Чертова баба - Ирина Арбенина

Он погладил бакенбарды.

— А кто это?

Светлова обратила внимание на портрет женщины в старинном чепце: скуластое лицо, простое и безыскусное… Таким же безыскусным бывает вид из деревенского окошка… Полоска неба, полоска поля, лужа, серый от дождей забор, куры…

— Эта Анна Павловна Адуева, — важно объяснил хозяин дома.

— Кто?

— Простая русская помещица, соль земли русской, женщина, вобравшая в себя всю мудрость жизни.

— Но ведь это не реальное лицо, а литературный персонаж. Так зовут мамашу Александра Адуева из романа Гончарова «Обыкновенная история». Верно?

— Угадали.

— Но ведь эта женщина вымысел, не так ли?!

— Иной вымысел больше похож на правду, чем сама жизнь. Я попросил одного художника, очень дорогого, надо заметить — у него картины и в Лондоне, и Нью-Йорке продаются, — и он увидел Анну Павловну такой!

— Но…

— Я поклоняюсь этой женщине, — продолжал Феликс Иванович. — Сама того не ведая, она знала формулу счастья. Вот послушайте, что говорит она сыну, который хотел покинуть деревню свою Грачи ради городской жизни.

Федуев открыл застекленную дверцу книжного шкафа, достал томик Гончарова и безошибочно открыл его на нужной странице:

— «Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? — начал читать с выражением кудрявый Феликс Иванович. — Погляди-ка, какой красотой Бог одел наши поля. Вон с тех одной ржи до пятисот четвертей соберем, а вон и пшеничка есть, и гречиха. Подумаешь, как велика премудрость Божия, дровец со своего участка мало-мало на тысячу рублей продадим».

Светлова изумленно слушала эту декламацию.

— «А дичи-то, дичи что! И ведь все это твое, сынок. Погляди-ка, озеро что! Великолепие истинно небесное. Рыба так и ходит! Одну осетрину покупаем. А то ерши, окуни, караси кишмя кишат и на себя, и на людей идет. Вон твои коровки и лошадки пасутся. Здесь ты один всему господин…»

— Или вот… — продолжал Федуев. — «А посмотрите-ка сюда! И тебе не жаль покинуть такой уголок?»

Явно, чтобы проиллюстрировать эти слова, Федуев, жестом фокусника, распахивающего свой волшебный сундук, распахнул створки балконных дверей и продолжал читать:

— «С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени, Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало…»

Светлова только ахала: истинно так! Так оно все в точности и было у Федуева: «От дома на далекое пространство раскидывался сад… бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро». Вот, молодец… Ну, точно, как в романе Гончарова!

Идиллию портило только какое-то странное кряхтенье и оханье, раздававшееся откуда-то снизу.

Любопытная Светлова поспешила заглянуть с балкона вниз.

Там, в саду, снова был занят «неустанными трудами» все тот же белобрысый и босоногий Виктор.

На этот раз он заломил руки за спину какому-то нечесаному, лохматому парню и методично тыкал тому кулаком под дых. Парень корчился, охал, но, в общем, вел себя странно тихо — видно, был человеком привычным…

— Ну, что еще там у вас? — недовольно спросил Федуев, явно расстроенный тем, что его отвлекли от чтения.

— Да вот-с! Груши воровали, — пояснил Виктор. — Решил наказать.

— Ну, наказал и хватит. Отпусти, — милостиво приказал барин, которому не хотелось, чтобы эта сцена и далее отвлекала его от «упоительного чтения».

Светлова, и вправду, заметила разбросанные по траве груши. Плоды эти были, надо заметить, какие-то невзрачные… Маленькие, кривоватые и в черных пятнышках — червивые. «Наверняка к тому же и кислые», — подумала Аня. Она вообще не была уверена, что в их средней полосе произрастали какие-либо фрукты, от которых можно было откусить и не сморщиться.

«Что уж — им жалко этого? — недоуменно думала Светлова, глядя на груши. — Ведь этот Федуев, как говорят, украл миллионы! Значит, не из-за самих груш Виктор мужика бьет… А почему? Неужели для порядку?»

— Хорошо, Феликс Иванович! — Виктор с хорошо заметным сожалением садиста перестал заламывать похитителю груш руки. Однако не удержался — прервали на самом интересном месте! — и напоследок смазал еще для верности парню по носу.

Видно, у незадачливого вора к тому же и нос был слабый: Светлова вздрогнула — лицо человека залило кровью.

Между тем, явно недовольный этой сценой, Федуев закрыл балкон и снова остановился перед портретом скромной русской помещицы Адуевой, склонив голову набок и любуясь незатейливым личиком Анны Павловны.

