Одна и пять идей. О концептуальном искусстве и концептуализме - Терри Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проблема перевода интересовала логиков, включая Куайна, философов языка, включая Гудмена и Хинтикку, и логиков языка, включая Апостела, Фодора и Каца. Однако основной задачей этих ученых было систематическое описание стандартного поведения пользователей языка, и обычно они применяли формальную логику, создавая структуры для искусственных языков и объясняя функционирование естественных. Перевод зачастую был проблемой, которую откладывали на потом, полагая, что она легко разрешима за счет прямого переноса, особенно в самых формальных системах, несмотря на то что образующиеся пробелы были трудноуловимыми и нестабильными, а подходы к ним – приблизительными и несистематичными.
Именно эти исключительные и даже абсурдные смыслы привлекали художников. Например, утверждение о переводимости Нельсона Гудмена: «Если воспользоваться подходящими принципами корреляции, пейзаж Констебла может предоставить огромное количество информации о розовом слоне», подчеркивало свободу сигнификации, которая казалась невероятно раскрепощающей[123]. Эта свобода также знаменовала предел академической дисциплины лингвистического анализа, потребовавший вмешательства междисциплинарных специалистов. Наряду с яркими теориями Куна о сдвигах научной парадигмы и эпистемологического анархизма Фейерабенда, эти факторы сформировали идеальный климат для A&L.
Однако только в течение двух последующих этапов развития группы проблемы перевода стали приобретать всё большее значение. A&L расширилась до двух «групп» с переменным составом около восьми человек в каждой: одна базировалась в районе городов Банбери и Ковентри, а другая в Нью-Йорке. К 1972–1973 годам общение внутри и между группами стало открытым объектом исследования. Была ли непрекращающаяся дискуссия в A&L «телом дискурса, который буквально занят лишь поиском», или же используемые при обмене мнениями семантика и идеология тоже подлежали обнаружению? Английские члены группы разработали указатель (индекс), карту программы, и начали составлять идиолектический словарь, а нью-йоркская группа систематизировала устные и письменные отрывочные высказывания («blurts»), снабжая их примечаниями в виде комментариев других членов, а затем находила способы сделать эти обсуждения общедоступными. Обе группы воспринимали себя как настоящие языковые сообщества и исследовали свою связь со всем, что можно считать основой лингвистических структур, а также более непосредственную реальность (прагматику) словоупотребления в рамках коллектива.
Среди четырехсот высказываний, отобранных из «комментирующего» проекта, запущенного нью-йоркскими членами группы A&L в период между январем и июнем 1973 года и собранных в Справочнике (Высказывания в A&L), четырнадцать размещены под заголовком «Перевод»[124]. Некоторые из них комментировали современные теории перевода, другие – ограничения таких теорий. Одни выражали озабоченность по поводу действий в междисциплинарном пространстве; другие выражали беспокойство по поводу коммуникации в разобщенном мире искусства; например, № 366: «Если мы (допустим) хотим „поговорить с живописцами“, то мы не можем кратко изложить общую теорию живописи, а затем и сравнительную теорию между ней и нашими собственными „теориями“. Для живописца (и т. д.) теоретические выводы не выходят на уровень, на котором может функционировать эта сравнительная теория. И это – проблема перевода, которой нам не избежать…» В конце концов в высказывании № 363 перевод назвали проблемным и для самой группы: «Если мы хотя бы отчасти не признаем существования проблемы перевода, то каждый будет лишь говорить нечто другому. Исключая проблематику перевода, мы исключаем все аномалии, противоречия, затруднения и так далее (то есть всё самое интересное)».
В 1974 году два номера Art-Language, а также многие выставки A&L в Европе и США были посвящены размышлениям о своеобразной социальности группы[125]. В 1975 году я характеризовал этот этап следующим образом:
В отличие от личной субъективности («я говорю своим собственным голосом»), преобладающей в мире искусства, и от безличной сверхсубъективности групп и комитетов («мы говорим одним голосом»), мир дискурса A&L находится в поиске личной интерсубъектности («Я говорю множеством голосов»)[126]
Проблематичность перевода, понимаемого в широком смысле, возрастает на фоне усиливающейся нестабильности коммуникации как внутри A&L, так и между ними и другими представителями арт-мира. Когда члены A&L достигли максимума своего влияния, это совпало с усилением внутреннего конфликта, особенно между английской и нью-йоркской группами, и с окончательным разрушением модернистской машины как основного регулятора международной художественной деятельности.
Австралия 1975 года: давно пора
Последствия нравственной несостоятельности Никсона пропитали американское общество, пороховым нагаром осев в Юго-Восточной Азии: президент перешел свой Уотергейт. Англия окончательно перестала быть послевоенной сверхдержавой, оказавшись в плену «цюрихских гномов». Однако осталось еще множество микроимпериализмов, влиявших на художников не меньше, чем на всех прочих людей: безжалостная экономика, вынуждающая одних бедствовать, пока другие процветают, структурное угнетение женщин, практически полное пренебрежение к мнениям меньшинств. Всё большему количеству участников A&L стало казаться, что их коллективная точка зрения слишком узка и что их исследовательские беседы, несмотря на радикализацию своих форм, теряют смысл. И проблема перевода между разными языковыми мирами лишь усиливалась пониманием, что эти миры соседствуют не только с государствами, классами и субкультурами в них, но также и с группами внутри субкультур, и даже с отдельными людьми. Социолекты стали идиолектами, а идеологии существовали как идиологии[127].
Те же недостатки характерны для всех упомянутых рассуждений о переводе, включая Беньямина, Деррида, лингвистических философов и самих A&L с их «высказываниями». Перевод не свободен от социального, экономического и культурного неравенства: это не абстрактная транзитная зона, эсперанто искусственных возможностей, прямое наложение одной грамматики на другую или слияние словарей. Когда слова, понятия и образы переходят из одного языка в другой, они теряют ровно столько, сколько несут с собой. На кону не просто «естественная убыль» из-за неизбежных различий в культуре. В мире, где международный капитализм неустанно навязывает культурный конформизм и неизменно терпит неудачу, под ударом оказываются универсализирующие понятия: мировое правительство, великие исторические нарративы, глобальная экономика, сам человек, гуманизм и его производные… не говоря о канонических достижениях искусства и литературы, авангардных приключениях модернизма и даже повседневной жизни мира искусства. Если перевод между всеми человеческими языками в принципе возможен, если прочтение произведений искусства действительно доступно каждому, тогда основа этих надежд и допущений современности кроется в той или иной человеческой коммуникации. Но если это не так, то перед нами лишь безнадежные случаи и бессмысленные действия. В лучшем случае они –
