Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы - Питер Хизер

Помимо эмоциональной составляющей остается еще вопрос о финансовых затратах, которые являются важным фактором в расчетах любого мигранта. В 1-м тысячелетии основным способом передвижения, как мы знаем, были пешие переходы с обозом. Транспорт не стоил ничего – не считая утомленных животных, людей и сломанных колес, следовательно, принять участие в переселении могли очень многие. Тем не менее сопутствующие расходы все-таки были, прежде всего потенциальная нехватка еды, ведь, сорвавшись с места, люди уже не смогут вести привычную сельскохозяйственную деятельность. Соответственно, прежде необходимо было собрать как можно больше запасов продовольствия, если позволяли обстоятельства, а значит, классическим временем начала переселения была осень – сразу после сбора урожая этого года, пока еще хватало травы для прокорма быков, тянущих телеги, и других животных. Готы Алариха двинулись в Италию в 401 и 408 годах осенью, готы Радагайса – осенью 405-го. Вандалы, аланы и свевы, пересекшие Рейн в самом конце 406 года, также ушли с земель близ среднего Дуная осенью[695].

Как обычно, у нас мало сведений о дальнейшем влиянии стоимости миграции, за исключением приведенного общего вывода, но логистические проблемы периодически упоминаются в наших источниках. Прежде всего, продолжительное путешествие делало группы весьма уязвимыми в экономическом ключе. Флавий Константин сумел поставить готов Алариха (теперь под предводительством Атаульфа и Валлии) на колени, моря их голодом в 414–415 годах. К тому времени они питались чем придется, не возделывая полей и не собирая урожай, уже шесть или семь лет. Позже в V веке после распада империи гуннов уцелевшие источники сообщают нам кое-что о логистических стратегиях, применяемых Теодорихом Аманом. Его люди прошли по Балканам в 470-х годах с телегами, груженными посевным зерном, и среди прочих пунктов в его переговорах с Римом значилось обеспечение их пригодной для возделывания землей. Даже на ходу эта группа всегда пыталась установить постоянные экономические связи с балканскими сообществами, а не просто грабила их. Это означает, что местные могли продолжать возделывать землю и выращивать излишки урожая, с которых готы постоянно получали свою долю, а уничтожив их в набегах, последователи Теодориха насытились бы лишь однажды.

Логистический фактор оказывал еще большее влияние на потоки мигрантов, которым требовался не только наземный транспорт. Массовый доступ к морским странствиям стал возможным лишь после появления кают третьего класса на огромных трансатлантических лайнерах второй половины XIX века. До того дорожные расходы существенно ограничивали количество людей, способных принять участие в экспансии заморских земель. И опять-таки, эпоха викингов является тому великолепным примером, лучше прочих представленным в источниках. Корабли были очень дороги, и даже специализированные торговые суда могли увезти лишь небольшое количество пассажиров и их товаров. Таким образом, менее зажиточным викингам приходилось покупать или нанимать корабль в складчину (хотя мне интересно, сколько владельцев продали бы или сдали в аренду свои корабли для откровенно грабительских набегов?) – или же присоединиться к предводителю с более высоким статусом[696]. Логистические ограничения играли еще большую роль, когда доходило до переселения, для которого были необходимы люди разного положения, да еще и объемистый сельскохозяйственный инвентарь. Одни расходы на переправу через море делают предположение Стентона об этапе массового переселения норвежских крестьян в Данелаг крайне неубедительными. Кто бы стал платить за это, когда на месте уже были покоренные англосаксы, бесплатная рабочая сила? Мы также видим последствия сложностей логистики в исландских поселениях, где каждую миграционную единицу возглавлял представитель высокого класса, предположительно покрывавший большую часть дорожных расходов. Этим же, возможно, объясняется ограниченное количество женщин, участвовавших в норвежском миграционном потоке, – по сравнению с сухопутными переходами изучаемого периода. Анализ современных ДНК указывает на то, что женщины составляли лишь треть иммигрантов, приехавших в Исландию (напрямую или с остановками) из Скандинавии; остальных привозили с более близких Британских островов. Возможно, это свидетельствует о том, что у большинства воинов просто не было средств, чтобы привезти с собой своих скандинавских возлюбленных. С другой стороны, учитывая, что в миграции участвовали довольно состоятельные мужчины, язычники, которые были полигамны, возможно, женщин вскоре стало больше, чем мужчин, когда у каждого викинга появилась не только его подруга из Скандинавии, но и еще пара дамочек из Британии или Ирландии.

Источников, описывающих миграцию в эпоху викингов, досадно мало, однако другие примеры морских путешествий – переправа англосаксов через Северное море и вандалов и аланов через Гибралтарский пролив – не могут похвастаться даже столь скудным количеством подробностей. Однако они, скорее всего, сталкивались с теми же логистическими сложностями. Возможно, вандалы и аланы смогли с помощью угроз и силы заполучить хотя бы часть необходимого транспорта, но я уверен, что им пришлось заплатить за все остальное из своего кармана. И есть причины считать, что тот факт, что они могли перевозить лишь сравнительно небольшое количество людей зараз, обусловил выбор места высадки – Марокко, вдали от хорошо защищенной сердцевины римской Африки, куда они в конечном счете и направились. Невозможность переправить сразу большой отряд, скорее всего, стала причиной и растянутой по времени миграции англосаксов в Южную Британию.

Пока все идет неплохо – современная компаративистика проливает новый свет на миграцию 1-го тысячелетия, даже несмотря на скудность имеющихся данных. Но некоторые важные вопросы по-прежнему остаются без ответа. Прежде всего, можем ли мы поверить в то, о чем нам говорят источники, – что в 1-м тысячелетии большие, смешанные и организованные группы населения отправлялись в путь на самом деле? И если да, то как нам объяснить этот феномен в тогдашних условиях и тот факт, что ничего подобного не наблюдается в более поздних и лучше документированных случаях? Опять же, современные исследования миграции, на мой взгляд, могут помочь ответить на этот вопрос, но для этого нам потребуется изучить миграцию 1-го тысячелетия на фоне куда более широких трансформаций, происходивших параллельно с ней в варварской Европе.

Миграция и развитие

Компаративистика дает нам два основных ориентира, когда речь заходит о возможных причинах наблюдаемых миграционных потоков. Прежде всего, весьма вероятно, что значительная разница в уровнях экономического развития между двумя соседними областями создаст миграционный поток от менее развитой к более богатой. Слово «соседний» имело разные значения в различные эпохи, в зависимости от того, какие виды транспорта были доступны, да и ситуации, которая могла бы создать «естественный» отток людей, могут помешать правительственные структуры в любом из регионов или же недоступность подробных сведений. Но если все спокойно, отток населения станет одним из результатов разного уровня развития, итогом наследуемой тенденции гомо сапиенс использовать передвижение в качестве стратегии для достижения наилучших результатов. Второй момент столь же очевиден. В подавляющем большинстве случаев полная мотивация любого отдельно взятого мигранта будет сложной смесью принуждения и доброй воли, экономических и политических мотивов. Есть исключения, не в последнюю очередь – беженцы, покидающие дома из-за страха перед неминуемой смертью, но большинство мигрантов испытывают воздействие всех четырех факторов. Взятые вместе, эти наблюдения подчеркивают, что миграцию почти всегда нужно рассматривать с учетом основных параметров экономического и политического развития. Такой подход, на мой взгляд, способен дать удовлетворительные объяснения как общему масштабу миграции 1-го тысячелетия, так и кажущейся странной природе характерных для нее миграционных единиц.

Миграция в римскую Европу

В начале 1-го тысячелетия наиболее развитым регионом Европы – в экономическом и политическом планах – было Средиземноморье, объединенное под властью Рима, к которому недавно добавились латенские земли юга и запада. Латенская Европа отличалась развитыми сельскохозяйственными технологиями, излишки продовольствия могли поддерживать довольно плотное население; производство и обмен иных товаров в других секторах экономики тоже были на уровне. Римляне не просто завоевали народы, бывшие носителями латенской культуры, двинувшись на север, – их захватническая активность сошла на нет приблизительно на внешних границах латенской Европы, и вряд ли по чистой случайности. Причина проста: за этим регионом выгоды от завоеваний переставали покрывать расходы. За латенской Европой лежали территории германоязычных носителей постъясторфской культуры. Здесь наблюдались немалые колебания в экономическом развитии, не в последнюю очередь потому, что некоторые народы довольно давно поддерживали связь со своими латенскими соседями. Однако в целом политические образования здесь были меньше, чем в латенской Европе, даже до того как последняя вошла в состав Римской империи, а сельскохозяйственное производство оставалось менее эффективным. Общая плотность населения тоже была ниже, и здесь куда меньше признаков иных видов производства и обмена или явной разницы в богатстве и статусе (по крайней мере, выражаемой материальными культурными ценностями). За ясторфской Европой, на северных и восточных рубежах Европейской равнины, по-прежнему жили народы железного века, земледельцы (насколько позволяли природные условия), но их сельскохозяйственные практики отличались еще меньшей продуктивностью, небольшие поселения существовали недолго, и их обитатели почти не обладали какими-либо материальными благами.