Женщина, которую я бросил - Сюсаку Эндо

Город затянула пелена дождя. Сквозь мокрые окна институтской клиники бледные, изможденные больные глядели на улицу.

Много их сидело и на длинных скамейках возле кожного кабинета. У одного мужчины вся голова была забинтована.

Мицу, которая решила, что ошиблась дверью, показала свое направление сестре, разносившей по кабинетам карточки.

— Мне сюда?

Сестра кивнула.

Мицу присела на краешек скамейки.

— Такаги-сан, Тогава-сан, Маруяма-сан… — Медсестра по очереди вызывала больных.

Казалось, этому конца не будет. Терпение Мицу лопнуло.

— Я Морита Мицу.

— И до вас дойдет очередь, — сказала сестра, равнодушно глядя на Мицу сквозь толстые стекла очков. Мицу, сразу сникнув, вернулась на свое место. Больные в очереди засмеялись.

Наконец ее очередь. Мицу вошла в кабинет, через окно бросив взгляд на улицу: по-прежнему моросило, на траве между больничными корпусами неподвижно сидела мокрая кошка.

— Разденьтесь!

Мицу растерянно посмотрела на докторов. Посреди просторного кабинета сидел полный, важный врач в белом халате, а вокруг него, тоже в белых халатах, стояли пятеро молодых людей; от смущения Мицу не могла сделать и шагу.

— Проходите и раздевайтесь, — сердито повторил толстый доктор.

Он взял Мицу за руку и стал внимательно разглядывать запястье…

— Пятна округлой формы, величиной с десятииенную монету. В середине белые точки — вероятно, соль, выделяемая потными железами… Сгустки крови…

Доктора мешали японский язык с иностранным, и Мицу, услышав незнакомое слово, каждый раз вздрагивала, колени ее подгибались.

Молодые люди, низко склонившись над рукой Мицу, глядели на нее так, словно искали потерянные деньги, и внимательно слушали толстого доктора.

— Очень подозрительно… Нет, нужно проверить. Введите вакцину…

Сестра принесла марлю, пахнущую спиртом, и шприц. Один из молодых врачей взял все это.

— Пожалуйста, не напрягайте руку… Так. Не бойтесь… — он ткнул иглой в пятно, и все снова склонились над запястьем Мицу.

— Ну?

— Пока ничего… Наверное…

— Странно… Может быть, это болезнь Гансена. Тогда…

Мицу попросили остаться в коридоре. Очередь уже значительно поредела. Исчез и мужчина с забинтованной головой.

За окном моросил дождь… Тысячи тонких, как спицы, нитей струились на фоне серой стены соседнего корпуса.

Моросил дождь… Моросил дождь…

Моросил дождь… На мокрой траве запущенного садика, между двумя больничными корпусами, неподвижно сидела мокрая кошка.

Моросил дождь…

В тот день, когда в гостинице на Сибуе ее целовал Ёсиока-сан, шел такой же печальный дождь. И небо было серым, как грязная вата… Мицу старалась представить лицо Ёсиоки-сан. Но черты расплывались, и казалось, Ёсиока плачет.

До сих пор тревожит сны моиВзгляд их, неподвижный взгляд змеи, —

напевала негромко Мицу, чтобы заглушить тревогу. Давным-давно, помогая сестренке собираться на экскурсию, она пела эту песню.

— Морита-сан! — рядом с ней стоял молодой человек, делавший ей укол. Лицо врача было сосредоточенным. — Мне нужно поговорить с вами наедине, — он пошел по коридору, пригласив Мицу следовать за ним. Мицу вобрала голову в плечи.

Они вошли в комнату, на дверях которой висела табличка: «Библиотека кожного отделения».

Врач сел и, вытащив из кармана пачку сигарет, указал Мицу стул напротив. Вертя в руках пачку, он сказал:

— Вы слыхали что-нибудь о болезни Гансена?

Мицу отрицательно покачала головой.

— Мы не уверены, что у вас именно эта болезнь, и хотим проверить вас более тщательно, — он вынул записную книжку. — Недалеко от Одембы — всего час езды на автобусе — есть лечебница. Она называется «Воскресение». Вам нужно съездить туда. О билете не заботьтесь. Мы оплатим дорогу.

— Это очень опасная болезнь?

По лицу врача было видно, что он не знает, как ответить. Он вынул из пачки сигарету, размял ее и снова сунул в пачку.

— Ничего не могу сказать вам.

— Кто такой Гансен?

— Это врач. Датский. Но вы не беспокойтесь. Мы совсем не уверены, что у вас эта болезнь, лишь предполагаем… — молодой человек поспешно поднялся. — Вы обязательно должны съездить в эту лечебницу.

Оставшись одна, Мицу обхватила голову руками. В мозгу отдавалось: «Болезнь Гансена, болезнь Гансена».

Кто-то заглянул в библиотеку и тотчас захлопнул дверь. Болезнь Гансена… Непонятное название пугало Мицу. Но больше всего она боялась, что придется долго лечиться.

Когда она жила в Кавакоси, их сосед Камигава заболел туберкулезом. Он долго лежал в больнице, а жена его работала день и ночь, чтобы платить за лечение. Но у Мицу нет денег и на всем белом свете никого, кто бы помог ей…

Ведь у нее ничего не болит. Пятна даже не чешутся. Подумав об этом, Мицу успокоилась, встала и, взяв зонтик, вышла в опустевший коридор.

Дождь прекратился. Сквозь облака едва светило тусклое солнце. В больничном саду прохаживались больные. Кто-то окликнул Мицу.

— Вы забыли это, — молодая сестра, розовощекая, пухленькая, улыбаясь, подошла к Мицу и отдала ей сверток. У сестры были полные, белые руки. — Как хорошо, наконец-то дождик перестал! — она посмотрела на небо.

— Да… Скажите, пожалуйста, что это такое — болезнь Гансена? — задала Мицу мучивший ее вопрос.

— Болезнь Гансена? — живо переспросила сестра. — Наверное, проказа. А что?

Мицу изменилась в лице. Взглянув на нее, медсестра поняла, что допустила оплошность.

Она вскрикнула и в замешательстве убежала.

Серые стены больничных корпусов с темными окнами поплыли перед глазами Мицу. Она едва устояла на ногах, сделала шаг, второй… «Может быть, я сплю?»

Мимо Мицу, чуть не сбив ее с ног, пронеслась легковая машина.

— Ты что, очумела? Лезешь под колеса! — заорал шофер.

Мицу пошла по черной тропинке, с трудом удерживая в руках сверток.

Еще раз со страхом посмотрела на руку. Проказа! Этой болезнью болеют где-то в другом мире. У нее проказы не может быть, не может. Неужели она, Мицу, Морита Мицу, больна проказой? Нет. Нет и нет…

Она вспомнила все, что слыхала об этой болезни.

Однажды в ясный солнечный день они с матерью пошли в церковь. Возле церкви было много детей с разноцветными шарами в руках, старуха в белом переднике продавала леденцы. Мать купила Мицу леденцов. «Ешь осторожно, — сказала она, — не замажь платье».

По каменной лестнице они стали подниматься в церковь. Мать ругала Мицу, которая глядела по сторонам, но посреди лестницы вдруг прижала ее к себе и испуганно сказала: «Не ходи туда». На лестнице сидел нищий, перед ним стояла пустая тарелка. Он кланялся лысой головой, касаясь земли. Его грязные, цвета глины руки были без пальцев. Мицу стало страшно, захотелось плакать. Ей всегда хотелось плакать, когда она видела несчастных людей. И все же, крепко вцепившись обеими руками в руку матери, она не могла отвести взгляд от нищего…

— Мама!

— Что тебе?

— Отдай ему деньги!

— Не говори глупостей. Пойдем. Не надо смотреть на него.

— Почему?

— Он прокаженный.

— А что это такое?

— Если ты не будешь меня слушать, у тебя тоже отвалятся пальцы.

— А почему у дедушки отвалились?

— Потому что этот дедушка плохой. Он сделал людям много зла. Так бывает со всеми плохими людьми.

Потом на велосипеде приехал полицейский, и нищий исчез.

Слова матери глубоко запали в душу Мицу и теперь отчетливо звучали в ее ушах.

«Но разве я кому-нибудь причинила зло? Может, я не делала людям добра, но и зла я никому не сделала».

Если делать зло — значит воровать и говорить неправду, как Мицу считала с детства, ее никто не мог упрекнуть в этих грехах. Она всегда слушала мать, слушала мачеху и, когда поняла, что мешает мачехе, уехала в Токио. Здесь она старательно работала, а если ее подружка ленилась, работала за двоих.

Тропинка кончилась, Мицу вышла к трамвайной линии.

Она с утра ничего не ела, но ей и не хотелось. Хотелось лечь, закрыться с головой одеялом, забыть обо всем.

«Сон — лучший лекарь, — говорила мать, — потому что во сне человек забывает о своем горе и неприятностях, словно умирает».

Спать…

Мимо Мицу прогрохотал трамвай. Прислонившись к перилам моста, Мицу провожала его глазами. Из окон трамвая выглядывали дети, возвращавшиеся из школы. По мокрому асфальту ехали грузовики, спешили люди.

Токио… Люди торопливо бежали, не глядя на Мицу, и никто, конечно, не подозревал, о чем думает сейчас эта девушка с мрачным бледным лицом, прислонившаяся к перилам моста.

«Прыгнуть — и конец всему».

Но прыгать было страшно, очень страшно.

Она вышла на улицу Синдзуку. Не зная, куда идти дальше, Мицу зашла в столовую. Не потому, что хотела есть, просто так. Она что-то заказала и стала смотреть через большие окна столовой на ряд серых домов, на серое небо над этими домами. Незаметно взглянула на руку. Толстый доктор сказал правду: в середине темно-красного пятна были белые, как туман, точки. Мицу потрогала пятно пальцем.