Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

не мистично: это живое чувство, живая сила, движущая нацию. Писатель утверждает, что все православие сводится к одному человеколюбию во Христе. «Русский человек, – заявляет он, – ничего не знает выше христианства, да и представить не может. Он всю землю свою, всю общность, всю Россию назвал христианством-„крестьянством“. Вникните в православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации. В русском христианстве, по-настоящему, даже и мистицизма нет вовсе, в нем одно человеколюбие, один Христов образ».

Свое очень личное религиозное сознание Достоевский передаст впоследствии «народному святому» – старцу Зосиме.

Цепь умозаключений приводит автора «Дневника» к идее русского мессианства. Душа народа – православие, идея православия – всечеловеческая и вселенская, призвание России – объединение всех народов у подножия Креста. Он пишет о русской идее: «Это, действительно и на самом деле, почти братская любовь наша к другим народам, это – потребность наша всеслужения человечеству, это – примирение наше с их цивилизациями». Восточный вопрос волнует писателя предчувствием великих свершений: он верит, что Россия вступит на свой подлинный исторический путь; станет покровительницей братьев-славян, предводительницей православия. Но по трагической диалектике идей, Достоевский соскальзывает с темы религиозного служения на тему национального могущества; русский мессианизм оборачивается воинственным империализмом: последние становятся первыми. В статье «Утопическое понимание истории» этот переход поражает своей резкостью. «Мы начнем теперь, когда пришло время, – пишет автор, – именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения. Кто хочет быть выше всех в Царствии Божием – стань всем слугой… Вот как я понимаю русское предназначение в его идеале». А через несколько строк заявляет: «Само собой и для этой же цели Константинополь рано или поздно ли должен быть наш» (июнь 1876 г.).

Начало войны за освобождение славян кажется писателю наступлением новой эры в истории России. В ноябрьском выпуске «Дневника» за 1877 г. он еще решительнее говорит о Константинополе: «Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навек… Константинополь есть центр восточного мира, а духовный центр восточного мира и глава его есть Россия… Она будет стоять на страже всего Востока и грядущего порядка его… Ибо что такое восточный вопрос? Восточный вопрос есть в сущности своей разрешение судеб православия… Утраченный образ Христа сохранился во веки во всем свете чистоты своей в православии…»

Шигалев в «Бесах» объявлял: «Я запутался в собственных данных, и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом».

Такое же трагическое противоречие в христианском империализме Достоевского. Выходя из идеи «всеслужения», он заключает апологией войны. Религиозное призвание России требует завоевания Константинополя.

Но предчувствия писателя не оправдались: Господь готовил России не венчание на царство в древней столице византийских императоров, а крестный путь и мученический венец.

Двухлетняя работа над «Дневником» завершается той религиозно-философской идеей, которая рождает из себя замысел романа «Братья Карамазовы». Историческая миссия русского писателя заключается в признании краха гуманизма и в изобличении его религиозной лжи. Все большие романы посвящены борьбе с соблазнами безбожного человеколюбия. Любовь к людям может быть только во Христе, и человеческое братство возможно лишь на христианской основе. В «Дневнике писателя» многолетние раздумья Достоевского над дальнейшими судьбами человечества концентрируются в нескольких поразительных по силе афоризмах: все лучи собраны в фокусе, и величайшая из всех мыслей писателя освещена ослепительным блеском.

Гуманисты уверяют, что человеку естественно свойственна любовь к людям. Достоевский возражает: любовь к людям не естественна, а сверхъестественна. Без веры в бессмертие эта идея непостижима для человеческого разума. Он идет еще дальше и дерзновенно утверждает, что без веры в Бога и в бессмертие души любовь к человечеству может превратиться в ненависть. Вот что он пишет в «Дневнике» (ноябрь 1876 г.):

«Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна, и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают…

Я утверждаю, что сознание своего совершенного бессилия помочь или принести хоть какую-нибудь пользу или облегчение страдающему человечеству, в то же время при полном нашем убеждении в этом страдании человечества, может даже обратить в сердце вашем любовь к человечеству в ненависть к нему… Я объявляю (опять-таки пока бездоказательно), что любовь к человечеству – даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой… Я даже утверждаю и осмеливаюсь высказать, что любовь к человечеству вообще есть, как идея, одна из самых непостижимых идей для человеческого ума… Без убеждения в своем бессмертии связи человека с землей порываются… Словом, идея о бессмертии – это сама жизнь, живая жизнь».

В этих «бездоказательных» утверждениях – синтез всех мыслей Достоевского о вере и атеизме, о социалистических утопиях, о судьбах христианства и назначении России. Гуманизм XIX в., оторвавшись от своих христианских корней, превращается в ненависть и всеобщую войну. Человеколюбивые ученики Руссо становятся парижскими коммунарами; любовь к человечеству приводит к истреблению огнем и мечом девяти десятых его.

Из этих размышлений вырастает идея Ивана Карамазова. Он представитель безбожного гуманизма, «любви к дальнему»; ему возражает Алеша, «христианский гуманист», носитель «любви к ближнему». Между ними идет спор. Если нет Бога и бессмертия, прав Иван, если есть Бог, побеждает Алеша.

За плечами Ивана стоит дух небытия – черт; за Алешей – старец Зосима, пирующий после смерти на браке в Кане Галилейской. Так, идея бессмертия воплощается в художественном замысле «Братьев Карамазовых».

Глава 22

Последние годы. История создания… «Братьев Карамазовых»

В ноябре 1880 г., отсылая в «Русский вестник» эпилог «Братьев Карамазовых», Достоевский писал Любимову: «Ну вот, и кончен роман! Работал его три года, печатал два – знаменательная для меня минута». Итак, по свидетельству автора, начало работы над романом восходит к 1877 г. Вот почему в октябрьском номере «Дневника писателя» за 1877 г. он сообщал читателям свое решение прекратить издание на год или на два, а в последнем декабрьском выпуске признавался, что хочет заняться одной «художественной работой». Замысел «Братьев Карамазовых» уже безраздельно владел его воображением.

Весной 1878 г. начинается обработка собранных в «Дневнике» материалов и планировка романа. Достоевский сосредоточен на «детской теме» и с добросовестностью ученого исследователя изучает факты. Он пишет педагогу В.В. Михайлову: «В вашем письме меня очень заинтересовало то, что вы любите детей, много жили с детьми, да и теперь