Там, за рекой - Вячеслав Пальман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какой руководитель? — не понял Саша.
— Александр Молчанов, конечно. Ты, Саша, пойми: это не игра и не причуда — все, что касается Лобика, Архыза и Хобика. Это эксперимент, и ты его доведёшь до конца.
К исходу дня, когда тесный дом главной конторы заповедника поутих, Ростислав Андреевич закрылся в фотолаборатории и, выглянув из тёмной комнаты лишь на минуту, окликнул Сашу.
— Вот тебе ключ, иди домой и готовь, брат ты мой, распрекрасный ужин. Я задержусь на часик.
Саша медленно побрёл по улицам областного центра.
В этот вечерний час город, окружённый с трех сторон лесами, был во власти весны. С гор, почти полностью одевшихся в молодую листву, сбегал ветер, пропитанный ароматом свежей зелени, горькой черёмухи и ожившей, полной сил земли. Распускалась липа, отцвёл и вовсю зазеленел светленький ясень. Вот-вот должны были раскрыться набухшие гроздья сирени.
В саду-дворике зоолога, куда пришёл Саша, распевала малиновка. Ей, должно быть, очень нравилась жизнь; она нисколько не боялась людей, рядом с которыми жила испокон веков. И Саша подумал: почему у человека нет таких же отношений со всеми животными и птицами? Ведь им между собой абсолютно нечего делить, даже пространство. Вон какая огромная польза получилась для обеих сторон от дружбы собаки с человеком, кошки с человеком, наконец, от приручения лошади, верблюда, ослика.
Проблема, как сказал бы Ростислав Андреевич.
Саша уже заканчивал несложные кухонные дела, когда пришёл Котенко. В руках у него был свёрток. Осторожно положив его на стол, Ростислав Андреевич крикнул Сашу.
— Ты только спокойно, — сказал он улыбчиво, принимаясь развёртывать газету. — Выслушай маленькое предисловие. Дело вот какое. Когда-то я обещал твоему отцу, Егору Ивановичу Молчанову, в память о подвигах Самура отпечатать одну фотографию. Я не успел этого сделать для Егора Ивановича. Фотографию ты видишь над столом. Судя по всему, она нравится тебе.
— Очень нравится, — сказал Саша и снова посмотрел на стену, где в рамке висела фотография Самура и Монашки, родителей Архыза.
— Ну, а сегодня мне удалось отпечатать ещё одну копию. Хочу подарить её тебе, Саша. Держи.
На большом листе плотной бумаги размером тридцать на сорок, на бумаге, конечно, очень качественной, цветной, обрамлённой ореховой узенькой рамкой, стоял, изготовясь к прыжку, бело-чёрный Самур. Его коричневато-тёмные глаза с блестящими зрачками напряжённо всматривались куда-то левей фотографа, а рядом, наклонив мордочку и ощерившись, готовая ринуться вперёд, застыла чёрная Монашка. Небо сбоку горело оранжево-красным светом, а чёрные зубцы альпийской вершины казались совсем аспидными, потому что солнце только что зашло за них.
Картина, слегка подёрнутая голубоватой дымкой, казалась и живой, и фантастической одновременно. Это была удача фотографа, редкостная удача даже для мастера.
— Повесишь у себя дома, вот так же, над столом. Я думаю, Елена Кузьминична возражать не будет.
— Спасибо, Ростислав Андреевич.
2Май. Первая попытка подняться в альпийскую зону.
Май освежающий, когда лес дышит молодой, ещё прозрачно-зеленой листвой и пахнет цветущей липой, пряными травами, холодной, чистой водой.
Сашу в посёлке провожали удивлёнными взглядами: в тяжёлых кирзовых сапогах, штормовка поверх телогрейки, на голове зимняя шапка. Солнце греет так, что впору купаться; вся поляна перед посёлком рябит разноцветьем; по чистому небу пробегают редкие кучевые облака; тишина, зной, а он в зимнем снаряжении. И в довершение всего, кроме набитого рюкзака, карабина поперёк груди и топора за поясом, в руках держит лыжи.
Задание у лесника Молчанова простое: пройти туристской тропой, которая краем захватывает заповедник. Проверить, уцелела ли она, эта недолговечная пешая тропа, не обвалилась ли на карнизах, остались ли мостки и какой, в общем, ремонт потребует. А если удастся, то добраться до перевального приюта и осмотреть его. Ну, а по пути, конечно, наблюдать и наблюдать — это уж как принято: вести дневник похода. Животные, покинув нижние леса, перебрались на границу снежников; они теперь ждут, когда откроются альпийские луга, их главная кормовая база. Небезынтересна и фенология[1] растений.
Архыз шёл сбоку, изредка касаясь Сашиной ноги.
Вчера вечером Сашу вызвал по рации старший лесничий заповедника и сказал:
«Мы тут обсуждали возможность допуска твоей собаки в черту заповедника. Так вот, можешь брать с собой Архыза».
«Значит, эксперимент? — весело прокричал Саша в микрофон. — Эксперимент, говорю?»
«Есть и другая причина. Будь осторожен, Александр, смотри в оба, слышишь?»
«Лавины?» — хотел было уточнить Саша, но лесничий перебил его:
«Я про чужих людей говорю, слышишь? Про чужих в заповеднике. За ними смотри».
Ещё лесничий сказал, что Котенко пошёл восточней, а зубровод заповедника на лошади уехал к верховьям реки Шика, куда подалось основное стадо зубров. Словом, не только лесники, но и «наука» пошла в горы.
Май — время «матери и дитяти» в лесах, когда на свет белый повсюду появляются оленята, косули и серны, когда медвежата начинают ходить с мамкой, а птичьи гнёзда полны тёплых яичек. Пора буйного развития трав, цветения кустарников и деревьев.
Первый привал Саша сделал у развилки долины, где когда-то проходила узкоколейка. Знакомые места.
Он привлёк к себе Архыза и сказал:
— Здесь ты родился, во-он за тем поворотом. И здесь умерли твои родители, Самур и Монашка.
Архыз смотрел Саше в глаза. Он не понимал слов, но отлично почувствовал грусть в его голосе. Эта грусть передалась ему, он молча ткнулся тупым носом в плечо хозяина.
Саша гладил тёплую спину Архыза и дивился, как быстро он вырос. Год ему или чуть больше? Скорее всего, год. А выглядит совсем взрослым.
Густая пятнистая шерсть надёжно укрывала тело Архыза. Голова его, чёрная со лба, по бокам и к горлу светлела; на широкой груди разливалось белое, очень красивое пятно, оно шло по передним ногам, по животу, но спина Архыза и бока оставались чёрными, только на пушистом, слегка загнутом вверх хвосте снова возникала белизна. В тёмных глазах светилась взрослая понятливость. Небольшие, заломленные на концах уши стояли твёрдо, и ни один шорох не проходил мимо них. Архыз удивительно походил на Самура, своего отца. Трудно даже сказать, что досталось ему от матери-волчицы, разве что больше черноты по шерсти или эта поразительная молчаливость, гордая замкнутость в себе, так странно связанная с преданностью своему хозяину, которую он уже успел доказать, когда бросился за Сашей в холодную реку под Камышками.