Бил и целовал (сборник) - Александр Снегирёв

Старика перед дверями уже не было, милиционерик тоже исчез. Я понес свое спортивное тело подальше от ненужного букета, скользкой лестницы, светлого зала и гастрономического изобилия. Подальше от папаши-кривляки, пассии его французской, жены его нынешней, дочери их годовалой. Дальше, дальше.

Спустившись вниз по улице, я остановился у трех ларьков. В одном торговали пирожками, в другом сосисками в булке, в третьем блинами. Выбрал самый дешевый товар – пирожки.

– Какие у вас вкусные?

– У нас все вкусные! – не поворачиваясь, ответила торговка.

Я купил один с мясом и один с сыром. Устроился за высоким одноногим столиком, позабыл сразу, в каком пирожке какая начинка, куснул наугад оба, впился зубами в горячее тесто. Вкусно! В жизни ничего вкуснее не ел. Я держал пирожки кожаными перчатками, откусывал поочередно. Автомобили катили огни, белым шматом громоздился храм, рабочий, вознесенный железной дланью подъемника, срывал с высокой искусственной елки пластиковые шары, швырял вниз помощнику, а тот грузил новогоднюю амуницию в фургон. Все-таки правильнее было бы нам с папашей друг другу руки пожимать.

В голых промерзших кустах зашелестело. Присмотрелся. Синицы. Черные полумаски, белые воротнички, зеленые кофточки. Бросил кусочек пирожка на асфальт. Самая отважная птичка спорхнула, клюнула. Покосилась на меня, нет ли подвоха. Снова клюнула. Подлетела вторая. Бросил еще. И еще. Сам не заметил, что улыбаюсь, будто синицы прыгали во мне самом.

Вернувшись домой и войдя на веранду, я услышал хохот Катерины, доносящийся из гостиной, увидел елку. Бросил куртку на кресло, подошел к елке и принялся ее раздевать. Я не смотрел на елку, мне было неловко перед ней. Так раздевают некогда любимую рабыню перед продажей, надоела, да и деньги нужны. Бережно снимают дареные кольца, ожерелья, расстегивают пуговки и крючки.

Игрушки я прятал в старый чемодан, бережно прокладывая шары пожелтевшей ватой, к которой пристали давнишние блестки. Словно фату, приподнял блестящий начес переливающегося «дождя» и снял аккуратно. Без «дождя» елка показалась совсем голенькой, будто даже какую-то тайну ее личную раскрыли – парик сорвали или увеличивающие подкладки из лифчика вытряхнули всем на потеху.

Помешкав и подстегнув себя внутренним призывом, просунул руки елке между веток, схватил за игольчатый ствол и потащил вверх. Елка показалась неожиданно тяжелой. Опустил – глухой удар. Раздвинув нижние ветви, обнаружил, что на неотапливаемой веранде вода в горшке замерзла и образовала из сосуда и дерева единое целое. Кряхтя, отворачиваясь от колючих веток, щуря глаза, потащил зимнюю красавицу на теплую половину дома, в гостиную.

Расположившись на диване, Катерина болтала по видеосвязи с подругой с другого конца света. Экран, кудлатая красотка, залитые солнцем заросли. Я поприветствовал голову на экране, поцеловал голову осязаемую. Одной рукой Катерина перебирала свои черные волосы, другой – почесывала зеленую футболку на животике. Пальчики на ногах Катерины шевелились самостоятельно, без ведома хозяйки. Во мне колыхнулась любовь.

Я наполнил ведро горячей водой, вылил елке под нижние ветви, в горшок. Тронул рукой – вода тотчас остыла.

Хотелось повсюду навести порядок. Я пошел очищать дорожку от снега. Думал о любви, о Катерине, о черных волосах, о самостоятельных пальчиках.

Проверил кормушку. Пусто. Принес бекон и зерно.

Снова взял лопату.

В черном небе горели очень высокие, маленькие белые звезды. Скоро я порядочно взмок, позабыл перипетии дня, воткнул лопату в сугроб, вернулся в дом.

Катерина по-прежнему смеялась экрану. Экран вторил. Я подошел к елке.

Немного раздраженный, уже с меньшей щепетильностью схватился за ствол. Дернул. Елка поднялась над горшком вместе с тусклой оплывающей ледяной шайбой. Если срезать со ствола ветки, получится ледяной молот.

Как насильник, который всего несколько минут назад с робостью думал о далеком и недоступном, мелькающем вдалеке пушистом затылке, а теперь грубо этот затылок схватил, я сунул елку ледяным концом в огромную кухонную раковину и включил горячую воду.

Я крутил елку, словно вертел, чтобы струя равномерно разъедала лед. Кипяток побеждал, вода мерзлая и вода горячая соединялись, и вместе они весело уносились в слив. Вот бы так легко растворялись нефтяные пятна в океане, долги и кредиты, именные пригласительные. Крепкий черный узловатый ствол освободился, измельчавшая ледяная шайба стукнула о фаянс, я закрыл кран.

