923 года в списках стали распространяться анонимные памфлеты против Троцкого, которые в первую очередь напоминали о его «небольшевистском» прошлом.

В разгар фракционной борьбы «тройки» с Троцким (а фактически, и с больным Лениным) произошёл чрезвычайно острый эпизод, впервые обнародованный Троцким в статье «Сверхборджиа в Кремле». Как следует из этой статьи, в феврале или в самом начале марта на заседании Политбюро Сталин сообщил, что на днях Ленин вызвал его к себе и попросил передать яд. По словам Сталина, эта просьба Ленина мотивировалась тем, что он боится в результате нового удара лишиться речи и стать инвалидом. В этом случае он считал за лучшее покончить с собой.

Из воспоминаний Крупской известно, что Ленин одобрил поступок супругов Лафаргов, которые предпочли добровольно уйти из жизни, чем жить инвалидами. «Ильич говорил: „Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги“» [145].

В 1926 году, во время работы июльского пленума ЦК и ЦКК, на котором лидеры левой оппозиции потребовали выполнить совет Ленина о снятии Сталина с поста генсека и в обоснование этого требования приводили многочисленные факты о крайне отрицательном отношении Ленина в последние месяцы его жизни к Сталину, М. И. Ульянова обратилась к пленуму с заявлением. В нём утверждалось, что Ленин до конца своих дней хорошо, с особым доверием, относился к Сталину, о чем свидетельствует, в частности, факт ленинского обращения к нему с такой просьбой, с какой можно обратиться лишь к настоящему революционеру. Имелась в виду просьба Ленина о яде, которая в письме Ульяновой конкретно не называлась.

Это заявление было написано Ульяновой по наущению Бухарина и Сталина с целью дезавуировать сообщения лидеров оппозиции. В 1989 году была опубликована фотокопия проекта заявления Ульяновой, написанного рукой Бухарина.

Сохранилась также запись Ульяновой, не предназначавшаяся для печати, в которой она пыталась переосмыслить для себя факты и выводы, содержавшиеся в этом заявлении. Из этой записки следует, что впервые просьба Сталину о яде была высказана Лениным зимой 1921—1922 годов, когда он ощущал резкое падение работоспособности и опасался наступления паралича. Сталин тогда обещал в случае ухудшения здоровья Ленина передать ему яд. С повторной просьбой Ленин обратился к Сталину после первого удара в мае 1922 года, заявив, что «время исполнить данное раньше обещание пришло». Сталин сообщил об этом разговоре находившимся в соседней комнате Бухарину и Ульяновой. После переговоров с ними по этому вопросу он вернулся к Ленину и сказал, что разговор с врачами убедил его, что «не всё ещё потеряно и время исполнить… просьбу не пришло» [146].

Эти свидетельства Ульяновой подтверждаются и дополняются воспоминаниями Фотиевой, которая в 1967 году рассказала писателю А. Беку: «Ещё летом (1922 г.) в Горках Ленин попросил у Сталина прислать ему яда — цианистого калия. Сказал так: „Если дело дойдет до того, что я потеряю речь, то прибегну к яду. Хочу его иметь у себя“. Сталин согласился. Сказал: „Хорошо“. Однако об этом разговоре узнала Мария Ильинична и категорически воспротивилась… В общем, яда Владимир Ильич не получил. Но после нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой» [147]. По словам Фотиевой, Сталин и в этот раз не передал ей яда.

Таким образом, из воспоминаний Ульяновой и Фотиевой следует, во-первых, что ленинская просьба была известна более широкому кругу лиц, чем предполагал Троцкий; во-вторых, что Ленин просил у Сталина яд по крайней мере трижды: в конце 1921 года, летом 1922 года и в декабре 1922 года, причём каждая из этих просьб становилась известной близким Ленину людям. Однако ни Ульянова, ни Фотиева не упоминали о том, что Ленин обращался с этой просьбой к Сталину в феврале 1923 года, когда Сталин впервые сообщил о ней другим членам Политбюро. Не существует никаких свидетельств о том, что Сталин в этот период вообще встречался с Лениным.

Троцкому были известны лишь два факта: сообщение Сталина о ленинской просьбе, чему он был сам свидетелем, и официальное письмо Ульяновой в адрес июльского пленума 1926 года. Размышляя над содержанием этого письма в 1935 году, Троцкий сделал следующую дневниковую запись: «Ленин, очевидно, должен был считать, что Сталин есть тот из руководящих революционеров, который не откажет ему в яде… Возможно, что в этом месте — помимо главной цели — была и проверка Сталина, и проверка натянутого оптимизма врачей» [148].

Эту же мысль Троцкий развивал в статье «Сверхборджиа в Кремле», где он писал, что «Ленин видел в Сталине единственного человека, способного выполнить трагическую просьбу, ибо непосредственно заинтересованного в её исполнении… Ленину не нужно было даже перебирать в уме ближайших товарищей, чтобы сказать себе: никто, кроме Сталина, не окажет ему этой „услуги“. Попутно он хотел, может быть, проверить Сталина: как именно мастер острых блюд поспешит воспользоваться открывающейся возможностью?» [149]

Сегодня, сопоставляя факты, сообщённые Ульяновой, Фотиевой и Троцким, можно сделать следующие выводы. Зная, что ленинская просьба известна не только ему, Сталин не мог не предполагать, что в случае смерти Ленина на него падет подозрение в том, что он помог её ускорить. Этим, по-видимому, и объяснялось его решение сообщить членам Политбюро о просьбе Ленина, якобы переданной ему в последние дни, а может быть, и заручиться их согласием на передачу яда. Совещание в Политбюро по этому вопросу не носило формального характера, но все его участники высказали Сталину соображения о том, что о передаче яда Владимиру Ильичу не может быть и речи.

Сталин в эти дни не мог не прийти к выводу, что возвращение Ленина к активной политической жизни означало бы для него, генсека, политическую смерть. «Поведение генерального секретаря,— вспоминал Троцкий,— становилось тем смелее, чем менее благоприятны были отзывы врачей о здоровье Ленина. Сталин ходил в те дни мрачный, с плотно зажатой в зубах трубкой, со зловещей желтизной глаз; он не отвечал на вопросы, а огрызался. Дело шло о его судьбе» [150].

Характеризуя не только политический, но и нравственный смысл конфликта между Лениным и Сталиным в конце 1922 — начале 1923 года, Троцкий писал о Владимире Ильиче: «Он слишком хорошо понимал людей и брал их такими, как они есть. Недостатки одних он сочетал с достоинствами, иногда и с недостатками других, не переставая зорко следить за тем, что из этого выходит. Он хорошо знал к тому же, что времена меняются и мы вместе с ними. Партия из подполья одним взмахом поднялась на вершину власти. Это создавало для каждого из старых революционеров небывало резкую перемену в личном положении и во взаимоотношениях с другими людьми…

Ленин был не только теоретиком и практиком революционной диктатуры, но и зорким стражем её нравственных основ. Каждый намёк на использование власти в личных видах вызывал грозные огоньки в его глазах… Между тем Сталин чем дальше, тем шире и тем неразборчивее пользовался заложенными в революционной диктатуре возможностями для вербовки лично ему обязанных и преданных людей. В качестве генерального секретаря он стал раздатчиком милостей и благ. Здесь заложен был источник неизбежного конфликта. Ленин постепенно утратил к Сталину нравственное доверие. Если понять этот основной факт, то все частные эпизоды последнего периода расположатся как следует и дадут действительную, а не фальшивую картину отношений Ленина к Сталину» [151].