Пять дней после катастрофы. Жизнь и смерть в разрушенной ураганом больнице - Шери Финк

Догерти изложила собравшимся возможные варианты решения проблемы и предоставила им возможность их обсудить, завершив свое выступление вопросом: «Какими ценностями вы руководствуетесь?» В отличие от штата Нью-Йорк, где проблемы триажа обсуждали между собой только профессиональные медики, в Мэриленде и местные власти, и местные врачи предпочитали все же опираться на мнение населения, причем самых разных его слоев. Вот почему эта тема уже два года широко обсуждалась на всей территории штата. «Мэриленд, насколько мне известно, является первым штатом, где к этой проблеме подходят подобным образом, – сказала, обращаясь к собравшимся, Элизабет Ли Догерти. – Я имею в виду встречи и беседы, как у нас с вами сегодня. Такой подход позволяет сначала выяснить, что думают люди, а потом уже что-то решать».

Догерти, тридцатиоднолетняя врач-реаниматолог, начала задумываться о проблеме дефицита медицинских ресурсов еще в колледже, во время своей поездки в Боготу вместе с отцом, тоже врачом. Ее интерес к этой теме постоянно рос – возможно потому, что она долго проработала за границей, оказывая медицинскую помощь людям в бедных странах. Позже она возглавила службу по управлению в чрезвычайных ситуациях клиники Джона Хопкинса, специализированной больницы на 1059 коек, центра биомедицинских исследований медицинского факультета Университета Джона Хопкинса, на которые из бюджета ежегодно выделялось 6,5 миллиарда долларов. Тогда-то ее и попросили составить план действий на случай пандемии гриппа. Когда Элизабет увидела, как плохо продумана система снабжения даже в таком, ни в чем не нуждавшемся огромном медицинском учреждении, она поняла: в нем могут возникнуть те же сложности, с которыми ей приходилось сталкиваться в других, куда менее богатых, чем США, государствах.

Догерти мучилась вопросом, кому из пациентов в случае пандемии гриппа придется отказать в помещении в реанимационное отделение, тем самым обрекая их на смерть. Имеет ли врач право отключить одного пациента от аппарата ИВЛ, чтобы подключить к нему другого – на том лишь основании, что у последнего больше шансов на выздоровление? Догерти склонялась к мнению, что врачи, привыкшие в случаях дефицита медицинских ресурсов, например донорских органов, проявлять максимальный прагматизм при их распределении, не должны были принимать решения единолично. Особенно когда речь шла о медиках клиники Джона Хопкинса, которая располагалась в районе, населенном людьми с низким уровнем доходов. В этих районах даже в относительно благополучные времена не очень-то доверяют медикам и медицине – таково эхо прежней дискриминации, которую невозможно вычеркнуть из истории США.

Догерти и ее коллеги хотели выяснить, как местное население относится к разрабатываемым ими планам действий на случай экстремальных ситуаций. Однако они опасались реакции людей, которые никогда не задумывались над подобными вопросами и могли агрессивно отреагировать на само предположение об ограничении медицинской помощи. Пытаясь все же как-то привлечь общественность к обсуждению этой проблемы, они решили воспользоваться программой совещательной демократии, существовавшей под эгидой Университета Карнеги – Меллона. Она основывалась на теоретических наработках философов Юргена Хабермаса и Джона Ролза, которые впоследствии были развиты Джимом Фишкином, профессором Стэнфордского университета, придумавшим так называемые «совещательные опросы» – метод изучения общественного мнения, позволяющий узнать, как меняются настроения граждан после того, как им дают возможность узнать о некоторых политических решениях, обдумать их и обсудить.

С самого начала стало ясно, что эксперимент в штате Мэриленд – вещь полезная и весьма перспективная. Как приверженцы Сионской баптистской церкви, живущие в дощатых домах бедных районов Балтимора, так и обитатели благополучного округа Говард, где селились самые богатые жители штата, продемонстрировали, что они способны обсуждать непростую проблему триажа – и в рамках организованных мероприятий, и на бытовом уровне. При этом они легко схватывали суть этических концепций, о которых, по мнению многих медиков, могли рассуждать только специалисты.

Однажды в субботний полдень в подвале Сионской баптистской церкви женщина – организатор дискуссии поинтересовалась у собравшихся волонтеров, как они относятся к тому, чтобы при распределении медицинских ресурсов в условиях экстремальной ситуации главным критерием считать возраст пациента. «Давайте обсудим, хороша эта идея или нет», – сказала она.

Первым высказал свое мнение какой-то молодой человек. «Если бы что-то подобное случилось завтра и меня подключили бы к аппарату ИВЛ, а двенадцатилетнего или четырехлетнего нет, мне бы это показалось самым печальным, что только может быть», – сказал он.

Одна женщина, у которой были дети, с этим мнением не согласилась. «Я не уверена, что отдала бы свой аппарат ИВЛ кому-то только по той причине, что этот кто-то моложе меня, – заявила она. – Я бы исходила из того, что должна думать не только о себе, что у меня есть обязательства перед другими людьми, а потому я должна выжить».

Другая женщина, сидевшая рядом с ней, развила ее мысль и повернула по-другому: «Трудно представить себе все социальные последствия и предсказать, что произошло бы, если бы спасали только тех, кто помоложе. Но можно предположить, что, если бы среди живущих на свете людей вдруг погибла бы, скажем, половина пожилых людей, это резко изменило бы все наше общество. Я хочу сказать, что точно так же, как кто-то не желает смерти своих детей, кто-то, возможно, не хотел бы остаться без своих дедушек и бабушек. Понимаете, о чем я говорю? Я просто беспокоюсь за наше общее будущее, если оно окажется полностью в руках молодого поколения, и за тех детей, чьи жизни будут спасены, но которые останутся без родителей и других старших родственников. Кто будет их растить, учить, воспитывать, заботиться о них?»

Слушая выступления, в которых говорилось о ценности жизней пожилых людей, я невольно вспомнила, как недавно хоронили моего двоюродного деда. В свои девяносто с лишним лет он страдал болезнью Паркинсона и заранее оформил распоряжение, чтобы его не подключали к аппаратуре жизнеобеспечения. Однако, когда у него развилась пневмония и его госпитализировали, его лечащего врача в городе не оказалось. Другой врач провел реанимационные процедуры и, вопреки распоряжению пациента, подключил его к аппарату искусственной вентиляции легких. Через несколько дней мой двоюродный дед уже читал газеты, сидя на больничной кровати. Менее чем через неделю его отключили от аппарата ИВЛ, и мой пожилой родственник был очень рад тому, что остался в живых.

Этот случай стал для меня еще одним подтверждением того, что решения, касающиеся отключения больных от аппаратуры жизнеобеспечения, – исключительно сложный вопрос, и очень трудно заранее сказать, какими будут наши желания в ситуациях, с которыми нам прежде не доводилось сталкиваться. В итоге мой родственник отозвал свой отказ от реанимации. После этого он прожил еще несколько месяцев. А когда он