Записки экспедитора Тайной канцелярии - Олег Рясков

В бессилье упал Иван на колени, стиснув зубы и пытаясь сдержать стенания. А мерный голос подошедшего Ушакова подвел итог только что преподанного урока:

– Не усвоил ты новых правил, Самойлов. Может, хоть это тебя чему научит. Ты теперь себе более не принадлежишь. У тебя особое положение. На страже короны стоишь тайно!

Словно вспоминая эти слова, запишет Самойлов в своем дневнике:

Любовь меня посетила лишь однажды, и несмотря на то, что в дальнейшем я встречал немало красивых женщин, я остался верен только ей. Судьба, как бы издеваясь надо мной, несколько раз сводила меня с мечтой моей, но каждый раз отбрасывала меня прочь.

Часть III

Отпуск

Глава I,

о верности, любви и высокомерии

Новая служба в приказе тяготила меня, я тосковал по той свободе, что была в моем полку по сравнению с теперешним положением. Никак не выходило из головы то странное стечение обстоятельств, благодаря которым я лишился имени, любви… Нависшая надо мной неопределенность доводила меня до отчаяния…

Простим нашему герою подобные мысли. Это зрелости свойственны холодный расчет и корыстные мотивы, а наш герой был молод. Служба Отечеству волновала его, поскольку он был сыном человека, на гербе которого первым словом могло быть начертано слово «верность». Но интересы державы заботили сейчас Ивана не так горячо, как предмет обожания. Вот о ком думал он всю дорогу на дальнюю заимку.

Эту выгоду своего нового положения он только и ценил – ни деньги, ни слава не пленяли Иванов ум. Важно было одно: благодаря службе в Тайной канцелярии ему доподлинно известно, куда сослано семейство Белозеровых. Туда и держал Иван свой путь. Держал тайно, поскольку понимал, что рискует не только своей головой. Что ему его голова, если любимой нет рядом? Но вот Варенька. Она не должна пострадать. И все же увидеть ее нужно. К тому же у Ивана было важное дело: она должна именно от него узнать страшную правду. Хотя будет нелегко рассказать ей о том горе, что постигло осиротевшее семейство. Иван выехал на рассвете. Егорка спал и не слышал, как барин покинул квартиру. Узкая, едва заметная лесная тропка вывела Самойлова к низкой избе. Несмотря на убогий вид, заимка отменно охранялась. Иван замер в ожидании. И вдруг возник желанный образ. На Вареньке был простой тулуп, голову покрывал бабий платок, но он узнал бы ее в любом обличье. Легкий гибкий стан, скольжение руки по гладко причесанным волосам и глаза. В них, конечно, не было прежнего лукавого блеска, взгляд, словно свеча под порывом резкого ветра, потух, но это были самые родные глаза. Он бы все отдал, только бы видеть их ежечасно. Едва дождавшись, пока караульный свернет за угол,

Иван подошел к любимой. Белозерова никак не ожидала увидеть его в этакой глуши.

– Это вы?.. – застыла Варенька в изумлении с парой поленьев в руках.

Она была такая трогательная и беззащитная в сей момент, что Ивану тут же захотелось, обняв ее, укрыть от всех бед жестокого мира.

– Простите меня! – сказал он, не силах сдержать нежности.

– Господи, да вы ранены. – воскликнула Варя, увидев на его руке повязку.

– Пустяки, – ответил Иван честно. Рана действительно была пустяком по сравнению с возможностью видеть ее, говорить с ней.

– А вы не знаете, что сталось с батюшкой?

Вопрос был задан столь неожиданно, что Иван, подбиравший нужные слова всю дорогу, теперь медлил с ответом:

– С батюшкой. Мне совестно говорить вам это, словно я причастен к оному… Умер ваш батюшка, – наконец решился он.

Варя, все еще надеявшаяся на лучшее, в бессилии опустила руки, поленья покатились по желтым листьям. Иван подошел к ней, взял ее ладони в свои, хотел утешить, но тут из-за угла возник караульный с фузеей.

– Так! Стой! Ну-ка! Стой! Не велено! Стрелять буду!

Тут уж было не до утешений.

– О, господи, бегите! – воскликнула Варя.

Как не вовремя! Он не в силах был оторвать рук от хрупких ладоней любимой.

– Я… – оглянулся Иван в тревоге на приближающегося караульного, словно оценивая, сколько времени им еще отпущено. – Я приеду к вам! Мы обязательно встретимся!

Солдат прицелился. Варя решительно выдернула ладони и крикнула:

– Да бегите же!

Эти слова вывели Ивана из оцепенения, и он бросился к оставленной в кустах лошади. Уже на скаку он обернулся, чтобы еще раз увидеть ее и прокричать:

– Я обязательно вернусь! Обещаю!

Солдатская фузея уже второй раз дала осечку, только это и спасло пылкого влюбленного. Офицер Шкловский, выбежавший из-за угла, увидел лишь мелькнувшую сквозь деревья спину всадника в плаще.