— Понимаете, Аня, это было идеальное существование. Согласны?

— Согласна.

— Жили бы да жили! Ну что мешало?! Светлова только пожала плечами: вся Россия уже лет восемьдесят не могла ответить на этот вопрос.

— Вот вы только послушайте, какова была эта жизнь!

И Федуев проникновенно, с выражением снова принялся за чтение, иногда и вовсе отрываясь от текста — видно было, что роман «Обыкновенная история» он знал почти наизусть:

— "Александр часто гулял по окрестностям. Однажды он встретил толпу баб и девок, шедших в лес за грибами, присоединился к ним и проходил целый день.

Воротясь домой, он похвалил девушку Машу за проворство и ловкость, и Маша была взята во двор ходить за барином".

— Это что же… и у вас — девки крестьянские? — несмело поинтересовалась Светлова.

— А как же, милочка… С девками вообще нет проблем. Проблемы с сарафанами. Приходится специально заказывать. В столице специалиста по истории костюма еле нашел. А девок-то навалом… Понимаете, чем ниже уровень жизни, чем ниже самооценка у женщин, и тем больше девок.

— Логично, — нехотя согласилась Светлова.

— Или вот еще, — продолжил чтение Федуев. — "Однажды в ненастную погоду попробовал он заняться делом. Сел писать и остался доволен началом труда.

Напрасно Анна Павловна пустилась уговаривать его не писать, чтобы не надсадил грудку, он и слушать не хотел. Когда прошло месяца три-четыре, а он от писанья не только не похудел, а растолстел больше, Анна Павловна успокоилась".

Прелесть, да?

— Прелесть.

— А какая феноменальная нежность в речах Анны Павловны: «не надсадить грудку»! Вы только вчитайтесь в эти слова.

— Да, трогательно, — согласилась Светлова. Она как раз думала о том, не «надсадил ли себе грудку» белобрысый Виктор, навешивая тумаков тому парню, который лазил за грушами в «барский сад».

Ведь если Максим Селиверстов все-таки приехал сюда… А он мог успеть в тот вечер сюда, в Федуевку, добраться… Встреча с Погребижской закончилась около семи вечера. Два часа дороги… Вполне, вполне мог! И здесь с ним могло случиться — если его легенда: корреспондент журнала «Мой дом» не сработала! — все что угодно.

— Пожалуйте откушать. — В дверях гостиной появился Виктор.

После «упоительного чтения» был еще и обед.

Щи, соленые огурчики, грибки…

Полное соответствие той, адуевской, гончаровской реальности.

Принесли и поросеночка.

Феликс Иванович осклабился:

— Помните, Анюта, как в Грачах откушивали?

— Как?

— А вот так — «положивши себе на тарелку почти половину поросенка»!

— Может, к ужину индейку зажарить? — безмолвно возник за его спиной Виктор. — Я распоряжусь.

— Распорядитесь, распорядитесь, голубчик. Вам, милая, следует, есть больше жирной пищи! — наставительно поучал Федуев тощую, как модель, Алису. — Вот отведайте… поросеночка!

— Благодарствуйте, Феликс Иванович, — подыгрывала Алиса.

— Не на чем, матушка. А не велеть еще цыплят с белым соусом, Виктор? Я, пожалуй, велю…

— Зачем вам самим? Я-то на что? Похлопочу…

— Похлопочи.

— Как все у вас… необычно! — заметила Светлова. — Экий вы Феликс Иванович, колоритный. И как это журналисты до вас еще не добрались? Не описали все эти ваши чудеса?

— Почему же не добрались? Эти щелкоперы куда хочешь проникнут!

— Ах, верно! — поддакнула Светлова.

— Ну да мы их, щелкоперов-то этих, с крыльца спускаем. Журналистов этих самых — с крыльца! Верно, Виктор?

Виктор застенчиво потупился. , — Мой эконом большой мастер по этой части.

В общем, все, что удалось Светловой — это только приглядеться и понять, кто есть кто. Конечно, Виктор — это дорогого стоило… «Щелкоперов журналистов — с крыльца», значит… Ну, а что потом?

В то, что потом происходит с журналистами, Феликс Иванович, возможно, и не вникает. Это дело Виктора. И, по-видимому, любимое дело. Склонность к садизму у выпускника транспортного вуза очевидная. Большой мастер… Что курица, что человек, ему, очевидно, особой разницы нет.

Можно смоделировать ситуацию. Журналист Селиверстов им мог просто не понравиться, его вопросы и все такое… Барин приказал Виктору спустить журналиста с крыльца. Допустим.