Илья Муромец. - Иван Кошкин

— Да нет, Михалко, — грустно улыбнулся богатырь. — Правильно меня Владимир тогда в погреб запер. От моих забав богатырских люди стоном стонали. Плохо только, что по-подлому он это сделал, да и то... Так что он меня позвал, и Апраксия, и народ. И еще кое-кто. Мы уж и прощения друг у друга попросили.

— Князь у тебя прощения просил? — с восхищением уставился на Илью молодой воин.

— Ну-ка, потише давай, — спохватился Муромец, — нечего об этом звонить на всю округу. То дело прошлое, я виноват поболе, чем он. Ну, раз вы такие молодые да ранние, двинусь я, пожалуй. В Киеве сейчас в дружине старший Сбыслав Якунич, знаешь такого?

— Знаю, — кивнул Михалко.

— Как придете, если я еще не ворочусь, доложитесь ему, он князю передаст. И вот еще что, — Илья уже сидел в седле. — Смотрю я, ты воин храбрый и умелый, хоть и молод. Сколько тебе годков?

— Двадцать два.

— Тю-у-у-у. А до сих пор в Михалках ходишь. Будь ты отныне Михайло. Бывай!

Верный Бурко с места ушел вскачь, разгоняясь для прыжка. Молодой порубежник потер глаза.

— Михалко! Это что, взаправду Муромец был? — крикнули сверху.

Парень расправил плечи:

— Был Михалко, а теперь Михайло! Сам Илья Муромец так нарек!

Илья не знал, как Бурко ухитряется в темноте угадывать, куда скакнуть в очередной раз. Доверившись коню, он просто любовался тихой ночью. Ни облачка на небе, звезды светят ярко, пересекают небосвод падающие огни. В бледном свете луны видны проносящиеся тени — то сова пролетит, то нетопырь, то ведьма. На Востоке встает зарево — горит подожженная перед печенегами степь, иногда внизу мелькают огоньки — то ли станица ночует, то ли караван ладит перед войной проскользнуть, а то и смерды чьи-то решили подальше от княжьей руки в степи зажить, надеясь, что печенеги не найдут.

— Эй, ты там не уснул? — не оборачиваясь, спросил Бурко.

— Да нет, Бурушко, я вот смотрю и думаю: до чего же все соразмерно устроено на земле, так чего нам спокойно не живется?

Бурко помолчал.

— Ты это к чему спросил?

— Да так, просто подумалось. Звезды светят, Днепр течет, леса стоят, места в степи — самому подумать страшно. Чего воевать-то?

— Научил я тебя читать на свою голову, — вслух заразмышлял Бурко. — Илья, в этой степи тысячу лет назад воевали. И две тысячи. И три. Потому — такова природа человеческая.

— Да ну тебя, я же серьезно!

— Я тоже. Вам, людям, вечно чего-нибудь не хватает. А раз не хватает, надо пойти к соседу, посмотреть — а может, у него в избытке? Может, оно ему и не надо? Вот и воюете.

— А кони не воюют?

— Нет, мы только из-за кобыл деремся.

— Поди ж ты...

Бурко мерно взлетал над степью, одному ему известно как находя место, чтобы толкнуться снова, друзья говорили о загадочной природе человеческой и конячьей, о бабах и кобылах, о природе человеческой власти, опять о бабах (ну и кобылах тож), о том, как дивно хороша ночная степь летом, и снова о бабах (которые кобылы — куда без них). Утро пришло незаметно.

— Ну, вот тебе и Застава, Илья Иванович, — сказал Бурко, стоя на обрыве над головокружительной днепровской кручей.

Прямо под ними Днепр, зажатый огромными скалами, большими валунами и всякими другими каменюками, ярился, бил крутой обрывистый берег, и вообще всем видом давал понять, что здесь плавать может только рыба. Потому с незапамятных времен вокруг каждого Порога шел волок[24]. Владимир на всех волоках поставил крепости для обороны купцов от печенегов, да и сбора с тех же купцов податей. В крепостях сидели варяги либо княжеские мужи, но с тех пор как Илья попал в погреб, похоже, волоки охранять было некому, и лишь на втором пороге крепость имела жилой вид.

— Ишь, хорошо сели, не в шатрах в чистом поле — за стенами, — покачал головой богатырь. — Ну что, давай-ка туда, что ли.

Бурко отбежал от обрыва подальше, разогнался и в один прыжок перескочил через Днепр, оказавшись в версте от крепости. Навстречу от ворот уже мчался всадник на могучем коне. Воин был в доспехе и шлеме, сталь и позолота ярко блестели на солнце, на личину[25] было больно смотреть. Когда между всадниками оставалось два перестрела, Илья осадил Бурка. Супротивный богатырь тоже остановил коня и, приставив руку козырьком к наглазью, крикнул:

— Ты какой земли, какой Орды, удалой добрый молодец? Дела пытаешь аль от дела лытаешь? Али не знаешь, что, мимо Заставы едучи, надо... — он запнулся, привстал в стременах, наклонившись вперед. — Вот черт, Илья Иванович???

— Ты, Михайло, совсем не изменился, — засмеялся Муромец. — Доспехи надраены так, что издали и не поймешь, то ли богатырь, то ли церковь Божия.

Богатырь поднял личину, открыв смуглое скуластое лицо настоящего степняка.

— Да ты же сам, атаман, велел доспех поярче чистить, чтобы меня никто с печенегом не спутал. Я же хоть и Михайло, а все-таки Казарин, — он расхохотался и подбросил от радости шлем в воздух. — А и не поверит же никто, сам Илья Иванович к нам пожаловал!

Оба двинули коней и, съехавшись, обнялись. Бурко что-то игогокнул Михайлову вороному жеребцу, тот ответил таким же коротким ржанием.

— Ты, Илья Иванович, надолго ли к нам пожаловал? — спросил Михайло, щуря и без того узкие глаза. — И как ты из погреба-то глубокого выбрался? Надоело, небось, сидеть, да и разнес наконец терем по бревнышку?

— Нет, Миша, — посмеивался Муромец. — Князь меня посадил, князь меня и выпустил.

— Не понимаю этого, — покачал головой Казарин. — Что тогда нас Добрыня отсоветовал тебя идти из погреба выручать, что все годы, что ты там своей волей сидел? Что за радость-то была? Или силы уже не те?

— Долгий это разговор, Михайло, — ответил Илья. — Давай уж со всеми вами поговорю, чтобы тридцать раз не повторять. Сколько народу сейчас на Заставе?

— Двадцать пять осталось. Сенька, боярский сын, сложил буйну голову, Соловей Будимирович в Новгород вернулся, одной торговлей теперь занят — и с Югрой[26] торгует, и с варяжскими странами. Звал Дюка с Самсоном — они не пошли. Неряда в монастырь ушел. А новых что-то не было. Скудеет, что ли, земля Русская богатырями? На Заставе сейчас полтора десятка. Десяток Поток увел на левый берег, над печенегами промышлять.

— Добрыня, Алеша — оба здесь?

— Оба.

Со стены раздался переливчатый свист, от которого заломило уши. На миг лишь застыл на забороле высокий, не по-богатырски сложенный беловолосый парень в алой шелковой рубахе, и вот он уже прыгает на вал, скачками, не боясь сломать ноги, катится вниз и бегом бежит навстречу:

— Уж не мнится ли мне, не мара ли играет? А то не мара играет, то мой любезный старший брат Илья Иванович к нам пожаловал! А слезай-ка ты с коня, братец, дай-ка я тебя руками подержу!