Принц и Нищин - Кондратий Жмуриков

Громче же всех смеялся сам рассказчик.

— Я к чему этот анекдот рассказал, — наконец сказал он, совладав с порывом душащего его неудержимого смеха, — чтобы ты понял… как там тебя зовут…

— Сергей.

— Вот-вот… чтобы ты понял, Се…мен, с чем, собственно, тебе придется столкнуться. Я вот такой же, как тот толстый мужик.

Это была первая за вечер мало-мальски человеческая фраза — без винегрета из витиеватой брани, замысловатого русифицированного англо-американского сленга, густо сдобренного интернациональной похабщиной, — которую произнес знаменитый певец и шоумен.

Она же оказалась последней — последней приличной. Сережа Воронцов уже имел несчастье понять, что Аскольд на самом деле — тот самый полный… м-м-м… капут, который тот подчеркнул приведенным анекдотом, потому что уже в момент прилета он был определенно обжаблен, как любил говаривать Алик Мыскин, знаток таких состояний. От «звезды» немного пахло спиртным, но взгляд по-рыбьи бессмысленных, неопределенного цвета глаз с сузившимися зрачками был мутным и неуловимым, и периоды неистового всплеска эмоций, когда Аскольд говорил и жестикулировал без умолку, сменялись кратковременным, но беспросветно угрюмым и зажатым стылым оцепенением.

От алкогольных напитков так себя не ведут. По всей видимости, Аскольд просто находился под воздействием наркотиков — скорее всего, того самого самого «цепового кокса», последствия принятия которого он так красочно живописал.

Впрочем, как оказалось, словесные изощрения и анекдоты про «полных» — это еще не все. Сереже предстояло стать свидетелем куда более впечатляющих выходок «звезды».

— Куда делсси… этот шалапусик?

— Да харош тебе, Андрюха. Не парь мозги.

— Чеввво?!

…Все началось с того, что Аскольд потребовал посетить самый что ни на есть крутой гей-клуб в городе. Когда ему заявили, что самый что ни на есть крутой и самый что ни на есть «отстой» для города, в котором московскую знаменитость угораздило запланировать концерт — это одно и то же, потому как клуб этот один на весь город и есть, Аскольд вознегодовал и закатил истерику. Конечно, ему не было никакого дела что для педерастов миллионного города открыт лишь один «голубой» клуб. Просто хотелось поскандалить. Душа лежала. Ну и поскандалил.

…Первоначально Сереже Воронцову даже доставляли удовольствие эти эпатажные, рассчитанные на восторженное внимание публики демарши московского гостя, потому как все это напоминало ему выходки оставшегося дома, во вновь обретенной квартире дедушки Воронцова, Алика Мыскина.

Но после того, как в том самом единственном ночном клубе города, специализировавшемся на гей-тусовках — «Голубое небо» — Аскольд приказал выставить всех посетителей, оставив только Романова и двух неизвестных Сергею молодых людей и девушку (все из шоу-балета при «звезде»), Воронцову стало нравиться гораздо меньше.

Последняя, то есть девушка, была оставлена, вероятно, по той причине, что ее внешность была откровенно «мальчиковая» и стилизована под «унисекс» — с короткой прической, непонятной одеждой и, можно сказать, произвольного пола.

Это происходило еще и потому, что на сцене опустевшего зала клуба появилось мужское танцевальное стрип-шоу. По понятным причинам не способное вызвать у него эстетического и прочего — упаси Боже! — удовольствия.

…Аскольд сидел за столиком, закинув на колени одному из молодых людей обе ноги, и вяло тянул что-то через трубочку. Лицо его все больше бледнело и приобретало какой-то пепельно-серый оттенок только что высохшей свежеоштукатуренной стены.

Сережа Воронцов знал, что еще в гостинице он понюхал кокаину, пренебрежительно назвав это «дернуть дорожку», и теперь медленно и верно доходил до умопомрачительной алкогольно-наркотической кондиции.

— А почему никто ничего не пьет? — вдруг рявкнул Аскольд так, что перекрыл плавный и мощный накат музыки, под которую на сцене извивались и сплетались три фактически обнаженных танцовщика. — Типа жабай, Андрюха, в одного… тоби можно… ты у нас эта, как ее… звязда. А потом мы тоби вывведем на экскурсию… «Фоторепортеры всех стран, сле-е-етайсь!!» называется.

— Андрей Львович… — начал было Фирсов, который явился в клуб только с минуты на минуту.

— Как-кой ищщо Льво…ввич? — завопил Аскольд, отшвырвая от себя бокал и в сердцах пиная добра молодца, на коленях которого покоились его ноги.

