Том 2. Дьяволиада. Роковые яйца. Собачье сердце. Рассказы. Фельетоны - Михаил Афанасьевич Булгаков

— Это мне и без тебя известно, — сказало начальство.

У стрелочника позеленело в глазах.

Он полез в карман и вынул газету.

— Вот, извольте видеть, «Гудок», — сказал он.

— Какой гудок? — спросило начальство.

— Газетка.

— Мне, друг, некогда сейчас газетки читать. Я их вечером обычно читаю, — сказало начальство. — Ты говори короче, что тебе надо, юный красавец?

— Вот написано в «Гудке»... разъяснение, что фактическим, мол, женам, которые проживают вместе с мужем и на его иждивении, выдаются бесплатные билеты... которые... наравне...

— Дружок, — мягко перебило начальство, — ты находишься в заблуждении. Ты, может быть, думаешь, что «Гудок» для меня закон. Голубчик, «Гудок» — не закон, это — газета для чтения, больше ничего. А в законе ничего насчет балерин не говорится.

— Так, стало быть, мне не будет билета? — спросил стрелочник.

— Не будет, голубчик, — ответило начальство.

Помолчали.

— До свидания, — сказал стрелочник.

— Прощай и раскайся в своем поведении! — крикнуло ему начальство вслед.

* * *

А «Гудок»-то все-таки закон, и стрелочник билет все-таки получит.

Колесо судьбы

Два друга жили на станции. И до того дружили, что вошли в пословицу. Про них говорили:

— Посмотрите, как живут Мервухин с Птоломеевым! Прямо как Полкан с Барбосом. Слезы льются, когда глядишь на их мозолистые лица.

Оба были помощниками начальника станции. И вот в один прекрасный день является Мервухин и объявляет Барбосу... то бишь Птоломееву, весть:

— Дорогой друг, поздравь! Меня прикрепили!

Когда друзья отрыдались, выяснились подробности. Мервухина выбрали председателем месткома, а Птоломеева — секретарем.

— Оценили Мервухина! — рыдал Мервухин счастливыми слезами. — И двенадцать целковых положили жалованья.

— А мне? — спросил новоиспеченный секретарь Птоломеев, переставая рыдать.

— А тебе, Жан, ничего, — пояснил предместкома, — па зэн копеек[222], как говорят французы, тебе только почет.

— Довольно странно, — отозвался новоиспеченный секретарь, и тень легла на его профсоюзное лицо.

Друзья завертели месткомовскую машинку.

И вот однажды секретарь заявил председателю:

— Вот что, Ерофей. Ты, позволь тебе сказать по-дружески, — ты хоть и предместкома, а свинья.

— То есть?

— Очень просто. Я ведь тоже работаю.

— Ну и что?

— А то, что ты должен уделить мне некоторую часть из двенадцать целковых.

— Ты находишь? — суховато спросил Мервухин, предместкома. — Ну ладно, я тебе буду давать четыре рубля или, еще лучше, три.

— А почему не пять?

— Ну ты спроси, почему не десять?!

— Ну черт с тобой, жада-помада. Согласен.

Настал момент получения. Мервухин упрятал в бумажник двенадцать целковых и спросил Птоломеева:

— Ты чего стоишь возле меня?

— Три рубля, Ероша, хочу получить.

— Какие три? Ах, да, да, да... Видишь ли, друг, я тебе их как-нибудь потом дам — 15 числа или же в пятницу... А то, видишь ли, мне сейчас... самому нужно...

— Вот как? — сказал, ошеломленно улыбаясь, Птоломеев. — Так-то вы держите ваше слово, сэр?

— Я попрошу вас не учить меня.

— Бога ты боишься?

— Нет, не боюсь, его нету, — ответил Мервухин.

— Ну это свинство с твоей стороны!

— Попрошу не оскорблять.

— Я не оскорбляю, а просто говорю, что так поступают только сволочи.

— Вот тебе святой крест, — сказал Мервухин, — я общему собранию пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей...

— Какие же это служебные обязанности! Зажал у товарища три целковых...

— Попрошу оставить меня в покое, господин Птоломеев.

— Господа все в Париже, господин Мервухин.

— Ну и ты туда поезжай!

— А ты знаешь куда поезжай?..

— Вот только скажи. Я на тебя протокол составлю, что ты в присутственном месте выражаешься...

— Ну ладно же! — сказал багровый Птоломеев. — Я тебе это попомню!

— Попомни.

* * *

Был солнечный день, когда повернулось колесо судьбы. Вошел Птоломеев, и фуражка его горела, как пламя.

— Здравствуйте, дорогой товарищ Мервухин, — сказал зловещим голосом Птоломеев.

— Здравствуйте, — иронически сказал Мервухин.

— Привстать нужно, гражданин Мервухин, при входе начальника, — сказал Птоломеев.

— Хи-хи. Угорел? Какой ты мне начальник?

— А вот какой: приказом от сего числа назначен временно исполняющим обязанности начальника станции.

— Поздравляю... — растерянно сказал Мервухин и добавил: — Да, кстати, Жанчик, я тебе три рубля хотел отдать, да вот забываю.

— Нет, мерси, зачем вам беспокоиться, — отозвался Птоломеев. — Кстати, о трех рублях. Потрудитесь сдать ваше дежурство и очистить станцию от своего присутствия. Я снимаю вас с должности.

— Ты шутишь?

— По инструкции шутить не полагается при исполнении служебных обязанностей. Плохо знаете службу, товарищ Мервухин. Попрошу вас встать!

— Крест-то на тебе есть?

— Нет. Я в Союзе безбожников, — ответил Птоломеев.

— Ну, знаешь, видал я подлецов, но таких...

— Это вы мне?

— Тебе.

— Начальнику станции? Го-го! Ты видишь, я в красной фуражке?

— В данном случае ты — гнида в красной фуражке.

— А если я вам за такие слова дам по морде?

— Сдачи получите! — сказал хрипло Мервухин.

— С какой дачи?

— А вот с какой!..

И тут Мервухин, не выдержав наглого взора Птоломеева, ударил его станционным фонарем по затылку.

Странным зрелищем любовались обитатели станции через две минуты. Прикрепленный председатель месткома сидел верхом на временно исполняющем должность начальника станции и клочья разорванной его красной фуражки засовывал ему в рот со словами:

— Подавись тремя рублями. Гад!

* * *

— Помиримся, Жанчик, — сказал Мервухин на другой день, глядя заплывшим глазом. — Вышибли меня из месткома.

— Помиримся, Ерофей, — отозвался Птоломеев. — И меня выставили из начальников.

И друзья обнялись.

С тех пор на станции опять настали ясные времена.

Воспаление мозгов

Посвящается всем редакторам еженедельных журналов

В правом кармане брюк лежали 9 копеек — два трехкопеечника, две копейки и копейка, и при каждом шаге они бренчали, как шпоры. Прохожие косились на карман.

Кажется, у меня начинают плавиться мозги. Действительно, асфальт же плавится при жаркой температуре! Почему не могут желтые мозги? Впрочем, они в костяном ящике и прикрыты волосами и фуражкой с белым верхом. Лежат внутри красивые полушария с извилинами и молчат.

А