Сполохи детства - Степан Калита

— Он у меня этот… завсклада, — говорил он, — такой молодец!

Как же я ненавидел пионерский лагерь. Такие же чувства заключенный, должно быть, питает к тюрьме, где провел долгие годы. Меня вывезли из дома, где у меня была абсолютная свобода перемещений — но я все равно ходил гулять сам, один — в летний лагерь, обнесенный по периметру железной оградой. Выход за нее приравнивался к побегу. И я сознательно шел на побег, чтобы только почувствовать себя свободным человеком.

Мама отправила меня в детское заключение, чтобы построить свою жизнь. У нее развивался роман с моим новым отцом, и я им, по всей видимости, мешал. Она сочла, что с бабушкой я и так провел слишком много времени, и меня надо отлучить от бабушки — чтобы потом, отвыкнув, я жил с ними.

От моего биологического отца новый папа отличался разительно. Он был худой и длинный, совсем не мускулистый, кудрявый, с копной волос, носил большие очки в роговой оправе. В нем не было и тени агрессии. По складу характера и личной склонности он был, пожалуй, идеальным педагогом, и мог часами нудно излагать какую-нибудь научную теорию. Он казался мне совсем не мужественным. Дети, к сожалению, не осознают, что подлинное мужество не в пустом мачизме и крепких мышцах, а в умении справиться с самым страшным врагом мужчины — рутиной. Ради своей семьи мужик должен уметь преодолеть многие желания, эгоизм, умерить страсти, и жить, думая, прежде всего, о счастье и процветании тех, кто рядом. Не всякому мачо это дано. Новый тощий отец совсем без мышц оказался настоящим мужиком. И ко мне он отнесся всерьез. Усыновил меня. Называл всегда сыном. Хотя самому ему было едва за двадцать. Он — моложе мамы на несколько лет…

В лагере было заведено взвешивать детей перед сменой и после. Если прирост биомассы составлял меньше десяти процентов, директору, по слухам, выносили взыскание. Я очень огорчал персонал. Поскольку был худ и тщедушен, как маленький заморыш, за смену не только не набрал вес, но даже немного похудел.

Мучительным в лагере было все. Житие в одной комнате с другими детьми. Они орали, сквернословили и громко пукали — их это веселило. Необходимость постоянно общаться с этими бандерлогами — от них было просто некуда скрыться. Утренние построения на линейку. Принудительная зарядка. Ходьба строем на завтраки, обеды и ужины. Сами завтраки, обеды и ужины — еда была казенной и отвратительно невкусной. Тихий час после обеда. Почему-то до взрослых не доходило, что далеко не у всех детей биологические часы совпадают. Нам не разрешали даже читать во время тихого часа. Приходилось лежать с закрытыми глазами, ожидая, сколько времени осталось до окончания этой статической пытки. Если кого-то заставали с открытыми глазами, вожатая мазала бедняге веки вьетнамской мазью «Звездочка». Очень действенная мера — после «Звездочки» открыть глаза нельзя было около получаса.

В лагере процветало воровство. Тогда я столкнулся с ним впервые. Крали деньги, конфеты, печенье, газировку — все, что разрешала иметь лагерная администрация. Во время экскурсии в город я купил наклейки, тарелку для кухни, бусиновый браслетик, хотел подарить их маме. Но в тот же день все подарки сперли… К несчастью для вора, который обокрал не того мальчика…

Примерно через полторы недели после начала смены в наш подмосковный лагерь приехала мама с моим будущим отцом. Они стояли за воротами. И я стремглав побежал к ним. Наконец-то — родные люди. Глотая слезы, я упрашивал их забрать меня из этого ужасного места, говорил, как мне здесь плохо… Хотя, в сущности, по-настоящему плохо было не мне, а двум первоклассникам, которые все еще писались в постели. Вот их травили всем отрядом. Включая девочек, которые порой куда более жестоки, чем мальчишки. Травили так, что те рыдали не переставая… Мама категорически отказалась меня забрать, сказала, что я должен быть мужчиной.

— А мне… а мне сказали, что я тут не должен быть! — выпалил я. — По возрасту!

— Кто это тебе сказал? — насторожилась мама. Чтобы отправить меня в лагерь, они долго уговаривали директора. Дело в том, что мне было всего шесть лет. А в самом младшем отряде ребятам было по семь.

— Вожатый, — ответил я.

— Пусть он своими делами занимается, — сказала мама. — И ты тоже эту тему не поднимай больше, пожалуйста. А то нас всех накажут. Ты же не хочешь, чтобы маму наказали?

«Было бы неплохо, если бы вас всех наказали, — думал я потом мстительно, лежа во время тихого часа».

На следующий день на линейке директор лагеря потребовал выйти из строя двух мальчиков из третьего отряда.

