Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Имя умершего мальчика Алеши переходит к младшему из братьев Карамазовых, который прежде в черновых набросках именовался «идиотом». И вместе с именем вся отеческая нежность, все неосуществившиеся надежды на светлое будущее сына переносятся на юного героя романа. Достоевскому суждено было пережить это тяжелое испытание, чтобы величайшее из его созданий сделало бессмертным его любовь и муку. Анна Григорьевна сообщает, что в главе «Верующие бабы» Федор Михайлович запечатлел «многие ее сомнения, мысли и даже слова».
Личное горе писателя выливается в жалобах и причитаниях жены извозчика, ищущей утешения у старца Зосимы. «О чем плачешь-то?» – спрашивает ее старец. «Сыночка жаль, батюшка, – отвечает баба, – трехлеточек был, без двух только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку. Последний сыночек оставался, четверо было у нас с Никитушкой, да не стоят у нас детушки, не стоят, желанный, не стоят… Последнего схоронила, и забыть его не могу. Вот точно он тут передо мною стоит, не отходит. Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишко, на рубашоночку аль на сапожки и взвою… Разложу что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою… И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку единую повидать, послыхать его, как он играет на дворе; придет, бывало, крикнет своим голосочком: „Мамка, где ты?“ Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только бы я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!..»
Художественный реализм Достоевского достигает здесь подлинного ясновидения. Материнская любовь воскрешает образ умершего младенчика; конкретность ее видения граничит с чудом.
Тоска отца по любимому сыну усиливает эмоциональный тон рассказа о детях; описание смерти Илюшечки и скорби капитана Снегирева навсегда пронзают сердце незабываемой болью. В этом «мучительстве» нельзя не почувствовать личной муки автора.
В письмах из-за границы Достоевский часто говорил о желании побывать в русском монастыре. Он давно уже (в набросках к «Атеизму» и к «Житию великого грешника») собирался изобразить монастырь. Оптина пустынь, в которую он поехал с В. Соловьевым, находилась в Калужской губернии, около Козельска, и в XIX в. была прославлена своими старцами. К их мудрому руководству обращался Гоголь; с ними сотрудничал в деле издания аскетических сочинений известный славянофил Ив. Киреевский. Константин Леонтьев подолгу живал в обители. Бывал в ней и Лев Толстой. Монастырь сиял на всю Россию своею святостью. О старце Амвросии – подвижнике, чудотворце и исцелителе – в народе слагались легенды.
В Оптиной пустыни Достоевский пробыл двое суток. «С тогдашним знаменитым старцем о. Амвросием, – пишет Анна Григорьевна, – Ф.М. виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине». Старец Зосима в романе трогательно утешает несчастную мать. Анна Григорьева думает, что Достоевский вложил в его уста слова, сказанные ему лично отцом Амвросием: «И не утешайся, и не надо тебе утешаться, – говорит Зосима, – не утешайся и плачь… И надолго еще тебе сего великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего. А младенчика твоего помяну за упокой; как звали-то?» – «Алексеем, батюшка».
Из Оптиной пустыни Достоевский вернулся утешенный и с вдохновением приступил к писанию романа.
Первые две книги «Братьев Карамазовых» – «История одной семейки» и «Неуместное собрание» – были окончательно готовы в конце октября 1878 г.; наброски к ним посвящены, главным образом, характеристике Алеши Карамазова[85]. Автор мотивирует уход героя в монастырь: «Прямолинейность юности. Может быть, подействовали на юношеское воображение его эта сила и слава – он видел, как стекались особенно бабы и шумливые. – А, может быть, старичок поразил его тогда и какими-нибудь особенными свойствами души своей, только он прилепился к нему весь беззаветно». «Красота пустыни, пение, вернее же всего, старец». «Честность поколения. Герой из нового поколения. Захотел и сделал». «Глава – почему в монастыре? Мистик ли? никогда, фанатик – отнюдь». «Он уверовал, как реалист. Такой, коли раз уверует, то уверует совсем, бесповоротно. Мечтатель (и поэт) уверует с условием, по-лютерански… Он понял, что знание и вера – разное и противоположное, что, если есть другие миры и если правда, что человек бессмертен, т. е. и сам из других миров, то, стало быть, все есть связь с другими мирами. Есть и чудо. И он жаждал чуда. Но тут старец в святости, в святыне». Это рассуждение о других мирах переносится в романе в поучения старца Зосимы и превращается в экстатическое переживание Алеши.
Беседа Алеши с детьми задумана очень широко. «Он разъясняет детям о положении человечества в десятом столетии (Тен). – Разъясняет детям поминки: злое злой конец приемлет. – Разъясняет дьявола (Иов, пролог). – Разъясняет искушение в пустыне. – Разъясняет о грядущем социализме, новые люди. Maxime du Camp, отрицательное, нет положительное, положительна Россия – христиане». «Поминки» – стихотворение Шиллера «Das Siegesfest», из которого Достоевский цитирует один стих в переводе Тютчева; «разъяснение» его в текст романа не вошло. О книге Иова в окончательной редакции говорит не Алеша, а старец Зосима. «Искушение в пустыне» становится главной темой «Легенды о Великом инквизиторе»; книга Максима дю Кан «Convulsions de Paris», посвященная Парижской коммуне, пригодилась писателю для обличения социализма. Первоначально Алеша задуман был таким же философом, как и Иван.
Подбираются заметки для описания монастыря и его быта; материалом для него служат книга инока Парфения и личные впечатления автора от Оптиной пустыни. Он записывает: «Старчество, инок Парфений». «Старчество из Оптиной: приходили бабы на коленях». Зосима носит еще имя Макария; образ его не окончательно отделился от фигуры странника Макара Долгорукого («Подросток»). «Говорили, Макарий видит по глазам».
«Были в монастыре и враждебные старцу монахи, но их было немного. Молчали, затаив злобу, хотя важные лица. Один постник, другой полуюродивый». Эти два врага Зосимы в романе сливаются в одно лицо – Ферапонта.
Иван Карамазов появляется в черновых записках под названиями «ученый», «ученый брат», «убийца». Идейная концепция романа уже
