Поход - Афонсо Шмидт

В этот всегда многолюдный и оживленный уголок приходили поесть журналисты, поэты и писатели. Здесь часто можно было встретить Висенте де Карвальо; у него была мастерская, где шили мешки; его рабочие, по преимуществу беглые рабы, хорошо зарабатывали и жили, как свободные люди. Наряду с занятиями коммерцией он сочинял аболиционистские стихи, которые следует отнести к лучшим произведениям бразильской литературы.

Выдающиеся деятели освободительного движения – Жозе до Патросинио, Серзедело Коррейя и Антонио Бенто, часто наезжая в Сантос, останавливались в пансионе Брандины. С балкона этого скромного здания произносили они зажигательные речи против рабовладельцев и монархии. Правительство и не помышляло отнять у них это право. Сам Котежипе, наиболее реакционный министр, хоть и противился немедленному освобождению рабов, но предоставлял аболиционистам свободу слова и печати.

Дом Брандины был центром конспирации. Здесь никто не боялся полиции, так как ее представители иногда сами участвовали в сборищах. Тото Бастос, желая, чтобы Лаэрте уяснил себе обстановку в городе, рассказал ему о таком случае:

– Несколько месяцев назад с одной фазенды в Кампинасе сбежали два негра, ценившиеся по три конто «за штуку». Здешняя полиция сумела их изловить и сообщила об этом в Кампинас начальнику полиции, который решил лично приехать за такой ценной добычей. Он хотел показать жителям, что сумеет увезти рабов. Узнав об этом, аболиционисты собрались в пансионе и здесь, смакуя курицу под соусом – ее мастерски готовит Брандина, – составили план, как помешать отправке рабов.

Заведующих складами кофе предупредили о том, что произойдет. В час отправки пойманных негров рабочие – упаковщики кофе – собрались как бы из любопытства на площади Монте-Алегре, напротив вокзала. Все вышло, как было задумано… Один из рабочих, если мне не изменяет память, Педро Баррейро, ловкий и умный негр, вооружился лопатой для перемешивания кофе и, когда двое невольников, конвоируемых конными полицейскими, появились на площади, подошел и ударил одну из лошадей лопатой по крупу. Поднялся шум, суматоха… Невольники, заранее наученные аболиционистами, бросились в толпу и добрались до заранее приготовленной лодки, на которой и поплыли по направлению к Бертиоге. Начальник полиции с вытянутой физиономией так и остался стоять посреди площади… К перрону подошел поезд, пассажиры, вышедшие на платформу, узнав, в чем дело, разразились насмешками и освистали полицейских. А на площади аболиционистские ребятишки – в ту пору все дети были аболиционистами – выпустили дюжину свистящих шутих.

Трое юношей вошли в «зал друзей». Брандина встретила их в дверях, старательно вытирая руки о передник из цветистого ситца. Владелица пансиона была светлой, довольно полной мулаткой с ослепительно белыми зубами, которые она беспрерывно показывала в улыбке. Говоря вполголоса, юноши представили Лаэрте и передали важные сообщения, которые он привез из Сан-Пауло. Лаэрте почувствовал себя революционером, заговорщиком и с радостью подумал об улыбке, которой его встретит дона Лу, когда он вернется. Затем вновь пришедшие уселись, и начался общий разговор – все здесь были знакомы друг с другом.

Хозяйка пансиона очень благожелательно относилась к этим посетителям. Те, у кого не было денег, не унывали: они усаживались, ругали рабовладельческий режим, а затем, проглотив кофе, надевали шляпы и, не говоря ни слова, уходили. Здесь действовало своеобразное соглашение: Брандина ничего не записывала, но должник сам на следующий день или когда мог приходил и вручал определенную сумму, которую она, не считая, совала в карман передника. Посетители большого зала знали об этом и кусали губы от зависти. Они утверждали, что любимчикам в «зале друзей» подаются более вкусные блюда, а некоторые, настроенные юмористически, добавляли, что Брандина зарабатывает в большом зале, чтобы тратить на малый… Она же, показывая свои ослепительные зубы, говорила: – Ну что ж!.. Удовольствие дороже денег! Не успел Лаэрте осмотреться, как в дверях кухни появился Сантос Гаррафан; позавтракав, он хотел проститься перед дальней дорогой. Уже давно вел он эту полную опасностей жизнь. Его история трогала всех…

Жозе Теодоро дос Сантос Перейра – таково было полное имя Сантоса Гаррафана – обычно входил с плеткой, висящей на узком плече, и окидывал взглядом небольшой зал, где его всегда радостно встречали. Это был низкорослый, полный человек с покатыми плечами и толстой, как бы сужающейся кверху шеей, которая заканчивалась круглой, маленькой, вечно взлохмаченной головой. В нем находили некоторое сходство с бутылью; этим и объяснялось происхождение его прозвища.[41] Брата Сантоса, очень на него похожего, жители города прозвали Сантос Ботижа.[42] Оба они были португальцы, простые люди без всякого образования. Но Сантос Гаррафан в глубине души питал нежную привязанность к Брандине, чем, возможно, и объяснялось его увлечение аболиционистскими идеями. Он разделял ее энтузиазм. Он стал народным героем. И одним из самых любимых.

