Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

создана; настоящий отцеубийца не Смердяков, а безбожник Иван. Автор записывает: «Ученый брат, оказывается, был у старца прежде». В романе мы не находим никаких следов этого первоначального замысла. Возможно, что автор хотел поставить идейных противников Зосиму и Ивана в более тесную связь, как он сделал это в «Бесах» (встреча архиерея Тихона со Ставрогиным). Спор в келье старца планируется иначе, чем в окончательном тексте. Иван защищает свой тезис: «Есть ли такой закон природы, чтобы любить человечество? Это – закон Божий. Закона природы такого нет». Ему возражает Миусов – сторонник теории разумного эгоизма. Вот запись этого диалога:

«О н (убийца) утверждает, что нет закона и что любовь лишь существует из веры в бессмертие.

М и у с о в: Я в высшей степени несогласен. Любовь к человечеству лежит в самом человеке, как закон природы.

Все молчат. „Стараться не для чего“, бормочет кто-нибудь.

И в а н: Как определить, где предел?

М и у с о в: Предел, когда я врежу человечеству.

И в а н: Да для чего стесняться?

М и у с о в: Да, чтоб хоть прожить удобнее. Если не будет любви, то устроятся на разуме.

И в а н: Если бы все на разуме, ничего бы не было.

М и у с о в: В таком случае можно делать, что угодно?

И в а н: Да, если нет Бога и бессмертия души, то не может быть и любви к человечеству».

Этот любопытный диалог в роман не вошел.

Дмитрий Карамазов в черновых записях носит имя Ильинского. По свидетельству Анны Григорьевны, так звали того отцеубийцу, история которого рассказывается в первой главе «Записок из Мертвого дома». «Особенно не выходит у меня из памяти один отцеубийца, – пишет автор. – Он был из дворян, служил и был у своего шестидесятилетнего отца чем-то вроде блудного сына. Поведения он был совершенно беспутного, ввязался в долги. Отец ограничивал его, уговаривал; но у отца был дом, был хутор, подозревались деньги, и сын убил его, жаждая наследства. Преступление было разыскано только через месяц. Весь этот месяц он провел самым развратным образом. Наконец, в его отсутствие, полиция нашла тело… Он не сознался, был лишен дворянства, чина и сослан в работу на двадцать лет. Все время, как я жил с ним, он был в превосходнейшем, в веселейшем расположении духа. Это был взбалмошный, легкомысленный, нерассудительный в высшей степени человек, хотя совсем не глупец. Я никогда не замечал в нем какой-нибудь особенной жестокости… Разумеется, я не верил этому преступлению. Но люди из его города, которые должны были знать все подробности его истории, рассказывали мне все это дело. Факты были до того ясны, что невозможно было не верить». Однако интуиция не обманула писателя. В 7-й главе «Мертвого дома», напечатанной в журнале «Время» через полтора года после первой главы, автор сообщает, что он получил уведомление из Сибири. «Преступник был, действительно, прав и десять лет страдал в каторжной работе напрасно; невинность его обнаружена по суду официально: настоящие преступники нашлись и сознались; несчастный уже освобожден из острога». И Достоевский заключает: «Нечего говорить и распространяться о всей глубине трагического в этом факте, о загубленной еще смолоду жизни, под таким ужасным обвинением».

Писатель был потрясен трагической судьбой невинного каторжника, несущего на себе обвинение в отцеубийстве. Шестнадцать лет это страшное воспоминание жило в его памяти и определило собой фабулу последнего романа. Взбалмошный и легкомысленный Митя Карамазов поставлен в те же отношения к отцу, «у которого подозревались деньги», как и Ильинский. Подобно герою романа, мнимый убийца был здоровым и крепким человеком, жил в небольшом провинциальном городе (Тобольске), происходил из дворянской семьи и имел чин подпоручика линейного батальона. Отцу Ильинского – 60 лет, Федору Павловичу Карамазову – 55. Ильинский был сослан на каторжные работы на двадцать лет по высочайшей резолюции. Митя – «двадцать лет рудников понюхает».

Столкновение между Дмитрием Карамазовым и отцом в келье старца Зосимы задумано автором в прямой связи с идеей Федорова о воскресении предков. Он записывает: «Воскресение предков. Помещик (т. е. Федор Павлович) про Ильинского: «Этот не только не воскресит, но еще упечет». Ильинский встает: «Недостойная комедия». Очевидно, «проект» Федорова был первоначально одной из тем беседы между гостями старца. Когда появляется Дмитрий, Федор Павлович, указывая на сына-соперника, делает шутовской вывод из разговора. В печатной редакции ссылка на неизвестного широкой публике философа была выпущена. Но эта важная запись доказывает, что тема отцеубийства была сознательно выбрана Достоевским как антитеза к учению Федорова. В преображенной вселенной плотская любовь превратится в родственную и сыновья будут возвращать жизнь отцам; в нашем падшем мире – плотская страсть ведет к отцеубийству.

На следующей странице мы читаем: «Кастет. Компрометирующее слово – вперед (о убийстве отца)… „Карл Мор и Франц Мор. Regierende Graf von Moor“». В романе эта запись развернута в словах Карамазова-отца. «Божественный и святейший старец! – вскричал он, указывая на Ивана Федоровича. – Это мой сын, плоть от плоти моея, любимейшая плоть моя! Это мой почтительнейший, так сказать, Карл Мор, а вот этот, сейчас вошедший сын Дмитрий Федорович, и против которого у вас управы ищу, это уж непочтительнейший Франц Мор, – оба из „Разбойников“ Шиллера, а я, я сам, в таком случае уж Regierende Graf von Moor!»

Действительно, фабула «Братьев Карамазовых» отдаленно напоминает сюжет драмы Шиллера. Иван, под маской почтительности скрывающий ненависть к отцу и морально ответственный за его смерть, и Дмитрий, подозреваемый отцом в покушении на его жизнь и подавленный ложным обвинением, занимают в композиции романа места аналогичные местам братьев-врагов в «Разбойниках». Драму Шиллера Достоевский видел еще в детстве и на всю жизнь запомнил игру знаменитого актера Мочалова. Образ благородного, но беспутного сына Карла Мора связался в его воображении с пылким и великодушным Дмитрием. Шиллеровский патетический романтизм окрасил собой образ «непочтительного сына». Недаром Дмитрий декламирует гимн «К радости» немецкого поэта и вдохновляется его космическим чувством жизни.

Фигура Федора Павловича отчетливо зарисована в черновых записях. Писатель воспринимает ее не зрительно, а, так сказать, по слуху. Он накопляет длинный ряд слов и словечек, которыми характеризуется этот циник и бесстыдный шут. Перед нами снова факт возникновения персонажа из стихии речи. Для «буффонады» старика Карамазова подбираются поговорки, каламбуры, анекдотики. «Я рыцарь, я рыцарь чести…», «Деньги в пакете моему цыпленочку», «Влюблен, как моська!», «Я страстный человек»… «La Russie se recueille», «Одно высшее государственное лицо. Я говорю: mon cher. А тут входит самое высшее государственное лицо». «Дидро и