Опрокинув пушистую красавицу на пол, прижав коленом, я принялся нагло обматывать ветви скотчем. Завтра отвезу обратно в магазин и обменяю на купон, который смогу отоварить. Закончил наспех и выставил елку во двор.

Поднимаясь на второй этаж в душ, я в который раз нащупал на перилах лестницы застывшую каплю краски. Крохотный бугорок, незаметный глазу, осязаемый, только если скользнуть педантичной ладонью. Бугорок этот расстраивал меня ужасно. Каждое соприкосновение с ним заставляло думать о халтурщиках-малярах. И все в этой стране так: халтурно, злобно, всегда было и будет. Мысли эти неизменно завладевали мной, когда левая или правая ладонь, в зависимости от спуска или подъема, касалась бугорка на перилах. Купить шлифовальную губку, чтобы навсегда избавиться от злополучного бугорка, я забывал. Сокрушаясь по поводу безалаберности работяг, я принял душ и лег в постель.

Катерина громко хохотала в гостиной. Я лежал, наслаждаясь покоем, одиночеством и уютом. Я трогал языком гладкие вычищенные зубы. На зубах никаких пупырышков не было, не то что на перилах. Тронул небо.

Язык нащупал неровность. Тотчас прошиб пот, страх стянул затылок. Я вскочил, подбежал к зеркалу и, оттягивая губы и разевая рот, принялся вглядываться. Ничего нового рассмотреть не удалось: темнота горла с дрожащей этой писюлей, которая посередине глотки трепещет.

Воображение нарисовало картину страшной болезни, неизвестно как проникшей в молодой еще организм. Я видел себя изуродованным, прикованным к больничной койке, отвратительным, покрывшимся коростой, струпьями и такими вот мелкими пупырышками.

Спустился в гостиную, не касаясь перил. Катерина закончила видеоразговор и наполняла ванну. Налил рюмку. Выпил. Сразу налил вторую, расплескал немного. Выпил. Закусил…

Папаша! Это же от него, от его бородавки я заразился!

Осознав глупость предположения, выпил третью рюмку и, если не успокоенный, то расслабленный, вернулся в теплую постель.

Решив сразу после каникул записаться к врачу, выключил свет.

Над головой послышался шорох.

Я перестал дышать и замер, передумав переворачиваться на другой бок, как намеревался. Шорох повторился.

Я включил свет. Посмотрел наверх. За досками потолка, в перекрытии между вторым этажом и чердаком, скреблась мышь. Сон окончательно покинул меня. Я встал, оделся и принялся обшаривать комнату в поисках мышиного лаза. Если поначалу мышь переставала шуметь, едва заслышав меня, то очень скоро привыкла и даже не реагировала на стук, когда я, топча собственную подушку, колотил по доске, за которой она обустраивалась. Мышиное наплевательство выводило меня из себя. Это наша с Катериной спальня, а тут мышь! Прямо над головой! Я поскакал вниз по лестнице, коснулся злополучного пупырышка, стукнул кулаком по перилам, зажег повсюду свет и стал двигать мебель, отыскивая возможные ходы в стенах, через которые мышь могла пролезть в дом.

Не найдя ничего подозрительного, вышел во двор. Ночная стужа обожгла. Звезды стали ярче, небо – глубже. Свет фонаря выхватил зазор между досками обшивки прямо возле крыльца. Вот оно что! Здесь и пролезла. Ругая нерадивых строителей и вместе с тем ликуя, сбегал за мышеловкой, насадил кусочек бекона, натянул пружину и установил мышеловку рядом с зазором.

Поднявшись в спальню, долго не мог уснуть. Вошла благоухающая кремами Катерина. Я притворился спящим.

Катерина давно спала, когда за окном щелкнуло. Вскочил, выглянул. В свете фонаря увидел: наживка на месте, пружина натянута. Послышалось.

Проснулся рано, Катерина посапывала, отвернувшись. Придвинулся к ней блаженно. Вспомнил. Тронул языком небо – гладкое. Потянулся сладко. А как там мышеловка?..

Распластанная синица.

Не одеваясь, скатился вниз, распахнул дверь. Черная головка перебита надвое, зеленая грудка застыла. Глядя куда-то сквозь птицу, я вызволил тельце и отнес к дальнему сугробу. Выкопал ямку. Руки оледенели, стали льдом. Опустил синицу в ямку, забросал снегом.

Наполнив ведро горячей водой, стал смывать с крыльца заледеневшую синичью кровь. Темно-красная твердая блямба разошлась быстро. Оттаяли и руки.

Грузные облака нехотя разошлись, в просвет юркнуло солнце и давай выделываться. Опутанная елка серебрилась инеем. Синицы весело клевали бекон и зерна в кормушке, посвистывая, точно колесики игрушечной машинки.