Людовик XIV - Франсуа Блюш

Людовик XIV, увидевший наконец, несмотря на большое дружеское расположение, что Шамийяр не справляется со своей должностью, назначит ему в помощь вполне подходящих помощников. Даниэль-Франсуа Вуазен, который заменил игрока в бильярд в военном ведомстве, не страдал, слава Богу, недоверием Шамийяр а, которое последний испытывал по отношению к «заслуженным людям». Увлеченный своим делом, «способный вникать в детали» (как это делал маркиз де Лувуа), «очень справедливый»{10}, Вуазен смог поддерживать своими собственными усилиями армии короля вплоть до заключения мира. Никола Демаре, достойный племянник великого Кольбера, воспитанный в плане административном и деловом, сумеет воспользоваться своими прекрасными связями с финансистами, чтобы привлечь их внести свой вклад в общее военное усилие нации. Прибегая к всевозможным уловкам, но уловкам удачным, потому что они оказываются эффективными, он всегда находит какие-нибудь деньги, чтобы поддержать армии Вуазена или военно-морской флот де Поншартрена.

Историография последних лет совершенно по-новому представляет образ Фелипо де Поншартренов, отца и сына, и поэтому изменилось представление о военно-морском флоте конца правления Людовика XIV, а также о функционировании центральных учреждений[103]. Историография показывает, что огромный кольберовский госсекретариат всегда был в руках компетентных людей. После Кольбера и Сеньеле в тот трудный период Луи и Жером Поншартрены очень умело управляли этим министерством, которое ведало Парижем, домом короля, военно-морским флотом, торговлей, колониями и духовенством. Мы снова видим их в действии[104]. Но надо еще отметить, что Луи-Фелипо де Поншартрен, канцлер Франции с 1699 по 1714 год, вновь придаст канцелярии значительность и блеск, позабытые со времен Пьера Сегье. «Никогда еще не наблюдалось в человеке такой быстрой понятливости, — сказал по поводу Луи-Филипо де Поншартрена герцог де Сен-Симон, — такой легкости и приятности ведения беседы, такой точности и быстроты реакции, такой легкости и основательности в работе, такой быстроты ее выполнения, такой мгновенной и правильной оценки людей и такого умения привлечь их к себе на службу». В общем, этот человек был чем-то похож на блестящего де Лионна в сочетании с гениальным Лувуа. И поэтому нечего говорить о том, что он был незаменим.

Можно с уверенностью сказать, что до 1713 года, до самого заключения Утрехтского мира, король почти не ощущал утрату Лувуа. В совете министров его с легкостью заменили. На верху его департамента, от которого, впрочем, отсекли фортификационное управление и управления почт и строительных работ, о Лувуа только слегка посожалели (да и то лишь с 1701 по 1709 год). Ответ короля Франции своему кузену, королю Англии, не был ни причудой, ни фанфаронством, а выражением трезвого взгляда на вещи. Когда министров конца этого великого правления — обоих Поншартренов, Торси, Никола Демаре и даже Вуазена — называют эпигонами, это следует понимать: последователи в хронологическом плане, а не ничтожные последователи. Пассивным эпигоном, то есть последователем, лишенным оригинальности, можно назвать только посредственного Мишеля де Шамийяра, и ответственность за его выбор и за его поддержку можно возложить лишь на короля. Но поскольку слишком долгое пребывание Шамийяра на его посту зависело только от дружбы монарха, здесь важно не допустить ошибки при объяснении причины такого назначения: оно объясняется не деспотизмом монарха, а его слабостью.

Вознаграждение за заслуги и повышение в ранге узаконенных детей

Многие авторы соединили воедино оба понятия — слабость и деспотизм — в связи с другим событием, выдвижением узаконенных детей короля. Это выдвижение вызвало ярость Сен-Симона. Оно приводит в замешательство легитимистов (они часто путали это выдвижение с теми мерами, которые предпринимались в самом конце царствования). А пуританам оно противно до омерзения. Фактически, так как наступило время, когда можно об этом рассуждать спокойно, нужно отметить, что эта мера была принята в военное время и что Людовиком она воспринималась как выдвижение за военные заслуги. В отношении графа Тулузского это было, пожалуй, опережением.

В то время как всё: бесконечная война с ее тяготами, суровые зимы — соединилось, чтобы подточить моральный дух французов, видно, как изменяется в силу жизненной необходимости верхняя часть социальной пирамиды. Высшее общество королевства, разделенное на тех, кто пользуется привилегиями, полученными по рождению, и тех, кто получил вознаграждение за заслуги, кажется, переживает период мучительного становления. Действительно, король, озабоченный укреплением национального духа, теперь все чаще и чаще вводит в аристократический слой страны «заслугократию», то есть прослойку людей, достойных находиться на верху социальной пирамиды благодаря своим заслугам. Присвоение в марте 1693 года скромному Катинй (внуку судейского, возведенного в дворянство) звания маршала Франции не прошло незамеченным; еще большее на себя внимание обратило учреждение 10 мая этого же года королевского и военного ордена Святого Людовика. Эта Красная лента, которая прямо предвещает — даже своим цветом — учреждение императорского ордена Почетного легиона, тотчас же вызывает здоровый дух соревнования в армиях Его Величества. Если он не может и не призван соперничать с Голубой лентой Святого Духа, то обладает той особенностью, что доступен всем. «Доблесть и беспорочная служба являются единственными критериями, чтобы стать кавалерами этого ордена»{71}.

Если король, как скульптор, занимается лепкой и формовкой своей элиты, он это делает не из любви к переменам. Здесь Людовиком XIV руководит одна-единственная цель: интересы государства. Если бы рождение сохраняло своеобразную монополию на занятие высоких должностей, Франция, противостоящая жестокой коалиции, не имела бы необходимого командного состава для обеспечения своего будущего. Если бы, напротив, заслуги резко вытеснили привилегии по рождению, страна частично потеряла бы свои традиционные ценности и подорвала бы в какой-то степени веру в свой идеал. Поэтому монарх «дозирует» на свой лад, эмпирическим путем, пропорции двух этих компонентов, вливающихся в его военные силы. Когда заслуги подтверждают привилегии по рождению, увеличивая естественный престиж высокородного человека, Людовик просто счастлив. Людовик XIV никогда не разделял буржуазного предрассудка Людовика XI. Наоборот, он правильно оценивает сочетаемость высокородности и удачливости, принадлежности к знати и талантливости. Первый президент Ламуаньон, использованный на гражданской службе, может быть таким примером. Это подтверждается другим примером — с преемником Ламуаньона, Ашилем де Арле, которому король предоставил в 1691 году право входа в свою спальню, а им пользовались высокородные дворяне. У Людовика всегда был какой-нибудь выдающийся полководец, представитель дворянской шпаги, такой же выдающийся по происхождению, как и по таланту: вчера это был де Тюренн (внук Вильгельма Нассауского Молчаливого, троюродный брат принца Конде), сегодня это маршал Люксембургский из дома Монморанси, из самой выдающейся военной династии за всю историю Франции.

После того как он хорошо послужил королю при Флерюсе и при Стенкерке, герцог Люксембургский будет помогать своему монарху повышать в ранге узаконенных детей короля. Маршал вступает в январе 1694 года в тяжбу с другими герцогами. Он требует ранга пэра, а оспаривает у него это право герцог де Сен-Симон. Невозможно было лучше показать общественности, что иерархия ранга не является раз и навсегда застывшей, неизменной. Это как нельзя лучше способствовало интересам незаконнорожденных детей монарха. Уже 18 февраля 1692 года Людовик XIV выдал замуж мадемуазель де Блуа за Филиппа II Орлеанского, будущего регента; 19 марта он сочетает герцога дю Мена с Анной-Луизой-Бенедиктой Бурбон-Конде. Это означало, что узаконенные дети короля повышались де-факто до ранга принцев крови. Эта высшая ступень будет достигнута в первой половине 1694 года. Король применяет здесь политику «маленьких шагов» (в противоположность тому, в чем его обвинял Сен-Симон), которая отличалась исключительной осторожностью и которую проводил в жизнь де Арле. Этот высокопоставленный чиновник, умный и предприимчивый, очень хорошо знает государственное право. Он точно знает, до каких пределов можно дойти в этом деле, чтобы не зайти слишком далеко.

Создавать прецеденты совершенно необходимо для того, чтобы оправдывать перед общественностью последующие случаи подобного рода. И не в первый раз короли Франции узаконивают своих незаконнорожденных детей и предоставляют им особые привилегии. Два рода были уже почти уравнены с принцами крови: род Лонгвилей, который идет от Карла V, и род Ванд омских, который восходит к Генриху IV. А именно в этот момент, когда разгорается ссора между герцогами Люксембургским и Сен-Симоном, умирает (4 февраля 1694 года) последний из рода Орлеанских-Лонгвилей. Эти герцоги Лонгвили, ведущие свой род от храброго Дюнуа, «бастарда Орлеанского», дяди Людовика XII, были зачислены в промежуточный ранг, который находился между рангом принцев и рангом герцогов и пэров. Начатая еще при Валуа политика, способствующая повышению в ранге узаконенных детей королей, применяется на законном основании при правлении Генриха IV. Королевской грамотой от 15 апреля 1610 года Беарнец дал своему узаконенному сыну Сезару Вандомскому «первый ранг и место по старшинству» сразу после принцев крови. Парламент зарегистрировал 4 мая, без энтузиазма, но послушно, этот королевский акт. Это было сделано вовремя. Король будет убит 14 мая! В течение 84 лет герцоги Ванд омские воспользовались только четыре раза своим местом по старшинству. Теперь же, когда Лонгвили все умерли, Ванд омские решили, что им представился случай попытать счастья, так как Ашиль де Арле держит в своих руках все нити власти.