VIII

Жабакуара

Во время завтрака Лаэрте познакомили с Кастаном. Этот аболиционист отличался высокой культурой, много путешествовал, писал в газетах. Условились, что Лаэрте переночует у него дома, вернее, в комнате при складе, где обитал этот будущий историк освобождения, ныне скромный служащий. В этой комнате он жил вдвоем с кубинцем по имени Бенито, который в свободное время писал стихи.

После завтрака, за которым было много разговоров, Лаэрте и Кастан вышли вместе; один собирался посмотреть, где он будет сегодня ночевать, другой – зайти в контору склада, а оттуда в порт. Они поехали трамваем и сошли на углу у часовни. Дом, где предстояло поселиться Лаэрте, был с мезонином. Внизу находился обширный и темный склад. Ослепленный ярким уличным светом, взор с трудом различал штабеля мешков. Между ними сновали люди. Согнувшись под тяжестью, они носили мешки к тележкам. В дверях с печатью в руке стоял Бенито и штемпелевал мешки. Это был юноша с глазами навыкате; он работал без пиджака, но в соломенной шляпе, сдвинутой на затылок. Лицо его лоснилось от пота и казалось отполированным. Вытирая рукавом лоб, он еще был способен отпускать шутки по адресу прохожих.

Лаэрте проследовал за Кастаном. Они поднялись по темной и узкой лестнице на второй этаж, где были расставлены грубые скамьи и высился дощатый барьер с проволочной сеткой и двумя дверцами для клиентов. На прилавке лежали десятки коробочек с образцами кофе; за ними приходили торговые агенты и потом предлагали их на бирже. В конторе за барьером стояли два стола и стулья, на стене висел отрывной календарь и расписание движения пароходов. Удушливо пахло кофе, из порта доносился запах гниющих водорослей и тысячи других тошнотворных запахов.

Кастан и Лаэрте прошли через темный коридор и очутились в просторной комнате, которой заканчивался мезонин. Здесь было так темно, что даже днем приходилось зажигать свечу. Кастан так и поступил. Лаэрте осмотрелся; в этой квадратной коробке с высоким потолком, с толстыми и сырыми стенами, с позеленевшими от плесени углами и жил его товарищ – аболиционист. Пол был сбит из широких, плохо пригнанных досок, с крысиными дырами по углам.

В комнате стояли три холостяцкие койки и столик с книгами, бумагами, плоской стеклянной чернильницей, ручкой и подсвечником, в котором торчал огарок. Затхлый запах сырости отравлял воздух. Студент подошел к одному из окон; оно выходило во двор соседнего дома, где помещалась пекарня и маленький сахарный заводик. Это был обширный огороженный участок; в углу его пышно разрослась абоборейра с желтыми цветами; посредине, на площадке, где земля превратилась в черную липкую грязь, кололи дрова для пекарни и заводика. Напротив окна виднелся низкий барак с односкатной железной крышей – такой же ничем не примечательный барак, как и многие другие в этом городе. Там жили грузчики со своими семьями.

Гость смотрел на эту картину и вдруг почувствовал отвращение. Во двор на большом блюде вынесли объедки от завтрака рабочих пекарни – они предназначались для кошек и собак. Но им не так-то легко доставались эти косточки и кусочки сала! Дело в том, что огромные крысы, учуяв пищу, полезли из склада, из пекарни, из всех нор и захватили добычу себе. Кот смотрел на это сборище и держался в стороне, облизываясь в ожидании той минуты, когда он сможет занять место на банкете. Ему и в голову не приходило наброситься на непрошенных пришельцев: ведь крысы, сильные и жирные, как кролики, безусловно, прикончили бы его. Поэтому он предпочитал жить с ними в мире и согласии. У людей это называется политикой…

Лаэрте еще созерцал эту сцену, когда ему пришлось увидеть гораздо более неприятнее зрелище. Жильцы барака вытащили во двор матрац, положили его на доски, затем вынесли из дома худого человека с желтовато-зеленым лицом и уложили его насколько возможно удобнее. Кастан объяснил, что это рабочий, заболевший желтой лихорадкой; семья вынесла его на воздух, чтобы ему легче было дышать: в таких лачугах стояла ужасающая жара.