Рассказы о русском музее - Юрий Алянский

Василий Васильевич Матэ как-то уговорил Серова приобрести в Финляндии, недалеко от Териок, клочок земли и относящийся к нему дом, перестроенный из рыбачьей хижины. Усадьба эта располагалась близ деревни Ино.

Серов приехал сюда со всей семьей. Здесь, на берегу Финского залива, художник получил то, чего лишен был в Москве: светлую мастерскую, возможность постоянного общения с природой, море, спокойный отдых. Серов любил животных, и вскоре во дворе дома появилась лошадь — будущая «героиня» знаменитой картины «Купанье лошади».

Неяркая северная природа уравновешивала настроение, помогала неторопливо размышлять. Страсти, разгоравшиеся в Москве и Петербурге вокруг новых художественных течений в искусстве, здесь теряли свою остроту и значительность. Садясь за мольберт, Серов думал о том, как передать на холсте море, воздух, солнечные блики, величавый покой земли. Художник возвращался к забытым впечатлениям юности. Золотистые тона его заказных портретов превращались в глухую, сероватую желтизну остывающего по вечерам прибрежного песка.

Здесь, на балконе, моделью Серову стали его сыновья. Мальчики покорно отрывались от игр, от моря, от возни в лодке, чтобы позировать отцу для портрета. К тому же отец выбирал для работы несолнечные, тусклые северные дни или ранние вечера, когда не так уж радостно было на пляже, когда даже мальчиками овладевали задумчивость и грусть.

«Дети» — так называется эта находящаяся в Русском музее работа Серова — не просто портрет. Слияние героев картины с природой так велико и глубоко, на полотне так сильно ощущается воздух, небо, море, что картина становится элегией, раздумьем художника о месте человека на земле.

В центре композиции — мальчики. Они очень похожи, одинаково одеты, одинаково непослушно рассыпаются на ветру их темные волосы. Дощатый настил балкона — будто короткий трамплин, что обрывается у берега, перед морем и небом. Стихии замерли в ожидании. В ожидании — и сами герои портрета. Что ждет их? Каков будет их жизненный взлет?

Один из мальчиков, тот, что постарше, мечтательно смотрит вдаль, где море и небо соединяет горизонт. Может быть, смутные предчувствия иных, жизненных бурь вдруг морским миражем предстали перед ним?

Другой, младший, повернул голову к зрителю. Он еще слишком мал, чтобы испытать высокое чувство единения с природой, — пережив это чувство, человек взрослеет. Но и он далек в эту минуту от привычных детских развлечений. Какая-то неосознанная до конца мысль легкой тенью пробегает по его лицу.

Сизое небо над их головами посветлеет. Растают за горизонтом сиренево-серые тучи. Нагретый песок снова сверкнет на солнце. Но, повзрослев, мальчики не раз еще вспомнят эти задумчивые минуты, эту пасмурную даль, ощущение ожидания чего-то, еще неясного, но несомненно значительного. В этом — философская лиричность портрета Серова…

Постойте перед этой картиной — и вы услышите тихие удары волн. В музее, перед полотнами, можно не только смотреть, но и слушать…

А оба эти произведения художника — гневный публицистический рисунок и лирическая картина-портрет — выразили собой то, что Серов ненавидел, и то, что любил.

МЕЧТА ВРУБЕЛЯ, ДЕМОН

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей…

Кто не знает этих лермонтовских строк, кто не восхищался стихами поэмы, кого не будоражили в юности странные мечты и порывы мрачного изгнанника, его смятение и тоска?

Разные по душевной зрелости читатели находили в поэме Лермонтова, как и в любом глубоком произведении, иные отзвуки своим мыслям, различные истоки своим чувствам. Одним из тех, кто видел всю сложность, всю глубину лермонтовского образа, был Михаил Александрович Врубель. Демон стал главной темой художника, в которой поэтические мечты Лермонтова переплелись с исканиями другой эпохи, с устремлениями другого гения России. Полвека разделили обоих певцов Демона. «Печальный дух изгнанья» обогатился у Врубеля новыми чертами.

Врубель много раз обращался к изображению Демона. Художник иссушал свой мозг, отыскивая зримый облик одинокого изгнанника, без конца меняя его. Демоны скорбят, тоскуют и умирают на листах и холстах гениального художника.