Сережа подумал: примерно таким тоном и.о. царя Иван Васильевич Бунша гневно реагировал на песню «К нам едет соба-а-ака крымский ца-а-арь! Со-ба-ка!»:

— Ка-а-акая такая собака? Не позволю о царях такие песни петь!

…Наделенный сочным пинком педерастичный хлопец на стуле откровенно не удержался и, взмахнув руками, вписался прямо в соседний столик; тот тоже не устоял перед скромным обаянием народного любимца (то есть Аскольда) и с грохотом опрокинулся.

— Пейте, ослы!!

— Ну хорошо, хорошо! — примирительно проговорил Романов, пристально глядя на Воронцова и стараясь не смотреть на Аскольда. — Не надо нервничать, Андрюша. Я выпью… только я наполовину казах, мне за вами, русскими — не угнаться.

— Какой там еще… русский? — заорал Аскольд. — Ты хоть знаешь, что мой дядюшка недавно пожертвовал московской синагоге сто тысяч долларов?!

— А кто твой дядя? — спросил Сережа. Дядюшка, так запросто жертвовавший синагоге сто тысяч долларов, его впечатлил.

Аскольд не ответил, потому что в этот момент подошел стильный, коротко стриженный служитель, который по требованию богатого и знаменитого клиента обрядившийся в узкие кожаные брюки и почему-то майку экстремальной финской группы «Impaled Nazarene», и принес несколько бутылок разнообразных — самых дорогих, какие он только мог найти — напитков. И услужливо разлил по бокалам.

— До конца наливай, мудила! — гаркнул Андрюша, швыряя пепельницей в пытающегося подняться из-под столика молодого человека, так незаслуженно обиженного им минуту назад. — Всем, чтоб им жопы на флаг Соединенного королевства!.. Как говорится, пей пивво! Ешь мяссо!

Что-то у Аскольда и проституток из «Золотых ворот» одинаковый репертуар, подумал Сергей.

…Через полтора часа все встало на свои места: Аскольд и Сергей, интенсивно вживающийся в роль, сидели едва в обнимку у самой сцены, презрительно глядя на все еще танцующих на ней парней и попеременно кидаясь в них то пустым стаканом, то вилкой, то столовым прибором, то левым ботинком переусердствовавшего со спиртными напитками молодого человека со смешным прозвищем Гриль.

— У невво фамилия… еще более идиотская, — пояснил Сергею Аскольд. — Знаешь… какая?

— К-какая? — с трудом выговорил Сережа, который нажирался уже второй день подряд.

— Курицын… Курицын его фамилия. А с тех пор, как он переборщил в пиротехникой и сжег себе на жопе штаны, он стал Курицын-Жареный… что и составляет Гриля.

И Аскольд швырнул в танцовщиков зеркальцем, с которого он только что «дернул» дорожку кокаина, и разразился идиотским икающим хохотом. Воронцов, как он ни был пьян (плюс еще немного кокаина), видел, что танцовщики «Голубого неба» продолжали выполнять свою работу только потому, что каждому из них за вечер было обещано по двести долларов — колоссальный по провинциальным меркам дневной заработок.

— Э-эй, Гриль… Гриль?! — заорал Аскольд и вулканически рыгнул.

Курицын-Гриль сидел на углу сцены и угрюмо беседовал с природой, то есть звал Ватсона: иными словами, освобождался от избытков пищи и алкоголя в организме, его банальнейшим образом тошнило.

— Говорил же я ему, что не стоит вмазываться «герой» после того, как запузырился бухлом, — заикаясь, сбиваясь и шепелявя, проговорил Аскольд. — Танцо… танцун хренов!!

— Да уж, — не зная, что и ответить, сказал Сережа Воронцов. — Точно. Мне, если хочешь знать, в свое время предлагали танцевать в гей-клубе. В московском. Целую неделю, когда я гостил у одного своего сослуживца. Только ты на меня так не смотри, — поспешно выговорил он, поймав на себе липкий взгляд Аскольда, — я не пидор. Жизнь заставила.

— Что — жизнь заставила? Стать пидором?

Сережа возмущенно шмыгнул носом и ответил:

— Да нет… просто кушать очень хотелось, есть у меня такая вредная привычка. Депресняк плющил. А я наткнулся на объявление, что в ночной клуб принимаются атлетического телосложения молодые люди, обладающие артис… артистизмом и начальными наввы… навыками в этом самом… м-м-м… танцевалльном искусстве.

— Кушать хотелось? Это верррна-а. Хочется.

— Целую неделю работал, — повторил Воронцов, осознавая, что он, Сергей Григорьевич, просто катастрофически, феерически пьян.

— А-а-а… садомазофакер… между прочим, вот ты думаешь, что я педераст?

— А что ж ты в гей-клуб пошел? — буркнул Сережа.