Лондон: биография - Питер Акройд

В Ист-энде и вправду были весьма активны радикалы. В 1790-е годы это были члены Лондонского корреспондентского общества, в 1830-е годы — чартисты, собиравшиеся для пропаганды своих революционных взглядов в пивных Уайтчепела и других районов. Ни востоке Лондона всегда ощущался дух радикального эгалитаризма и антиавторитаризма — как в религиозной, так и в политической его разновидности (если, конечно, они вообще поддаются разграничению). В XVIII веке милленаристские и уравнительные идеи высказывали хокстонские деисты; в общую атмосферу несогласия вносили вклад рантеры, магглтонианцы, квакеры, «люди Пятого царства»[141]. В первые десятилетия XX века в политической этике Ист-энда господствовал «муниципальный социализм». Так называемый «попларизм» — вариант популизма, насаждавшийся Джорджем Лансбери и его сподвижниками, — привел к тому, что в 1919 году лейбористы, получившие большинство в местных органах власти Поплара, установили пособие по безработице на более высоком уровне, чем позволяло центральное правительство. Возникла конфронтация, и членов местного совета на короткое время арестовали, но главные требования Лансбери были в конце концов удовлетворены.

Это был характерный эпизод — характерный в том смысле, что Ист-энд, вопреки страхам властей, так ни разу и не «взбунтовался». Эта часть города всегда считалась многообещающей по части беспорядков (в 1930-е годы на этом строили расчеты Освальд Мосли и его сторонники), однако, как и остальной Лондон, Ист-энд слишком велик и слишком разбросан, чтобы какая-либо искра могла вызвать в нем гальваническую судорогу. Самым существенным источником революционного влияния стало, надо сказать, иммигрантское население. Развитие коммунистического и анархистского движений среди живших здесь немцев и русских стало важным свидетельством воздействия Ист-энда на человеческое сознание. На Джубили-стрит действовал знаменитый Клуб анархистов, среди членов которого были Кропоткин и Малатеста; зал напротив Лондонской больницы на Уайтчепел-Хай-стрит стал местом проведения пятого съезда Российской социал-демократической рабочей партии, на котором большевики обеспечили себе превосходство. В общежитии на Филдгейт-стрит желанным гостем был Иосиф Сталин. Ленин многократно бывал в Уайтчепеле и посещал Клуб анархистов; завсегдатаями этого района были Троцкий и Литвинов. Ист-энд можно, таким образом, считать одним из первичных центров мирового коммунизма.

Хотя во многом это, несомненно, объясняется присутствием политических эмигрантов из континентальной Европы, местная атмосфера тоже имела значение. В 1870-е годы Бланшар Джерролд писал: «Диковинного вида улицы — грязные, бедные, обставленные лотками — там и сям оживлены рынками, складами и магазинами, где можно обнаружить тех богатых, на которых трудятся беднейшие».

Уже здесь передан разительный контраст между «богатыми» и «беднейшими», стоящими на одной и той же земле. Ист-энд был, кроме того, целым миром в миниатюре: тут «и немец, и еврей, и француз, и индиец-матрос, и загорелый уроженец Спитлфилдс, и поглядывающий искоса тонкорукий вор… и бесчисленные рои оборванных ребятишек». Коммунистический интернационал зародился в интернациональной среде.

Другие посетители подмечали другое. Чешский драматург Карел Чапек, воочию увидев Ист-энд в начале XX века, писал, что «это немыслимое скопление кажется уже не человеческой массой, а геологическим образованием… напластованиями сажи и пыли». Безликая, унылая мощь, окаменелая смесь труда, страдания и копоти от пароходного и фабричного дыма. Все это, возможно, до такой степени стало «геологическим образованием», что район как таковой словно бы излучал волны оцепенения и подавленности. В конце XIX столетия миссис Хамфри Уорд так писала о монотонности Ист-энда: «Длинные ряды приземистых домов — неизменно двухэтажных, иногда с полуподвалом — из одинакового желтоватого кирпича, закопченного одинаковым дымом, и все дверные молотки одинаковой формы, и все шторы висят на одинаковый лад, и на всех углах светится издалека сквозь мглистый воздух одинаковые пивнушки». Сходные впечатления у Джорджа Оруэлла: в 1933 году он сетовал на то, что территория между Уайтчепелом и Уоппингом «тише и скучнее», чем эквивалентные ей бедные районы Парижа.

Это знакомый рефрен, но исходит он, как правило, от пришлых наблюдателей, которые здесь не живут. В автобиографических воспоминаниях самих истэндцев главное место занимают не монотонность и не тяготы, а развлечения, клубы, рынки, местные лавки и местные персонажи. Из всего этого складывалась жизнь округи. В недавно вышедшем под редакцией У. Дж. Рамзи историческом сочинении «Ист-энд тогда и теперь» приведено высказывание одного старого обитателя Поплара: «Мне никогда не приходило в голову, что мы с моими братьями и сестрами — обездоленные люди: чего не попробуешь — о том не жалеешь». Так воспринимают не только Ист-энд, но и все прочие бедные районы Лондона сами их обитатели; очевидные лишения и однообразие жизни не осознаются, поскольку не затрагивают внутреннего бытия тех, на кого они, казалось бы, должны воздействовать. В любом случае нам, говоря о единообразии или скуке Ист-энда, всякий раз следует делать существенную поправку на многократно отмечавшуюся «веселость» и «приветливость» его обитателей. После перечня скорбных тайн, с которыми можно повстречаться на восточных улицах, Бланшар Джерролд говорит об «отважном, сильном добродушии», о «всеобщей готовности смеяться». Он отметил также, что «у кого наготове шутка — у того корзинка быстро пустеет, а скучный торговец стоит скрестив руки и ждет».

Так возникла фигура кокни. Первоначально уроженец Лондона вообще, он стал затем, в конце XIX и начале XX века, все больше и больше ассоциироваться именно с Ист-эндом. Речь этого персонажа полна, по выражению В. С. Притчетта, «жалобно скулящих гласных и размолотых согласных», а в облике бросается в глаза «твердый, неукротимый подбородок». К сотворению образа этого находчивого, неунывающего малого до некоторой степени причастны мюзик-холлы, являвшие собой еще одну противоположность однообразию Ист-энда. Условия жизни в Уайтчепеле, Бетнал-грин и других подобных районах располагали их обитателей к поискам возможностей для буйного веселья, и свидетельство тому — дешевые балаганы и ярко освещенные пивные с неотделимыми от них грубостью и фривольностью. Знаменательно, однако, еще и то, что в Ист-энде было больше мюзик-холлов, чем в любой другой части Лондона. «Гилбертс» в Уайтчепеле, «Истерн» и «Аполло» в Бетнал-грин, «Кембридж» в Шордиче, «Уилтонз» на Уэллклоуз-сквер, «Куинз» в Попларе, «Игл» на Майл-Энд-роуд и, разумеется, «Эмпайр» в Хэкни — это лишь самые известные из огромного числа мюзик-холлов, которые стали столь же характерной приметой Ист-энда, как потогонные предприятия и церковные благотворительные миссии. К середине XIX века на территории, приблизительно соответствующей нынешнему административному району Тауэр-Хамлетс, было около ста пятидесяти мюзик-холлов. Как нельзя более уместным выглядит то, что Чарлз Мортон, открывший в 1851 году «Кентербери» и потому прозванный, пусть и не вполне справедливо, «отцом мюзик-холлов», родился в Бетнал-грин. В некотором смысле восточная часть города просто-напросто вернула себе былой характер. Выше уже было замечено, что два из старейших лондонских театров — «Театр» и «Куртина» — были возведены в XVI веке на незастроенных участках в Шордиче; все пространство за городскими стенами стало местом разнообразных народных увеселений, от чайных на открытом воздухе до борцовских поединков и медвежьей травли. Таким образом, мюзик-холлы Ист-энда — еще одно, наряду с плохим качеством жилья и «вонючими производствами», проявление местной преемственности.

С другой стороны, в мюзик-холлах выразились расширение и интенсификация жизни Ист-энда в XIX веке. Многие из них возникли и прославились в 1850-е годы, в том числе «Игл-Ти-гарденз», «Эффингем» и «Уилтонз». В программы вечеров входили небольшие комические оперы и номера варьете под оркестровую музыку. Среди выступавших были так называемые lions comiques — комедианты, изображавшие «светских львов». Альфред Вэнс и Джордж Лейбери пели на диалекте кокни такие песни, как «Бах-трах — вот мы и снова тут как тут» и «Чарли-Шампань». Вэнс был особенно знамени! своими «костермонгерскими»[142] песенками на кокни — например, «Костермонгер Джо» и «Паренек не промах», — где юмор легко совмещался с бравадой. Подобные песни, оживляемые всем пафосом и своеобразием конкретной округи, насыщенные обстоятельствами и реалиями района в целом, становились подлинно народными песнями Ист-энда. Они не потеряли силы и по сей день, потому что и них много подлинного, конкретного ощущения места — скажем, ко гда речь идет об Артиллери-лейн или о Розерхайтском туннеле. Чарлз Коуборн вспоминал, что, когда он исполнял в мюзик-холле «Парагон» на Майл-энде номер «Два черных миленьких глазочка», «парни и девчонки из костермонгерской братии, сидя группами бок о бок и взявшись под руки, во всю мощь своих глоток голосили вместе со мной припев». Ощущение родства исполнителя и аудитории было чрезвычайно сильным. Когда «Лили-Непоседа» Бернанд пел в мюзик-холле «Куинз» в Попларе песенку о домашнем хозяйстве и бедной семье, тема была хорошо знакома всем: