Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи - Сергей Юрьенен

На стоянке такси возникло чувство, что выпал из машины времени. Прямо из эпохи феодализма на асфальт в раздавленных окурках. Ехать было через весь город. У дома высадился, когда уже светились фонари, витрины и анемично трепетала вывеска напротив: «Диета». В исписанной кабине лифта поднялся на седьмой этаж. Дома никого. Нашаривая в сумке ключ, он отдернул руку, наколовшись. Иглы дикобраза. Сувенирчик…

В квартире было гулко.

Холодильник озарился пустотой — если не считать записки на верхней решетке:

Фригидных женщин не бывает, а советских мачо здесь 280 миллионов разделить на два. Адьос!

P. S. Некто Комиссаров обрывает телефон по поводу какой-то Венгрии. Твой эскапизм выходит, значит, уже не только за рамки моего терпения, но и твоей «Одной шестой». Что дальше, Александр? А ведь когда-то говорил, что мудрый мир познает не выходя со двора, что Царство Божие в душе etc… Мне страшно за тебя.

Вот так. Но это, впрочем, уже другой роман…

Трижды воткнув указательный палец в пластмассовую оправу с мокрой губкой, служащий райкома КПСС полистал кипу.

— Вашей нет.

— Как нет?

— Отсутствует.

— Может быть, в другой папке?

— Другой нет. Все подписанные характеристики здесь.

Бантиком завязал грязноватые тесемки, задвинул папку в несгораемый шкаф и лязгнул дверцей.

— Но где же моя?

— Понятия не имею. Может, затерялась.

— Что значит затерялась?.. — Под взглядом служащего Александр восстановил дыхание и даже усмехнулся. — У вас — и затерялась?

— Бывает и у нас.

— Что же мне теперь делать?

— Не знаю. Восстанавливать придется.

— Но это месяцы?

— Не думаю. Отъезд у вас когда?

— Завтра отъезд.

— Завтра?

— Да!

— Тогда, конечно. Вряд ли…

— А первый секретарь… — сказал Александр. — К нему можно на прием?

— К Вырубову? Почему же нельзя? Только сегодня он вне сферы досягаемости. Завтра с утра звоните, запишу вас на прием. Телефон наш знаете?

Сжимая в кулаке бумажку с телефоном, Александр вышел в коридоры власти. Дверью он не хлопнул: против этой формы протеста коммунисты были защищены дверной обивкой — толстой и тугой. Спустился невесомо по лестнице.

Стены фойе из толстого стекла, и в этой пустоте неторопливо кружит, взяв руки за спину, как зэк, сотрудник МВД, приостанавливаясь для осмотра входящих-выходящих. Машинально симулируя походкой благонамеренность, Александр пересек фойе, потянул стекло двери на себя, вышел под бетонный козырек, и спустился на озаренный апрельским солнцем двор.

Три месяца его жизни — да, с февраля, когда оформление пошло всерьез, — были связаны с этим особо плоско заасфальтированным пространством, ограниченным стеной соседнего райкома ВЛКСМ — глухой, из почернелого кирпича и с железной лестницей. Как менее престижное, здание комсомола от старости осело так, что первый этаж превратился в полуподвальный, окна которого выходят теперь в сцементированные ямы с решетками и мусором на дне.

Венгрия грез! Что ж. Можно бы и отказаться…

Если б дело было только в воздушном замке. Но ведь сейчас все изменилось. Раньше он просто жил под этим небом — без претензий на выезд. И как к нему относится система — ни он не ведал, ни другие. Рванувшись за границу, сам же систему и спровоцировал — на отношение к себе. Характеристика! Только по форме путевка на выезд, а на деле свидетельство благонадежности. Вот, в чем партийный дом ему отказывает. «Политически выдержан, морально устойчив» — подписывали люди. И если после этого не выпускают за пределы, как жить отныне в них? С приобретенной собственными же усилиями репутацией «невыездного» — даже в соцстрану?

Стать к стенке и пролепетать команду пли.

Японец, тот уже бы харакири.

Только и остается.

Или…?

Из райкома КПСС сквозь стекло на него смотрел охранник, а он стоял внизу, исподлобья глядя на этот бункер и приподнимаясь на носки — как бы примеряя стойку библейского Давида…

Нет, нет! Наивно. И нелепо. Он повернулся и пошел. У грузовика под носом перебежал проезжую часть и по откосу в черных кружевах растаявшего снега поднялся на бульвар.

Здесь, на высотке, среди щуплых, но набухших веток и сияющих краями луж, он глубоко вздохнул. Но мысль не уходила. Он закурил и криво улыбнулся своим дрожащим пальцам. А почему бы нет? Терять же нечего: накрылась как заграница, так и репутация. Во всяком случае — ход, Кафкой не предвиденный. Абсурд? Да здравствует! Виват! Но на это мы ответим в том же духе…

Он зашагал мимо урн и садовых скамеек, сработанных при сталинизме на века. При Чингиз-хане с телефонным аппаратом…

К станции метро — аналогичной.

Вдыхая, как индус — от диафрагмы, из живота — он трижды обогнул каменный шатер лучшего в мире метрополитена. Затем вошел в кабинку телефона и снял повешенную девчонкой трубку, еще теплую… «Двушку» в прорезь щелк. Указательный в дырку, глаза на выданной бумажке с номером…

Набрал.

Слушая гудки, он смотрел через стекло на станционного милиционера.

На том конце трубку сняла девушка:

— Райком КПСС.

Не своим голосом — как бы из чрева сыто-либерального жуира — Александр заговорил:

— Доброе утро, райком КПСС. Старая площадь вас беспокоит. Вот именно Центральный Комитет. Соедините нас с товарищем Вырубовым… Ах, нет на месте? В референтуре Михаила Андреевича будут ждать его звонка. Да, и отметьте там: по поводу характеристики на товарища Андерса… Нет, милая! Тот был датский сказочник, а этот наш. Андерс. Вам проспеллинговать?

На бегу к Беговой он тормознул такси.

Из кабины лифта он услышал, как разрывается в квартире телефон.

— Товарищ Андерс?

— Да!

— Райком КПСС вас беспокоит. Ваша характеристика нашлась. Мы понимаем, это было нужно уже вчера. Куда ее направить?

Он снял шапку и утер ею лоб.

— Горком ВЛКСМ, — продиктовал он адрес. — Отдел по работе с творческой молодежью. Лично в руки товарищу Комиссарову.

— Все ясно. Курьер наш выезжает. А вам, товарищ Андерс, счастливого пути! От имени райкома и лично товарища Вырубова.

— Спасибо, — ответил он с достоинством.

И положил трубку.

На следующее утро он вышел из такси в одном из переулков центра — в плаще с погончиками и дорожной сумкой.

За решеткой был дворец.

С лестницей белого мрамора и лепным благообразием былых времен.

Меньше всего он ожидал увидеть здесь солдатские кирзачи. Три пары сразу. Облепленные грязью сапоги валялись посреди кабинета творческой молодежи, куда он, постучав, вошел. За столами позевывали инструкторы с комсомольскими значками на лацканах.

Они отдали должное его плащу.

— Я к Комиссарову.

— По поводу Венгрии?

— Угу.

— За паспортами побежал. Присаживайтесь.

Инструкторы были, как после драки. Свежие царапины на лицах замазаны гримом.

Александр сел и посмотрел на сапоги:

— Где это в Москве такая грязь?

Инструкторы заулыбались.

— А это не в Москве. Это мы на природу выезжали.

— За подснежниками, — добавил другой.

Оба засмеялись.

За окном во дворе поблескивала черная «Волга». В ней сидя спал шофер. Надвинув кепку на глаза.

Распахнулась дверь, и влетел Комиссаров. Под мышкой раздутия папка из хлорвинила.

— В аннигилятор! — пнул он кирзачи.

— Не берет.

— Тогда на помойку. Нечего тут разводить. Эстетику, понимаешь, безобразия… Все в порядке, Андерс!

Он бросил папку, и на стол, заваленный бумагами, хлынули новенькие заграничные паспорта. Бордовые с золотом. Он затолкал их обратно и поднял голову:

— Темные очки у кого-нибудь есть?

В отличие от коллег он был без грима — изможденный до землистости, а под левым глазом фонарь.

— Откуда? Только розовые.

— Мы ж оптимисты по специальности!

Александр вынул свои:

— Зеркальные подойдут?

— Ну-к…

Комиссаров примерил, дав коллегам повод:

— Прямо Джеймс Бонд!

— Точно! Вылитый цэрэушник.

— Зато не уголовник. Спасибо, Андерс. — Комиссаров вынул из сейфа полбутылки коньяка. — Глотнуть не хочешь? Ну, смотри.

Допив бутылку, он стал жевать орешек, который тоже хранился в сейфе.

— Кардамон. Перегар отшибает…

— Расслабься, — посоветовал ему коллега. — Никто от тебя не сбежит. Свободу в соцстране не выбирают.

— Разве что по пьянке, — сказал другой.

Комиссаров запер пустую бутылку в сейф и присел на дорожку — по русскому обычаю. Все тот же московского пошива пиджак со свежеоторванной пуговицей, индийские джинсы и полуботинки на резиновом ходу. Зеркальные очки и твердый подбородок.

Коллега прыснул:

— Дан приказ ему на Запад…