– Сударыня, кто это был? – раздраженно бросил он Белозеровой.

– Так стояли у самого дома, разговаривали, – попытался объяснить ситуацию караульный.

– Пшел отседа, стрелять учись! – в сердцах крикнул офицер, а потом тем же приказным порядком обратился к Белозеровой: – Ежели вы еще не поняли вашего положения, повторяю: сосланным любое общение запрещено.

Варю возмутил тон, который взял этот офицерик в разговоре с ней, но она, пытаясь не выказать раздражения, принялась молча собирать рассыпавшиеся поленья.

– Вам передали какое-нибудь письмо? – не унимался офицер.

– Нет, – односложно ответила она.

На шум из дома выбежала Софья.

– Что случилось? – спросила она у сестры.

– Тишка! – Шкловскому явно нравилось демонстрировать абсолютную власть над бывшими дворянками. – Отведи барышень в комнаты и обыщи!

– Понятно, – замялся денщик, – а ежели они.

– А ежели они проявят упорство – всыпь им плетей! – добавил офицер.

– Вы забываетесь! – Варино возмущение вырвалось наружу.

– Это ты забываешься! Тишка, ты слышал приказ? – не отрывая взгляда от Варвары, обратился Шкловский к денщику. Тот кивнул. – Сполняй!

Офицер развернулся и всем своим видом продемонстрировал, что разговаривать ему здесь более не с кем.

Тишка нерешительно промямлил:

– Сударыни…

Варя, не в силах более играть эту дурную пиесу, бросила денщику в руки связку поленьев и пошла к дому. Тихон попытался найти поддержку у караульного, но тот только пожал плечами. Тишка плюнул, бросил никому не нужные теперь поленья на землю и тоже направился в дом сполнять поручение.

Глава II,

в коей Иван бежит от себя и возвращает себе имение

Иван гнал во весь опор. Не преследователей он боялся, он пытался убежать от той картины, которую оставил позади себя. Но картина эта так и стояла у него перед глазами: Варя, совсем одна в осеннем лесу, смотрит ему вслед в надежде на защиту. А он не может! Ровным счетом ничего не может изменить в ее горькой судьбе!

Иван вернулся в постоялую квартиру, сменил дорожное платье и отправился в ближайший кабак. Он решил избавиться от тошных мыслей давно проверенным способом. Только не думать, не думать, иначе с ума можно сойти от безысходности. Имени у него теперь нет, любимая далеко, служба. И вот когда уже полштофа было осушено, тут-то служба его о себе напомнила. Двери кабака распахнулись, в них вбежал запыхавшийся Егорка, только и успевший промолвить:

– Ваша милость, господин Ушаков здесь…

Слуга с видом заговорщика обернулся на дверь, Иван сделал большой глоток из кружки и встал, а на пороге возникла сановная фигура Его сиятельства. Самойлов, мысли которого и без сей важной персоны были не из приятных, с досадой спросил, лишь только Ушаков приблизился к столу:

– Что, Ваша светлость, опять моя шкура понадобилась?

Этот желторотый юнец ему порядком надоел своими бессмысленными выходками, а потому Ушаков с досадой процедил сквозь зубы:

– Садись!..

И, протянув трость с набалдашником Егорке, сам сел напротив Ивана и вскинул на него тяжелый взгляд:

– Я смотрю, ты совсем плох, отдохнуть тебе надо.

– А я и отдыхаю, – Иван кивнул на порядком початый штоф.

Андрей Иванович кивнул Егорке, мол, мне тоже поставь. Егорка засуетился и подал барину чарку. Ушакова нисколько не смущал прокуренный кабак. Было время, сиживал он в местах похуже и брань слышал поотборней. Происходил Андрей Иванович из рода хоть и почтенного, но обедневшего. Как говорится, на четырех братьев – один крепостной. Еще на заре петровской эпохи начинал он рядовым гвардейцем в Преображенском полку и о придворной жизни не помышлял. Многие его сослуживцы так при полку и умирали, участвуя в баталиях и прочих воинских потребах. Такая судьба могла ожидать и самого Ушакова, но господь распорядился иначе и вознаградил Андрея Ивановича за труды праведные. А трудился он много. Так что в Тайную канцелярию пришел, имея большой опыт розыскных дел. Не мыслил себе Ушаков другого мироустройства, кроме самодержавного, а потому выполнял любой приказ с полным душевным спокойствием, лишь бы во славу престола российского. О своей службе как-то пошутил в письме Толстому: «Кнутом плутов посекаем да на волю отпускаем». Таких горячих голов, как Самойлов, попадалось Андрею Ивановичу за долгие годы верной службы немало. Некоторые теряли эти головы – кто на плахе, кто в бою, некоторые остывали и умнели, понимая, что в жизни главное, а что так – пустяк, не стоит и копья ломать. Посмотрим, что из этого искателя приключений выйдет. Выпив из чарки, Ушаков спокойно произнес: