Разве бывают такие груши (рассказы) - Ирина Борисова

Через месяц он приехал в наш город по делам фирмы, позвонил мне, мы встретились. Была весна, он с неподдельным интересом удивлялся очередям за огурцами, спрашивал: "У вас так любят огурцы?" С таким же любопытным восхищением он воспринимал чепуху, которую я городила, приглашал в гостиничный бар, звал посмотреть номер.

Когда Чарльз уехал, пообещав писать, я поняла, что уже не смогу вот так сидеть и ждать его писем. Однажды я отпросилась у Коли к родственникам на дачу, надела свой английский свитер и пошла с подружкой в бар, где бывала с Чарльзом. К нам сразу же подсели два кудрявых итальянца, они ни слова не говорили по-русски, мы же понимали только звукосочетания, связанные с музыкой - престо, форте, пиано... Нам было почему-то ужасно смешно слышать эти музыкальные восклицанья в их непонятной речи, и итальянцы в ответ тоже хохотали, сверкая крепкими белыми зубами. И этот веселый урок музыки продолжался до утра, вся ночь пронеслась у меня с моим итальянцем в одном невероятном крещендо. Выходя утром из номера, я вспомнила, что не спросила даже, как его зовут, но всерьез пожалела об этом позже, поняв, что у меня будет ребенок.

Мой ребеночек родился с черными бархатными глазищами, черными кудряшками и бровями. Я рыжая, Коля белобрысый, но свекровь уверяла всех, что ее внук - копия прапрадеда цыгана. Чарльзу я тоже написала, что отец ребенка - он, и Чарльз принялся регулярно посылать сюда то ползунки, то пинетки.

Сейчас моему ребенку три года, на работу я, однако, не собираюсь: продавая шмотки, которыми добросовестно снабжает нас Чарльз, я зарабатываю больше. Свекровь, не одобряя моего образа жизни, зудит, Коля мямлит что-то про работу и блоки, я же, глядя на бархатные глазки моего нарядного сыночка, только улыбаюсь. Я хожу на курсы итальянского, втихаря переписываюсь с бюро международных знакомств, чтобы у всех моих следующих детей тоже были такие же бархатные глазки. И чтобы, когда они вырастут, они смогли беззаботно и весело хохотать, сверкая зубами. А музыкальные термины слетали бы с их губ праздничным фейерверком.

1993

Разве бывают такие груши?

Мы знакомимся случайно, мы рекламные агенты, я продаю синтетический дубитель, он предлагает пресс-формы для литья из пластмасс. Когда дубитель идет совсем туго, я сажусь на телефон и звоню подряд по всем номерам. Номер его АОНа не отвечает, и когда он мне перезванивает, я не отслеживаю, откуда он взялся. Я предлагаю дубитель, он пытается втюхать пресс-формы, недовольные друг другом, мы расстаемся. Но, не вычеркнув телефон из списка, я звоню опять, теми же словами предлагаю дубитель, и не могу понять, отчего возмущается тот же голос. Он диктует номер, я ахаю, вычеркиваю, обещаюсь навсегда оставить его в покое. Но чуть позже он звонит уже сам, говорит, что "навсегда" - очень грустное слово, и предлагает встретиться после работы.

Если бы ребенок был дома, у меня, конечно, не было бы и мысли. Но дочка уехала с гимназией во Францию, и я так устала от длиннющих семизначных столбцов с телефонами, от многократно повторяемого стандартного вопроса, а не нужен ли кому-нибудь синтетический дубитель, от того, что он, зараза, никому, кажется, больше не нужен, а пять процентов, полученные от последней сделки, почти все ухнулись на поездку ребенка, и надо платить за теннис, и англичанке, придется, кажется, опять менять доллары, и даже страшно посмотреть, как мало их уже там лежит.

Мы встречаемся: он немолодой, растрепанный, зовут Леша, по ленвестовским кандалам и пуховику, похожему на взбитую перину, видно, что, и правда, пресс-формы не очень идут. Он сразу вываливает, что был главным технологом на заводе, а теперь завязался с крутыми ребятишками, отмывающими мафиозные миллиарды. Радуясь разнообразию жизни, он говорит, что много встречается сейчас и с теми ребятами, рассказывает про американца Криса, которому сватает своих мафиози. Увлеченно жестикулируя в облачке вылетающих из пуховика мелких перьев, он похож на завсегдатая конторской курилки, и я, бывало, стаивала там, слушая таких соловьев. Он ведет меня в кафе, где, глянув на цены, я порываюсь, развернувшись, уйти, но он, вытаскивая из кармана толстую пачку, говорит, что удалось сегодня кое-что заработать, и бестрепетно заказывает, что подороже.

И пока нет ребенка, после ежедневных бесплодных попыток толкнуть дубитель, я гуляю с Лешей по улицам: мы больше не ходим в кафе - толстая пачка в его кармане, растаяв, не возобновляется, дома у меня старики, он, вообще, непонятно где живет.

Мы ходим по городу мимо хроников, трущихся у ларьков, и их ужасных подружек, мимо юношей со стеклянными глазами и непрограммируемыми движениями, мимо сидящих в подземных переходах чумазых детей, истово крестящихся стариков и бесноватых старух; мне кажется, кто-нибудь из них может в один прекрасный момент изловчиться и схватить меня за ногу, и я стараюсь держаться ближе к середине.

Леша говорит, что зато эта жизнь интереснее прежней, и если Крис заключит с мафиози контракт, он, Леша, сможет купить себе на проценты жилье, окопаться в нем и хоть с каким-то комфортом отслеживать будущее.

Я же, разменяв перед приездом дочки последнюю стодолларовую купюру, спрашиваю у Леши, а не снимет ли его Крис на лето мою квартиру, а мы тогда до осени перебьемся в садоводстве. Леша смотрит в недоумении, я объясняю ситуацию с дубителем и говорю, что не вижу другой возможности продержаться.

И, почесав затылок, Леша заводит меня в пиццерию, велит ждать, а через час заявляется с толстым розовощеким Крисом. Выложив на стол калькулятор, Леша принимается вкручивать Крису, как выгодно тому купить у меня дубитель, а Крис поглощает пиво банками, повторяет "окей" и смотрит мимо цифр на мои коленки.

А на следующий день все мои коллеги шипят от зависти - Крис приезжает к нам заключать договор на дубитель. Выйдя от шефа, он подсаживается ко мне, показывает фотографии жены и четырех детей, а потом, глядя на меня честным взглядом, говорит, что душевно одинок, что у русских девушек открытое сердце, и он мечтал бы проводить холидэйз с искренней русской герлфренд. Он вопросительно смотрит, я, потупившись и покраснев, соображаю, будет ли эта перспектива надежней дубителя.

А через пару дней, выйдя из машины Криса у дома, я шарахаюсь в подъезде от метнувшегося ко мне бомжа в ватнике, но узнаю Лешу. Леша шепчет, что его мафиози устроили за ним охоту - считают, что он продал Криса моей фирме - на квартире бывшей жены засада, за подъездом друзей следят, надо бежать из города, но нет денег. Я выгребаю из кошелька все до мелочи, он кивает, берет и исчезает за дверью.

Я поднимаюсь - дома вернувшаяся из Франции дочка трясет сувенирами и щебечет про поездку. Я мою ей фрукты, и она, увидев купленных по дешевке зеленых уродцев, смеется и восклицает: "Мама, ну разве бывают такие груши?"

1995

История нашей еды

Мое детство пришлось на двадцатые годы, заработки у отца были случайны, мы жили на доходы от квартирантов, которых мама постоянно держала. Она кормила их жарким из телятины и пирогами с курагой. Сами мы ели пустую ботвинью с огурцами вместо хлеба, картошку, а иногда пили чай с сахарином. Зато когда мы с сестрами играли на улице в "дома", мы готовили своим самодельным тряпочным куклам котлеты из лебеды и лепили куличи из глины.

Весной мы ходили в лес и собирали сергибус и баранчики, летом приносили из леса ягоды, осенью - грибы, лес был подспорьем, я это особенно поняла, когда уехала учиться в техникум. В техникуме мы питались разве французскими булками да чаем с подушечками, а когда приезжали на каникулы домой, работали в саду и до отвала наедались яблок. После техникума я уехала работать в дальневосточный город, сразу вышла замуж за моряка, варила ему кету и крабов, которых завались было по дешевке в каждом магазине. Перед началом войны корабль моего мужа перевели в захолустье, я не работала, и когда началась война, карточка у меня оказалась иждивенческая. Муж, приходя в увольнение, носил мне с корабля кусочки хлеба, иногда мы ходили в клуб на вечера с буфетом, а вообще, чтобы прокормиться, я вязала из старых распущенных чулок головные сеточки и меняла их на рынке.

После войны нас перевели в Ленинград. Первое время я ходила и смотрела, как много всего было в продаже - лотки с черной и красной икрой, усатые рыбы в мраморных бассейнах. Когда родились мои дети, я уже могла позволить им фрукты с рынка. Я закрывала их в комнате, ключ отдавала соседям, а сама бежала в магазины - в подвальчик за парным мясом, в молокосоюз - за молоком. Это было хорошее время - перебои случались только с мукой, на нее выдавали талоны, но все равно я умудрялась печь маковые рулеты. Мой муж служил, летом мы ездили на юг, ели там жареную ставриду и груши бера. Когда нам дали квартиру на окраине, я не могла первое время привыкнуть и по-прежнему ездила в центр в свои старые магазины, но потом я приспособилась, узнала, куда и когда привозят молоко из совхоза, где можно достать полукопченую колбасу по шесть пятьдесят. Мои дети выросли, мы построили им квартиры, и когда муж вышел в отставку, остались вдвоем. Пенсия у него была приличная, я кормила его и бараниной, и телятиной, не говоря о том, что я постоянно носила то сыну, то дочке кульки с сосисками, за которыми имела время стоять по очередям.