Перечитывая Уэллса - Геннадий Прашкевич

4

К сожалению, из Италии Уэллс вернулся совсем больным, а велосипедная прогулка, неудачно задуманная им специально для того, чтобы встряхнуться, привела к тому, что больная почка сильно воспалилась. В Силфорде поездку пришлось прервать. Уэллс в то время работал над романом «Любовь и мистер Льюишем» и здорово нервничал. Ведь рукопись – это всего лишь рукопись, а вот изданная книга может принести несколько сотен фунтов! Врач Хиком – друг Джорджа Гиссинга – убедил Уэллса все-таки лечь в постель. К счастью, операции удалось избежать, потому что больная почка сама собой отмерла.

Как много Уэллс в то время думал о заработках, видно из дневниковой записи, посвященной еще одному новому другу – писателю Джеймсу Барри.

Узнав о болезни Уэллса, Джеймс, конечно, навестил его.

«Сперва я думал, что ему просто вздумалось провести денек у моря, – вспоминал Уэллс, – но мистер Барри обстоятельно и мудро рассуждал о разных собственных былых невзгодах и тяжкой доле молодых писателей. В те времена небольшое вспомоществование могло значительно облегчить жизнь, если ты на мели. Я никак не считал, что я на мели. К тому же как только займешь денег и получишь субсидию, к работе охладеваешь. Опасно, а то и гибельно лишать чеки того пикантного запаха наживы, который так остро ощущаешь, когда деньги не надо отдавать. «Может, вы и правы», – ответил на это Барри и в свою очередь рассказал мне, как он, впервые приехав в Лондон, не понимал предназначения чеков. Он просто складывал их в ящик стола и ждал, когда ему пришлют настоящие деньги…»

Крушение «маленького» гениального человека

1

Несмотря на болезнь, 1897-й год оказался для Уэллса удачным.

В журнале «Фортнайтли ревью» была напечатана статья «Моральные принципы и цивилизация» – новые размышления Уэллса о том, куда и как мы движемся, становимся лучше или все это иллюзия. Вышли книги «Кое-какие личные делишки» и «Тридцать рассказов о необыкновенном»; но главное, был написан и опубликован еще один знаменитый роман – «Человек-невидимка».

2

Я и сейчас прекрасно помню долгую темную февральскую метель, разыгравшуюся над заброшенной в Сибири (Кузбасс) небольшой железнодорожной станцией Тайга, где прошло мое детство. Год пятьдесят шестой. От керосиновой лампы падает тусклый свет, стекла на окнах в наплывах влажного снега, от обогревателя белёной кирпичной печи несет теплом, и я не могу, никак не могу оторваться от истории несчастного безумца мистера Гриффина. Он появился в провинциальном трактире «Кучер и кони» в такой же темный февральский день, и там стёкла были в таких же влажных наплывах. Он пришел с железнодорожной станции Брэмблхерст пешком; никаких вещей, только в руке, обтянутой толстой перчаткой, небольшой черный саквояж. Я так и видел этот черный саквояж – именно небольшой, именно черный, какие в ту пору носили на выездах железнодорожные медики. К тому же незнакомец, появившийся в трактире «Кучер и кони», был закутан с головы до пят, и широкие поля фетровой шляпы скрывали все его лицо, виднелся только блестящий кончик носа. Он еле передвигал ноги от холода и усталости, но сумел произнести: «Огня! Во имя человеколюбия! Комнату и огня!»

3

«Поверьте, – писал Уэллсу Джозеф Конрад, – Ваши вещи производят на меня сильнейшее впечатление. Сильнейшее – именно так, другого слова не подберешь. И если хотите знать, меня больше всего поражает Ваша способность внедрить человеческое в невозможное и при этом принизить (или поднять?) невозможное до человеческого, до его плоти, крови, печали и глупости. Вот в чем удача! В этой маленькой книжке («Человек-невидимка», – Г. П.) Вы достигли своей цели с поразительной полнотой. Не буду говорить о том, как счастливо Вы нашли сюжет. Это должно быть ясно даже Вам самому. Мы втроем (у меня сейчас гостят два приятеля) читали книгу и с восхищением следили за хитрой логикой повествования. Всё сделано мастерски, иронично, безжалостно и очень правдиво».

«Человек-невидимка» сделал Уэллса по-настоящему знаменитым.

Но загадка его фантастических романов заключалась не только в существенном приближении к науке. Загадка его фантастических романов заключалась еще и в редкостном умении увидеть в знакомом, давно примелькавшемся – какую-то неожиданную, вдруг поражающую деталь.

«Нижнюю часть лица он (Гриффин, человек-невидимка, – Г. П.) прикрывал чем-то белым, по-видимому, салфеткой, которую привез с собой, так что ни рта, ни подбородка не было видно. Потому-то голос и прозвучал глухо. Но не это поразило миссис Холл. Лоб незнакомца от самого края синих очков был обмотан белым бинтом, а другой бинт закрывал уши, так что неприкрытым оставался только розовый острый нос. Одет он был в коричневую бархатную куртку; высокий темный воротник, подшитый белым полотном, был поднят. Густые черные волосы, выбиваясь в беспорядке из-под перекрещенных бинтов, торчали пучками и придавали незнакомцу чрезвычайно странный вид. Закутанная и забинтованная голова так поразила миссис Холл, что от неожиданности она остолбенела».

А вы не остолбенели бы?

Провинциальный городок, метель, и вдруг такое!

Разумеется, мы всю жизнь пишем о своей Гренландии, в этом Сароян прав.

И Уэллс всю жизнь писал о своей Гренландии. Но очень уж необыкновенной она выглядела у этого столь обыкновенного на первый взгляд человека. Уэллс в те годы был коренаст; короткие руки и ноги, рыжеватые усы, голубые глаза.

Действительно, ничего особенного.

«Как только первую корзину внесли в гостиную, незнакомец нетерпеливо принялся ее распаковывать, без зазрения совести разбрасывая солому по ковру. Он вытаскивал из корзины бутылки: маленькие пузырьки с порошками, узкие с окрашенной или прозрачной жидкостью, изогнутые склянки с надписью «яд», круглые бутылки с тонкими горлышками из зеленого и белого стекла, бутылки со стеклянными пробками и вытравленными на них надписями, большие бутылки из-под вина и прованского масла. Все эти бесчисленные бутылки он расставлял рядами на комоде, на каминной доске, на столе, на подоконнике, на полу, на этажерке – всюду. В Брэмблхерстской аптеке не набралось бы и половины такой уймы бутылок…»

Вот как въелась в Уэллса аптека мистера Кауэпа.

Он еще не раз будет возвращаться к подобным аптекам.

И еще не раз герои Уэллса будут терпеть крушение своих планов только потому, что работали в не подходящей для них среде. «Это была ошибка, огромная ошибка, что я взялся один за это дело, – признается Гриффин доктору Кемпу. – Напрасно потрачены силы, время, возможности. Один… Удивительно, как беспомощен человек, когда он один… Мелкая кража, потасовка – и все… А я нуждаюсь в пристанище, Кемп, мне нужен человек, который помогал бы мне, прятал бы меня. Мне нужно место, где я мог бы спокойно, не возбуждая ничьих подозрений, есть, спать, отдыхать. Словом, мне нужен сообщник. Тогда возможно всё».

Всё? А что это такое – всё?

Отчаявшийся невидимка объясняет:

«Мы должны заняться убийствами, Кемп. И не бессмысленно убивать, а разумно отнимать жизнь. (Он все еще думает, что легко найдет сообщника для подобных дел, – Г. П.). Люди теперь знают, что существует Невидимка. И этот Невидимка, Кемп, должен установить царство террора. Вы изумлены, конечно. Но я не шучу: царство террора! Невидимка должен захватить какой-нибудь город, хотя бы этот ваш Бэрдок, терроризировать его население и подчинить своей воле всех и каждого. Он издаст свои приказы. Осуществить это можно тысячью способов, скажем, подсовывать под двери листки бумаги. И кто дерзнет ослушаться, будет убит, так же как и его заступники».

Провинциальный Айпинг потрясен. Чудовищные слухи ходят про жестокого невидимого человека. Кто-то видел украденные в трактире деньги, которые будто бы сами плыли по воздуху. Кто-то слышал раздраженный голос, доносящийся как бы ниоткуда. Говорили про убитых и раненых, про то, что невидимого человека вряд ли удастся победить. Обычные разговоры людей, впервые столкнувшихся с террором. Но еще больше поразились бы жители Айпинга, если бы узнали, что сам этот «террорист», сам этот неуловимый мистер Невидимка зависит от какого-то жалкого бродяги Томаса Марвела, случайно укравшего его рабочие дневники. Одутловатый человек с широким носом, слюнявым подвижным ртом и растущей вкривь и вкось щетинистой бородой; на голове – потрепанный шелковый цилиндр, вместо пуговиц на самых ответственных частях туалета – бечевки и ботиночные шнурки. Но именно этот грязный бродяга унес рукописные книги Гриффина, чтобы потом, укрывшись в надежном месте, с бессмысленной надеждой водить по строкам кривым толстым пальцем, пытаясь понять их смысл. «Шесть… маленькое два сверху… крестик и закорючка… Господи, вот голова была…»

«Мне пришлось работать в очень тяжелых условиях, – признался Гриффин доктору Кемпу, когда еще надеялся получить от него помощь. – Оливер, мой профессор, был мужлан в пауке, человек, падкий до чужих идей, – он вечно за мной шпионил! Вы ведь знаете, какое жульничество царит в научном мире. Я не хотел публиковать свое открытие и делиться с ним славой. Я продолжал работать и все ближе подходил к превращению своей теоретической формулы в эксперимент, в реальный опыт. Я никому не сообщал о своих работах, хотел ослепить мир, сразу стать знаменитым. Я занялся вопросом о пигментах, чтобы заполнить некоторые пробелы. И вдруг, по чистой случайности, сделал открытие в области физиологии. Красное вещество, окрашивающее кровь, оно ведь может стать белым, бесцветным, сохраняя в то же время все свои свойства!