Яйцо птицы Сирин - Сергей Кравченко

Но Василий озлобился. Хоть и получил, благодаря братству, Пермское воеводство, а дулся на казаков. Очень не любил, когда они по Перми не таясь гуляли. Это инстинкты у русских чиновников от веку таковы, надуваться за оскорбление погон. Мало-помалу ермаковцы поняли: им с Васькой не жить.

Особенно здорово получилось, когда в мае возвращались с Волги от царя. Едва сошли в Перми на пристань передохнуть, перекусить, как поскакал от сторожевой будки взлохмаченный всадник. К Василию порысил, доложить о гостях надоедливых.

Тут еще Святой Порфирий решил выслужиться перед бывшим начальством, поволок казаков в церковь для благословения пути великого, дороги дальней. Пошли. Поблагодарили Господа за удачное избавление от царской неожиданности. Заодно помолились за сухость пороха, остроту железа, крепость сыченых и перегонных вод. За опасение от всяких напастей.

Групповая молитва легко взлетела до Неба и немедленно возвратилась искомой благодатью — на выходе из храма наших уже ждали. Развязный капитан немецкого производства стал интересоваться, кто такие с оружием ходят, едва его in die Kirche не заносят? Ермак и прочие игнорировали молодца, прошли сквозь него, едва не затоптав. Двинулись к насиженному кабаку. По другой стороне улицы последовало сопровождение — десятка три стрельцов с холодным оружием и горячими приправами к нему.

Зашли в кабак. Подняли плошки за великого государя, царя и великого князя, Иван Васильевича, Русии самодержца, владимерского, московского, новгородского... — Святой Порфирий поминутно сверял тост с жалованной грамотой и предложил выпивать по каждому пункту отдельно, а на словах «всея Сибирския земли» пить братину из общей ендовы, но Боронбош грамоту у Святого отнял и загундосил дальше скороговоркой, ибо выпить не терпелось. Глас Боронбоша и вид неведомой бумаги повлекли подозрения наблюдателей. Колдовство! — очевидное и ушеслышное!

Поэтому из кабака выходу не оказалось. Стрелецкий взвод сидел перед дверью на одном колене. Стрельцы расположились дугой. Шведские аркебузы торчали в сторону двери, как спицы в колесе. Второй ряд краснокафтанников стоял и держал пики в полупоклоне, чтоб не мешать передним целиться. Давешний капитан нервно бегал по дуге за частоколом пик.

Хорошо, что первым всплыл на поверхность Никита Пан. Хорошо, что на Никите был камзол московского покроя. Хорошо, что Никита подхватил государеву грамоту у павшего в неравной схватке с Ивановым титулом Боронбоша. Хорошо, что она торчала у него из накладного кармана.

Оценив ситуацию, Никита обнажил грамоту и заорал на гарнизонных майорским, да нет! — генеральским рыком:

— В государево имя целиться?! В тверьского, югорского, пермьского, вятцкого, болгарского и иных царя метить?! Сгною, холопы! За Камень загоню!

Капитан замер на полушаге. Концы стволов у передней шеренги опали в заблеванный песок, пики задние откачнулись удивленно. Но проходу пока не было.

Пан попер на тыловых грудью.

— Пока ваши братья проливают кровь за родину-мать, вы, мать вашу, тут на осетрине отъедаетесь? Ливонской шрапнели не нюхали? Уши порежу! Языки вырву!

— Ы досы! — Боронбош показался в дверях и проделал свой абордажный трюк. Он сорвал черную повязку с носовой впадины и оскалился на солдат щербатой пастью. Такое зрелище не раз помогало Боронбошу обездвиживать речную добычу. Вот и теперь стрелецкая молодежь сломалась. Пара салаг-копейщиков рухнула в обморок.

Передние мушкетеры стали пятиться раком, не вставая с колен, многие упали, запутавшись в полах кафтанов. Копейщики тоже расступились. Капитан съежился один на один с новгородцем.

— Weg! Zuruck! Zum scheise gehen! — выпалил Пан все, что знал по-немецки. Тут и Порфирий подоспел. Он с приторной улыбочкой стал ходить среди рассеянного строя и ласково сокрушаться, как же вы, воины, государевых людей московских не распознали?

Взвод уже собрался топать восвояси, но появился бледный человек с мутными глазами. Стрельцы восстановили строй. Они пока не целились, но стояли напряженно. Человек жестко подошел к Пану, взял у него бумагу, медленно прочитал. Побелел еще больше. Вернул бумагу, удалился. Стрелецкое войско без команды замаршировало вслед за ним.

— Кто таков? — спросил у кабатчика Пан.

— А тоже московский человек. Стряпчий Биркин. К воеводе Василию для крепости приставлен. Учет земных солей, желез, меди ведет. Чтоб доход с них мимо Москвы не сплывал.