— Эти двое! — проговорил он громогласно. — Самовольно покинули территорию лагеря. И ушли на пруд купаться. Никого об этом не предупредив…

Наказание показалось мне удивительным — мальчиков выгнали из лагеря. За ними приехали родители — и забрали их.

В тот же день в моей голове зародился хитроумный план. Но одному действовать было страшновато. Я решил подбить на поход к пруду Леву Царева. Мой приятель Лева утверждал, что он — потомок царской семьи. Подозреваю, такая идея пришла ему в голову в связи с фамилией — Царев. Как же он, наверное, разочаровался впоследствии, когда узнал, что фамилия царя была, на самом деле, не Царев, а Романов.

— На пруд?! — голубые глаза Левы расширились. — Ты что, не видел, как ребят выгнали из лагеря?

— А нас не поймают, — возразил я. Во все детали плана я решил его не посвящать.

Лева думал целый час, я все это время уговаривал его — не дрейфить, и брал на слабо, так что в конце концов он согласился.

Идти решили сразу после завтрака, на следующий день, через яблоневый сад. Предварительно я расспросил вожатого Сашу, где находится пруд. Делал вид, что меня интересует история ребят, которых выгнали из лагеря.

— И что? — спрашивал я. — Они прямо вот так взяли — и дошли туда. Это же далеко.

— Ну, как далеко, — отвечал наивный Саша. — Тут, в принципе недалеко, если через поле. Они просто крюк сделали…

Завтрак был в восемь тридцать утра. А в девять мы уже смылись из столовой, пролезли через дырку и побежали через яблоневый сад к домику сторожа. Он не спал, несмотря на ранний час, сидел на скамейке и смотрел на небо. Я частенько заставал его в этой мечтательной позе.

— О, — сказал он, увидев нас, — вы куда?

— Мы на пруд, — сказал я честно, и дальше начал врать: — Все без нас ушли. Мы их догнать хотим. Далеко это?

— Да нет, — сторож ничего не заподозрил, — выйдешь через калитку, вон там. И сразу увидишь поле. Через него пройдешь. Там лесок небольшой. Через лесок тропинка — прямо к пруду.

— Спасибо, — сказал я и потянул за рукав Леву…

В это самое мгновение, как оказалось, одна ябеда уже докладывала вожатому Саше, что видела, как я и Лева вылезали в дырку в заборе. Саша мгновенно прозрел, осознав, к чему были мои вопросы — и поднял тревогу.

Мы даже искупаться не успели, когда нас накрыли возле пруда. И повели а лагерь, как перед расстрелом, сразу в кабинет директора.

Он встал из-за стола, приблизился к нам и остановился, глядя тяжело и сердито.

— Я что, напрасно линейку проводил? Вы, два идиота, вам непонятно, что за такое могут из лагеря выгнать?!

Мне было отлично понятно, что выгнать могут, и внутренне я ликовал. Лева наоборот — весь трясся от страха.

— Пожалуйста, — попросил он, — не рассказывайте маме. Я больше не буду.

— Совсем охренели, — пробормотал директор, заходил из стороны в сторону. — Я понимаю, третий отряд. Но вы-то куда? Малолетки. А туда же. Тебе же, — он ткнул в меня пальцем, — вообще, всего шесть лет.

Я понял — он близок к тому, чтобы нас помиловать, и заявил нагло:

— А чего, купаться нельзя, что ли?!

— Что… что ты сказал? — директор, казалось, не поверил своим ушам.

— А чего, нельзя купаться? Я лично буду все равно купаться!

— Пока ты в лагере, я здесь устанавливаю правила! — заорал директор. — Будешь мамку с папкой учить, что тебе можно, а что нельзя.

— А я все равно убегу купаться! — заявил я упрямо…

После этих слов в лагере начался настоящий шухер. Директор одного за другим вызывал к себе вожатых. И орал на них. Меня же оставили в покое — я сидел один в пионерской комнате и читал книжку. На следующий день приехала моя мама. Очень просила директора оставить меня до конца смены. И он, к несчастью, согласился. Я не стал умолять маму забрать меня из лагеря — понимая, что это бесполезно. Но, когда она уехала, пошел к дыре в яблоневый сад. Я собирался снова бежать. Но увидел, что дыру заделали. А возле забора дежурят пионеры из старших отрядов… До самого конца смены они охраняли периметр, чтобы никто не сбежал. И кто-нибудь из них всегда ходил за мной — настолько велики были опасения директора, что я что-нибудь выкину.

В характере у меня откуда-то уже взялось упрямство, нежелание мириться с системой и обостренное чувство справедливости. Впоследствии учителям приходилось со мной туго. Были среди них и такие, кто меня искренне ненавидел, и такие, кто пытался сломать. Но ни у кого из них не получилось меня переделать, превратить в усредненный образчик совковой образовательной мясорубки.