Мой любимый шотландец - Эви Данмор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как Милле умудрился передать эти чувства? Он мужчина, теперь уже пожилой; его кисть явно не знала подобных ограничений – она погружалась прямо в сущностный опыт человечества. Как ему удалось преодолеть таинственную пропасть, извечно разделяющую замысел художника и безупречность исполнения?..
Внезапно по шее Хэтти побежали мурашки, вырывая ее из грез.
На пороге бокового входа, спокойно глядя на гостью, молча стоял Блэкстоун.
Девушка смутилась гораздо меньше, чем следовало, хотя сердце и заколотилось как бешеное. Из глаза встретились; потом Хэтти отвернулась к «Офелии». Шаги Блэкстоуна эхом отдавались в пустоте. Когда он подошел совсем близко, в голове Хэтти не осталось ни единой мысли, во рту мигом пересохло.
– Ну как, соответствует картина вашим ожиданиям? – спросил Блэкстоун.
Хэтти мотнула головой.
– Она даже лучше.
Голос шотландца звучал так, словно он разговаривает редко, и хорошо сочетался с натруженными руками – некоторые сочли бы это привлекательным. Внезапно девушка осознала, что ей не следует находиться с ним наедине, к тому же в комнате с такой хорошей акустикой.
– Наверное, интересно видеть нечто большее, чем пятна краски.
Хэтти взглянула на него искоса.
– Неужели это все, что видите вы?
– Да, а еще я предвижу, сколько она будет стоить лет через двадцать.
Блэкстоун был во всем черном, не считая серого жилета, и снова зачесал волосы назад – видимо, в ожидании респектабельных гостей; на затылке лежали непослушные темные завитки, словно перышки на хвосте у дикой утки. Эта маленькая слабость придала Хэтти смелости, впрочем, как и уверенности в том, что он намеренно ее задирает.
– Полагаю, пятна краски, нанесенные на холст художником вроде Милле, опровергают ваше утверждение.
– Какое утверждение? – не понял он.
– Вы сами говорили, что люди в основном руководствуются комфортом, тщеславием или жадностью.
Блэкстоун кивнул.
– Вы запомнили…
Поцелуй она запомнила тоже и хранила воспоминание о нем в своем теле – оно разлилось огнем по жилам и другим, безымянным местам, стоило лишь Хэтти взглянуть ему в глаза. Нет, это не влечение. Женщин, которых влекут мужчины ниже их по происхождению, ждет самая суровая кара – их считают умалишенными и даже иногда помещают в специальные клиники.
Хэтти прочистила горло.
– Люди готовы проехать десятки миль, чтобы полюбоваться на картины прерафаэлитов просто потому, что те прекрасны. Где тут тщеславие или жадность?
– Туше́, мисс Гринфилд!
Несколько крошечных шагов – и расстояние между ними исчезло. Она точно сошла с ума, если пытается незаметно вдохнуть его запах, вместо того чтобы спасаться бегством.
– Скоро все закончится, – заметил шотландец, – я имею в виду реалистическую живопись и даже расплывчатые стили, как у этих французов. Импрессионизм стал началом конца.
Хэтти нахмурилась.
– Почему же?
– Теперь появилась возможность снимать реалистичные изображения более эффективно. Зачем нужны художники, если машина воспроизводит предметы гораздо лучше?
– Что вы имеете в виду?
Блэкстоун посмотрел на нее с таким видом, словно она должна была знать.
– Фотографию.
Девушка отпрянула.
– Я с вами не согласна!
– Отчего же?
– Фотографический аппарат не способен схватывать эмоции в той же манере, что и кисть!
Он пожал плечами.
– Если все сделать правильно, то кто знает?
Перед мысленным взором Хэтти замелькали застывшие, безжизненные фотографические портреты. Конечно, Блэкстоун думает, что этого достаточно, – ведь он всего достиг сам и выбился из низов не благодаря доблести в битве или на ниве, а на железнодорожных рельсах и в клубах фабричного дыма.
– У фотографического аппарата нет души, – выпалила Хэтти. – Это всего лишь техника!
– Кисть тоже инструмент, – напомнил Блэкстоун, – только более примитивный.
В серых глазах читалось высокомерие, словно он говорил: что вы на это ответите? Блэкстоун наклонился к ней и теперь стоял слишком близко. Дыхание Хэтти участилось. Это уже не смешно!
– Я так понимаю, вы полагаетесь на машины. Я же предпочитаю людей.
– Я ни на кого не полагаюсь, мисс Гринфилд, – прошептал он. – Впрочем, если бы я на это решился, то доверился бы будущему, а не прошлому.
Неужели этим она и занимается – смотрит назад? Воспроизводит величие давно минувших дней? В глубине души Хэтти всегда знала, что топчется в арьергарде. Мысли путались. Черные как смоль волосы Блэкстоуна на солнце отливали красным.
– Россетти и Милле показывают, что красота и истина вовсе не исключают друг друга! – охрипшим голосом воскликнула Хэтти. – Почему весь мир настаивает на том, что признания достойны лишь машины или старики?
– Иными словами, – заметил Блэкстоун, – почему никто не принимает всерьез вас?
Слова вошли в ее сердце, словно нож в масло. Либо Блэкстоун гораздо проницательнее, чем она предполагала, либо же у нее все на лице написано. Хэтти почувствовала себя нескладной и беззащитной из-за того, что подобный мужчина осмелился сказать ей такие вещи о ней самой, или же из-за того, что она его недооценила. Она негодовала – и на тягучее напряжение, пульсирующее между ними, и на его пристальный взгляд. Тепло его тела проникало сквозь сиреневый дамаст прямо в кожу, словно жар от огня. Внезапно Хэтти заметила, что почти касается грудью его жилета. Взгляд Блэкстоуна медленно упал на ее губы.
Сейчас это случится снова!
До поцелуя оставалась пара дюймов. Сердце забилось гулко и часто. Блэкстоун стоял неподвижно, темным монолитом возвышаясь среди затянутого белым маревом мира.
Девушка подалась вперед.
Губы шотландца едва уловимо скользнули по ее губам. От нежного прикосновения она взмыла ввысь и покачнулась, и он придержал ее за талию. Левая рука Хэтти легла на лацкан сюртука; она поразилась, какой маленькой та выглядит… и еще тому, что трогает мужчину.
Так они и стояли, когда дверь главного входа открылась. С широко распахнутыми глазами застыли на пороге мать Хэтти, лорд Оукси и миссис Хьювитт-Кук. Блэкстоун выпустил Хэтти и повернулся к ним лицом, медленно и вполне владея собой.
Имея творческий склад ума, можно проникнуть в самые темные глубины, и порой Хэтти пыталась представить момент, когда с ней произойдет какая-нибудь грандиозная катастрофа. Каково это – почувствовать, что твоя жизнь кончена? Ей и в голову не могло прийти, что это случится в гробовой тишине.
* * *
Спустя два часа после инцидента в галерее Люциан явился к Джулиану Гринфилду, чтобы начать торг насчет дочери. Дворецкий встретил его холодно-враждебно и провел прямо в кабинет отца семейства. Гринфилд сидел за столом; рядом с ним стоял его наследник и сверлил посетителя убийственным взглядом.
– Мне следовало бы вывести вас через заднюю дверь и пристрелить, – проворчал банкир вместо приветствия. – Назовите хоть одну причину, по которой я этого не сделаю!
– Как насчет тридцати? – осведомился Люциан. – Мой пакет