Казаки пошли к лодкам, отчалили без помех, и уже через день сушились в Чусовом. Со смехом вспоминали выступление Пана и Боронбоша, но осадок остался неприятный. Последней каплей на посошок дорожный капнула пермская стычка.

Поэтому 1 сентября отплыли без сожаления, с облегчением даже.

Те, кто остался на берегу в Чусовом, по большей части завидовали путешественникам. Жизнь обывательская в те времена очень скучна была. Одно развлечение случалось — война. Но на это представление лучше смотреть со стороны.

Глава 17

1581

Под Камнем

Поход

Четыре дня завоеватели плыли на лодках вверх по реке Чусовой, — 60 верст на юго-восток до устья реки Серебряной, там повернули на север и еще 60 верст выгребали по быстрой Серебрянке до Сибирской Дороги.

Здесь заметен парадокс. Почему со свежими силами плыли по Чусовой со скоростью 15 верст в день, а потом за два дня выгребли по Серебрянке те же версты с удвоенной скоростью? Видимо ветер на Чусовой был встречный, или не было его вовсе. Нет, был. Потому что в безветрии плыли бы одинаково и на юго-, и на северо-восток. Тут можно даже школьную задачку сочинить о скорости попутного и встречного ветров. Если приравнять к условной единице скорость течения двух рек...

Так легко пишется в контрольной работе: неделя гребли, и ты у пункта «Б». На самом деле шесть дней на Чусовой и Серебряной запомнились путешественникам кровавыми мозолями. Особенно доставала Серебрянка. Воды в реке с каждым поворотом оставалось все меньше. Лето минуло, осень еще не началась по-настоящему, очень тихо и красиво вокруг было. Но тишина хуже попутного ветра, однако, лучше ветра встречного.

К концу первой недели похода плоские предгорья сменились каменными глыбами. То там, то сям виднелись «вершины» — скалы высотой в 200-300 саженей. Невысокой, но тревожной вереницей тянулся по правому борту Каменный Пояс. Казалось, там сквозь вспухшие десны холмов совсем недавно прорезались редкие зубы. Серебряная еще несколько верст пробиралась меж крутых склонов, и, наконец, обнажила свой исток — мелкое озерцо с каменистым дном.

Казаки, возглавляемые Боронбошем, походили вокруг да около и серебра в слитках не обнаружили. Богдан остался с носом. Вернее, пока без серебряного носа. Зато впереди и справа по ходу открылся распадок — будто кто-то выбил зуб в нижней челюсти Камня. Там была Дорога! Отсюда до ближайшей «сибирской» воды числилось 4 версты волока, — 6 километров по-нашему.

Здесь Ермак велел строить укрепление — «Кукуй-город». Кто подсказал атаману московское название? А Бес его знает.

Город Ермаку нужен был для двух причин. Здесь сложили запасы на случай отступления, оставили в охране несколько надорвавшихся гребцов и два десятка хворых немцев. Еще одна причина закладки Кукуя-Подкаменного была житейская, воровская. Ермак, Кольцо, Пан, Мещеряк только переглянулись, а Святой Порфирий уже с благословением подскочил. И Боронбош загундел одобрительно:

— Добдое бесто! С боков годами пдикдыто, вышки поставить бождо. С пушкаби.

Прав был безносый. Здесь Дорога перехватывалась легко. Атаманы прикинули, что нужно будет отряды послать вдоль Камня, разведать, нет ли где других проходов.

Пан и вовсе умное слово молвил, предложил списать всю местность на бумагу, слабые направления обставить крепостишками, с реками разобраться, то есть, сделать все по уму. Может где и канал прорыть.

От таких приятных рассуждений уже и ехать никуда не хотелось. Однако, Серебряная не Волга. За неделю пути на двух реках почти никто стоящий не встретился. Так что, тут еще думать и думать, кого сторожить.

Учинили разведку. По плану, за Серебряной сразу должны были начинаться сибирские реки. Но что-то их пока не наблюдалось. Вокруг только камень, песок, лес, холмы и горы. Разведка вернулась через два дня ободранная, простуженная, злая.

Глава 18

1581

Каменное междуречье

Сибирская Дорога

Весть о непроходимости распадка расползлась по табору, и ватага собралась бунтовать. Понять людей было можно. Впереди, сколько глаз хватало, лежал страшный, черный, непролазный лес. Уральские горы и предгорья перемежались холмистой равниной. Прошел дождь, и низины между холмами стали топкими. И топь эта была не водяной с торфяным, близким дном — по такому болоту и лодка иногда проплывает, а слизистой зеленой слякотью, враз обволакивающей весла и днища стругов. Но и по холмам пройти было непросто, они густо поросли колючим кустарником, разнотравьем, мелкими, искалеченными деревцами.