Бессонница - Стивен Кинг

[Это как в Общественном центре, Ральф, — он проводит здесь много времени.]

Ральф кивнул. Вопрос состоял в том, к чему ходит причащаться мистер А. по этому проходу. Они уже приближались к концу, проход перегораживала толстая стена хлама, а он все еще не видел, что издавало этот звук. Жужжание начало сводить его с ума; в его голове словно бился здоровенный слепень. Когда они подошли к концу прохода, его охватила растущая уверенность в том, что предмет их поиска находится по другую сторону стены из хлама, перегораживающей проход; им или придется вернуться назад по своим следам и попытаться найти обход, или проломить стенку. И на то, и на другое может уйти больше времени, чем имеется в их распоряжении. Где-то в глубине мозга Ральф ощутил маленькие всплески отчаяния.

Но коридор не заканчивался глухим тупиком; слева виднелось отверстие — прямо под обеденным столом, заваленным тарелками и пачками зеленой бумаги, и…

Зеленой бумаги? Нет, не совсем. Пачками банкнот. Десятки, двадцатки и пятидесятидолларовые купюры в беспорядке лежали на тарелках. В треснутой соуснице валялась пачка сотен, а свернутая в трубочку пятерка пьяно торчала из пыльной рюмки.

[Ральф! Бог ты мой, это же целое состояние!]

Она смотрела не на стол, а на противоположную стену прохода. Верхние пять ее футов состояли из перевязанных серо-зеленых «кирпичей» банкнот. Они стояли на аллее, в буквальном смысле слова сделанной из денег, и Ральф понял, что теперь он может ответить хотя бы на один из мучивших его вопросов: откуда Эд добывал средства. Атропос купался в деньгах, но… Ральф полагал, что у маленького лысого сукина сына все же были проблемы с назначением свиданий.

Он слегка нагнулся, чтобы получше заглянуть в узкий проем под столом. Кажется, с другой стороны находилось еще одно помещение, только очень маленькое. Там медленно, словно чье-то бьющееся сердце, пульсировало красное мерцание. Оно отбрасывало неприятные блики света на их туфли.

Ральф указал туда и взглянул на Лоис. Она кивнула. Он встал на колени и прополз под заваленным деньгами столом в часовню, которую Атропос воздвиг вокруг предмета, лежавшего на полу. Это явно было то, за чем их послали, Ральф ни капельки не сомневался, но все равно понятия не имел, что это такое. Предмет размером не больше маленького камешка был окутан «мешком смерти», непроницаемым, как сердцевина «черной дыры» в космосе.

Ну, прекрасно — просто восхитительно. Что теперь?

[Ральф! Ты слышишь пение? Очень тихое.]

Он с сомнением взглянул на нее, а потом огляделся вокруг. Он уже начал ненавидеть это, и хотя по природе своей не страдал клаустрофобией, сейчас он почувствовал, как паническое желание убраться отсюда давит ему на мозг. В голове у него заговорил очень отчетливый голосок: Я не просто хочу этого, Ральф; мне это необходимо. Я изо всех сил постараюсь продержаться с тобой здесь, но если ты быстро не справишься с тем, за чем тебя, черт возьми, сюда прислали, уже не будет иметь значения, чего кто-то из нас хочет, — я просто возьму ноги в руки и дам стрекача.

Сдерживаемый ужас в этом голосе не удивил его, потому что место и в самом деле было жуткое — вовсе не комната, а дно глубокой шахты, стены которой были сделаны из хлама и украденных вещей: тостеров, подставок для обуви, радиоприемников с часами, фотоаппаратов, книг, стекольных рам, ботинок, грабель. Прямо перед глазами Ральфа на потрепанном ремешке висел побитый саксофон со словом «Джейк», выгравированным на нем тусклыми от пыли кусочками горного хрусталя. Ральф протянул руку, чтобы достать его, желая убрать проклятую штуковину от своего лица. Потом он представил себе, как вытаскивание этого одного предмета вызывает обвал, который обрушит на них все эти стены и похоронит заживо. Он убрал руку. В то же мгновение он раскрыл свой разум и все свои чувства насколько смог. На какую-то долю секунды ему показалось, он действительно слышит что-то — далекий вздох, словно шепот океана в морской раковине, — но потом это исчезло.

[Если здесь и есть голоса, Лоис, я их не слышу — эта чертова штуковина вымывает их отсюда.]

Он указал на предмет в середине круга, бывший чернее всех его устоявшихся представлений о черноте, — «мешок смерти», апофеоз всех «мешков смерти». Но Лоис отрицательно помотала головой:

[Нет, не вымывает их. Досуха высасывает.]

Она взглянула на орущий черный предмет с ужасом и отвращением.

[Эта штука высасывает жизнь из всего собранного вокруг нее хлама… и старается высосать жизнь и из нас.]

Да, конечно. Теперь, когда Лоис наконец произнесла это вслух, Ральф почувствовал, как «мешок смерти» — или предмет, находящийся у него внутри, — тянул что-то из самой глубины его мозга, дергал, вертел и тащил… стараясь вытащить это, как зуб из розовой десны.

Пытается высосать жизнь? Близко, но не в десятку. Ральф не думал, что штука внутри «мешка смерти» хотела их жизни или души… Во всяком случае, не совсем. Она хотела их жизненную силу. Их ка.

Как только Лоис уловила его мысль, глаза ее расширились, а потом… метнулись к чему-то, находившемуся прямо за его правым плечом. Стоя на коленях, она подалась вперед и протянула руку.

[Лоис, не стоит этого делать — ты можешь развалить все вокруг и…]

Слишком поздно. Она вытащила что-то, взглянула на это с ужасом и протянула ему.

[Это все еще живое — все здесь еще живое. Не знаю, как это возможно, но так и есть… Каким-то образом они все живые. Но очень слабые. Почему они такие слабые?]

Она протягивала ему маленькую белую кроссовку, женскую или детскую. Взяв ее, Ральф услышал, как та тихонько поет далеким голоском. Звук был одинокий, как ноябрьский ветерок в облачный полдень, но в то же время невероятно сладкий — как противоядие резкому звуку, исходящему от черного предмета на полу.

И это был знакомый ему голос. Он почти не сомневался в этом. На носке кроссовки виднелось бурое пятнышко. Сначала Ральф принял это за шоколадное молоко, а потом понял, что это было на самом деле: высохшая кровь. В ту же секунду он снова очутился перед «Красным яблоком», перехватывая Нат, прежде чем Элен успела выронить ее. Он вспомнил, как ноги у Элен заплелись, как она откачнулась назад и прислонилась к двери «Красного яблока», словно пьяница к фонарному столбу, протягивая к нему руки.

Дай мне мою малы-ышку… да-й мне На-али.

Он знал этот голос, потому что он принадлежал Элен. Эта кроссовка была на ней в тот день, и капельки крови на носке вытекли или из разбитого носа Элен, или из ее расцарапанной щеки.