Журнал «Вокруг Света» №08 за 1978 год - Вокруг Света

* * *

Насквозь прокопченное нутро бревенчака быстро наполнялось людьми. Пришли почти все: бурильщики и взрывники, геологи и механизаторы.

Запоздавшие, то и дело хлопая заиндевевшей дверью, вваливались в избу вместе с клубами морозного воздуха и, сбросив полушубки у входа, протискивались к сваренной из 200-литровой бочки «буржуйке», вытягивая покрасневшие руки: погода, кажется, установилась надежная, и спиртовой термометр, висевший на одинокой лиственнице перед бревенчаком, показывал все те же минус 50.

В избушке от раскалившейся докрасна печки стало жарко, кое-кто сбросил с себя свитер. Можно было бы и начинать, да где-то задерживался Орефьев, секретарь партбюро экспедиции. Наконец дверь хлопнула еще раз, и, едва умещаясь в проеме, подпирая головой потолок, в бревенчак ввалился Орефьев, горный мастер, пробивший за свою жизнь не одну сотню метров горных выработок. Сбросив тулуп, он прошел к столу, сел подле Антонова. Нашарив глазами чайник на печке, кивнул деду Никишке: плесни, мол, чуток. Затем посмотрел на притихших бульдозеристов, перевел взгляд на Попова. Сказал простуженным голосом:

— На повестке дня открытого партийного собрания один вопрос: устное заявление Попова о том, что он лично и его бригада не согласны с правилами техники безопасности, и Максим требует разрешить ему пробный рейс по реке. — Орефьев грузно опустился на прогнувшуюся под ним скамью, отхлебнул глоток чая, добавил глухо: — Тебе слово, Попов.

Бригадир бульдозеристов вскинул голову и, словно боясь, что его перебьют, заговорил, глотая окончания слов:

— Да, я не согласен с доводами начальника. — Он кивнул на Антонова. — И с техникой безопасности. Бригада тоже не согласна и считает, что проложить зимник по реке сейчас можно. На тот берег, — он мотнул головой в сторону двери, — требуется новое оборудование, нужны компрессорные установки, а это значит, что дорога через пороги нужна, как... как, — не находя подходящего сравнения, замолчал, покосился на бригаду, добавил вполголоса: — Алексеич каждый день твердит одно и то же: погоди да погоди, дай льду окрепнуть. А чего годить, когда потом поздно будет!

Максим сел, расстегнул ворот рубашки, что-то сказал Николе Мамонтову. Тот согласно кивнул головой.

Орефьев выждал некоторое время, опершись натруженными ладонями о грубо обработанные доски стола, поднялся, спросил, громыхая басом:

— У тебя все, Попов? Словно ожидавший этого вопроса, соскочил с нар Мамонтов.

— Можно, я добавлю? От имени бригады. — Без бушлата, в одном свитере, он казался совсем мальчишкой. Никола повернулся к Антонову. — Вот что я скажу, Иван Лексеич. Если вы нам сейчас запретите, то мы сами над порогами пойдем. Ночью. — Он сел, слышно стало, как посвистывает кипящий чайник.

Молчали бурильщики, переваривая сказанное, молчал и Антонов, отлично зная силу решающего голоса коллектива. «Эх, комсомол, комсомол, буйная твоя головушка. Неужели вы думаете, что я не понимаю, насколько важен сейчас этот пробный рейс. Ведь, не дай бог, остановятся буровые работы, и все — начинай сначала».

Неожиданно для всех слова попросил дед Никишка. Он стащил с головы потрепанную шапку-ушанку, повернулся к Попову, проговорил с хрипотцой:

— Ты что же, парень, себя за героя считаешь, а мы, значит, никто?

— Да я, дед...

— Молчи, когда старшие слово держат. — Дед Никишка всем своим тельцем повернулся к Антонову. — Вот что я тебе скажу, Лексеич, не пускай ты их никуда. Вы-то в этих местах народ все-таки новый, а я всю жизнь в старателях по Колыме ходил. И скажу тебе вот что: даже над тихой водой бульдозеры в эту пору не ходят, а тут Большой порог, река-то позже встает, да к тому же морозы запоздали, а снег рано лег; вот и выходит, что еще полмесяца переждать надо. Ведь мало того, что машина угробится, так и по этой буйной головушке поминки справлять придется. Вот так-то.

— Да что ты, дед, меня раньше времени хоронишь! — Максим вскочил, рывком повернулся к кашевару. — Сидишь у себя в палатке, так и сиди, чифирок варгань.

— Э-эх ты, сопля размазанная. Да ты еще у мамки и сиську-то не сосал, как я впервой попил водицы колымской, а она студеная, кувырнешься в нее — вряд ли оклемаешься. Чифирок варгань... — Старик обидчиво поджал губы, сел на табуретку. — Шустрый больно...

В избушке опять стало тихо. Молча переглядывались бурильщики.

— Можно, я скажу? — С крайних от входа нар поднялся Леха, разбитной парень с нахальной улыбочкой, которая не сходила с лица. Подмигнул Попову, проговорил: — А что, мне кажется, Максим прав. Я хоть и недавно здесь работаю, но думаю, что лед выдержит. Морозы-то вон какие жарят. А начальник что? Его тоже понять можно: все-таки какой-никакой, а риск есть. А тут что? Станут станки, ну и ладно, ему-то что за беда — оклад и полевые при любых условиях в чистом виде идут, а на бурильщиков начхать, по расценкам заплатят.

Бурильщики зашумели, Антонов посмотрел на говорившего. Ишь ты, как рассуждает, подлец. А поначалу, когда Антонов набирал рабочих, этот самый Алексей Жариков такой овечкой прикинулся, что хоть на Северный полюс бери с собой. Ханыга проклятый. Прослышал, что заработки начальник обещает хорошие, вот и подался сюда. Ну на этого наплевать, главное — что основной костяк скажет.

— Ты, Леха, правильно сказал: человек ты здесь новенький, а посему сиди да в две дырочки посапывай. Я, Лексеич, вот что скажу. — Потапыч, низкорослый, обросший клочковатой бородой помбура с третьей установки, положил руку на плечо Попова. — Ты прав: дело это опасное, но правда также и то, что работы на правом берегу могут завалиться. Так что надо искать выход сообща. — Он замолчал, обдумывая что-то, повернулся к Антонову. — Помнишь, Лексеич, как мы в Якутии реки по молодому льду брали? Лежневки выкладывали?

— Сравнил... Да разве четыре километра валежинами выложишь?!

По рыхлому насту, который полуметровым слоем покрывал сизоватый лед реки, тонкой змеей мела поземка. Аэродинамическая труба, добротно сработанная природой, разгоняла поток холодного воздуха до 18 метров в секунду, заставляя наглухо закутываться в полушубки, натягивать по самые глаза шерстяные маски, которые мало держали тепло, но зато мешали дышать, и приходилось то и дело стягивать их, чтобы хватить обжигающего ветра.

На реке работали только добровольцы. Меняясь через каждые полчаса — больше невозможно было продержаться в этом аду, — ритмично поднимая и опуская на совесть закаленные ломы, они скалывали лед, выдалбливая чуть ниже первого порога разведочные лунки. С пологого в этом месте берега, на котором длинной цепочкой уже выстроились машины с грузами, пришедшие по зимнему первопутку на створы, можно было подумать, что там, на льду, работают какие-то роботы, издали похожие на людей. Вверх-вниз. Вверх-вниз. И так бесконечное число раз. Потом те двое, что били лунку, торчком втыкали в наст ломы и бегом бросались к берегу, к спасительной палатке, в которой потрескивала дровами докрасна раскаленная печка. Бородатые, с обмороженными лицами, они, сбросив меховые рукавицы и овчинные полушубки, вытягивали над пышущей печкой руки, стараясь как можно больше ухватить живительного тепла.

А на смену по насту реки уже шла новая пара.

Антонов и Попов почти не уходили с реки. Обмороженные и одеревенелые, они подолгу, как два колдуна, сидели над каждой лункой, промеряя толщину льда, ругаясь на ветру глухими от шерстяных масок голосами.

Лед был тонок. Тонок, несмотря на гнетущие морозы и вроде бы такую длинную уже зиму. В особо опасных местах делали лежневки — раскладывали по льду срубленные на берегу лиственницы и заливали их водой, накачивая ее ручной помпой из выбитых прорубей. Надо было пройти четыре километра! Четыре! И в любом месте могли оказаться промоины, а это... Антонов закрыл слезящиеся от колючей поземки глаза, на долю секунды представил, как рушится под тяжестью бульдозера ледяная толща, как, вырываясь из ледяного плена, закипают над капотом бешеные мутные струи... Нет! Нет, нет и нет.

Словно поняв мысли Антонова, Максим тронул его за рукав полушубка, сказал хрипло:

— Вы, Иван Алексеевич, не бойтесь. На тот берег идти надо, и, кроме меня, это никто не сделает. Машины, — он кивнул на замершие тяжело груженные ЗИЛы и «татры», — ждать не будут.

Вечером этого же дня в полевом дневнике Антонова появилась запись: «Остановилась еще одна буровая установка. Еще несколько дней, и встанут работы по разведочной штольне. Срочно требуются компрессоры и новое оборудование. Работы находятся под срывом. Обсудив с Орефьевым возможность риска, разрешил Попову идти на правый берег. Всю ответственность беру на себя».

* * *

Под грязным слоем воды скрылись рычаги управления, приборный щиток. От нечеловеческого холода, стальным обручем сковавшего тело, мелкой дрожью стучали зубы. В голову лезли черт знает какие мысли, и тяжелый гнетущий страх рисовал самые невероятные картины. Максим представил себя заживо погребенным в этом железном гробу и бесчувственными пальцами схватился за ручку левой дверцы. В какую-то долю секунды он решился попробовать вновь выбраться из кабинки, но вовремя одумался и медленно отполз по залитому водой сиденью. «Надо ждать. Ждать. А чего ждать? Когда вода затопит кабину и можно будет открыть правую дверцу, вряд ли хватит сил выбраться отсюда». Максим жестко сцепил зубы, чтобы хоть как-то отвлечься, заворошил в памяти прошлое. «Неужели прав был Антонов?.. Да нет же. Нет! Машины пошли на правый берег. Не остановлены работы на буровых. Просто я потерял чувство опасности. Устал».