Два врубелевских Демона живут в Русском музее. Каждый из них — неповторим и прекрасен. Один, гипсовый, с бледным, чуть раскрашенным лицом смотрит на людей невыразимо скорбными, полными ужаса глазами, и на воспаленных губах его, кажется, запекся крик. Эти неправдоподобно огромные глаза видели, наверное, такие бездны, такую безысходность, какие вряд ли становились уделом человека. Только великий художник мог оживить подобный взгляд… Другой Демон — на полотне, летит над пустынной землей. Полотно это не окончено. Но и в незавершенном виде оно хранит мечту Врубеля, мечту всей его жизни.

Зал, где экспонируются Демоны Врубеля, открывает в музее экспозицию русского искусства начала двадцатого века.

1910 год принес русской культуре невосполнимые потери. Лев Толстой. Комиссаржевская. Врубель. Но смерть оказалась бессильной перед гением.

Толстой остался Толстым, как Волга остается Волгой, как Эльбрусом остается Эльбрус. Комиссаржевская воплотилась в легенды. А Врубель еще только вступал в бессмертие. В дни, когда Россия оплакивала его кончину, Александр Блок говорил и писал: «Он уходит все дальше, а мы, отстающие, теряем из виду его, теряем и нить его жизни с тем, чтобы следующие поколения, взошедшие выше нас, обрели ее, заалевшую над самой их юной, кудрявой головой». Титаническое искусство Врубеля, пожалуй, только начинало свою жизнь среди людей. Еще не раз всколыхнет оно эстетическую память человечества.

Врубель жил и писал в холодной атмосфере непонимания, враждебности, насмешек, тупого, потребительского насилия. «Это была эпоха, когда эстетствующее мещанство издевалось над „непонятными“ произведениями Врубеля, — вспоминал А. Я. Головин. — Многим его искусство казалось в ту пору каким-то растрепанным, сумбурным, дерзким…» Мало кто понимал, что из этого «сумбура» родится Демон; что дерзость стала крыльями художника, его защитой от приземляющих мещанских вкусов.

Мещане, филистеры, ханжи находили Врубеля повсюду. Ханжеская мораль теснила его порывы. Врубелю предстояло единоборство, на которое художник выйдет вместе со своим Демоном.

Получив заказ на работы в киевском Владимирском соборе, Врубель создавал гениальные эскизы. Библейские темы не сковывали его фантазии. В его святых оказалось мало святости, в их лицах узнавались глубокие человеческие страсти и страдания. Это восхищало друзей художника и бесило мещан. Специальная комиссия отвела эскизы Врубеля, сделанные для Владимирского собора. Может быть, уже тогда ангелы и апостолы художника, «изгнанные из рая», начали свое превращение в Демонов?

Так обстояло дело с эскизами для собора, с произведениями на библейские темы. Но то же повторилось, когда Врубель обратился к театральным декорациям. Для частной оперы Мамонтова ему заказали написать занавес и плафон. На занавесе художник воссоздал пейзаж, навеянный итальянскими впечатлениями. Плафон украсился композицией «Песнь Леля»: на сцене этого театра шла «Снегурочка» Римского-Корсакова, которого Врубель глубоко чтил и любил.

Обе эти работы подверглись обструкции. Оперные певцы привыкли к малиновым бархатным драпировкам и преданно любили их. Итальянский пейзаж на занавесе коробил рутинеров. Возмутила их и «Песнь Леля» на плафоне: они предпочли бы символическую Славу с венком и трубой. В соборе вместо святых Врубель поместил человека, в театре вместо богинь — пастуха. А когда на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде появились два панно Врубеля — «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович», — устроители выставки не разрешили экспонировать эти произведения в художественном отделе, среди других картин. Для врубелевских панно пришлось построить специальный павильон.

Врубель оставался в одиночестве, «сиротой», как назвал его Константин Коровин. Врубель перечитывал Лермонтова, читал любимую поэму вслух, уже понимал, что Демон сможет стать его союзником в единоборстве против филистерских вкусов.

Может быть, первый шаг к «Летящему Демону» был сделан, когда Врубель пристально вглядывался в рисунки к лермонтовской поэме художника Зичи и готовился сделать свои. Рисунки Зичи поражали своей беспомощностью, а Демон представал на них хилым, немощным видением. Нет, рисовальщик не понял Лермонтова, не вчитался в его поэму и перепутал Демона не то с чертом, не то с дьяволом. Если обратиться к первозданному смыслу этих слов, говорил Врубель, то окажется, что черт — это просто «рогатый», дьявол — «клеветник». А Демон — это душа, образ борьбы человеческого духа. Духа — разума и воли, а не духа-видения.