Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы - Сесил Скотт Форестер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пехотинцы с «Отчаянного»! Построиться вдоль бруствера! Остальные — в шлюпки!
Двенадцать пехотинцев встали у бруствера на колени, двенадцать ружей легло на бруствер. Бегущие французы замедлились.
— Цельтесь ниже! — хрипло выкрикнул лейтенант.
— Идите грузите своих людей в шлюпку, мистер Как-вас-там, — резко скомандовал Хорнблауэр. — Скажите, баркас надо приготовить к тому времени, как вы отвалите в яле.
Французы снова наступали. Хорнблауэр оглянулся и увидел, как последний пехотинец, а за ним и лейтенант спрыгнули с причала.
— Ну, сержант, давайте.
— Пли! — скомандовал сержант.
Залп был хорош, но сейчас некогда было им восхищаться.
— Идемте! — крикнул Хорнблауэр. — В баркас!
Под тяжестью прыгнувших в него морских пехотинцев баркас немного отошел в сторону, и Хорнблауэру надо было перескочить около ярда черной воды. Ноги его коснулись планширя, и он полетел вперед на тесно сгрудившихся людей. К счастью, он догадался бросить Котарову шпагу, и она, никого не поранив, упала на дно шлюпки. Багры и весла уперлись в причал, Хорнблауэр тем временем пробирался на корму. Он чуть не наступил Котару на лицо — тот без сознания лежал на дне шлюпки.
Весла заскрипели в уключинах. Шлюпка отошла на двадцать ярдов… на тридцать ярдов… Наконец первые французы с криком выбежали на причал и остановились на краю, приплясывая от гнева. На несколько бесценных секунд они забыли, что у них в руках ружья. Сгрудившиеся в баркасе моряки принялись выкрикивать обидные слова. Хорнблауэр почувствовал, как в нем закипает гнев:
— Молчать!
В баркасе воцарилась тишина, еще более неприятная, чем выкрики. С причала загремели ружейные выстрелы. Хорнблауэр, глядя через плечо, увидел, как французский солдат опустился на одно колено и тщательно прицелился. Ружейное дуло все укорачивалось и наконец оказалось направлено прямо на Хорнблауэра. Пока он думал, что надо бы броситься на дно шлюпки, прогремел выстрел. Хорнблауэр почувствовал, как сильный удар сотряс все его тело, и с облегчением понял, что пуля застряла в массивном дубовом транце, к которому он прислонился. Он пришел в себя; увидев, что Хьюитт хочет протиснуться к нему на корму, он заговорил настолько спокойно, насколько позволяло ему волнение:
— Хьюитт! Идите на нос к пушке. Она заряжена картечью. Выстрелите, как только сможете навести. — Потом обратился к гребцам и к сидевшему у румпеля Карджиллу: — Руль лево на борт. Правая, табань.
— Левая, табань.
Баркас перестал вращаться. Теперь нос его указывал прямо на причал, и Хьюитт, оттолкнув всех, кто находился на носу, хладнокровно смотрел в прицел четырехфунтовой погонной каронады, двигая подъемный клин. Потом он отклонился назад и дернул шнур. От отдачи вся шлюпка скакнула кормой вперед, словно напоровшись на камень, густая завеса дыма окутала ее.
— Правая, на воду! Греби! Руль право на борт!
Шлюпка тяжело развернулась.
— Левая, на воду!
Девять кусков железа по четверть фунта каждый произвели на причале ужасное действие — кто-то из французов бился в агонии, кто-то лежал неподвижно. У Бонапарта четверть миллиона солдат, сейчас их стало на несколько человек меньше. Не капля в море, но, может быть, хотя бы молекула. Теперь баркас был вне досягаемости, и Хорнблауэр повернулся к сидевшему рядом с ним Карджиллу:
— Вы неплохо справились с вашей задачей, мистер Карджилл.
— Спасибо, сэр.
Хорнблауэр поручил Карджиллу высадиться вместе с морскими пехотинцами и обеспечить эвакуацию.
— Но было бы лучше, если б вы сначала отослали баркас, а до последнего момента держали ял. Тогда баркас смог бы прикрыть отступление своей пушкой.
— Я думал об этом, сэр. Но я до самого конца не знал, сколько людей окажется в последней группе. Поэтому я придержал баркас.
— Может быть, вы и правы, — недовольно пробурчал Хорнблауэр, но чувство справедливости возобладало. — Вы действительно поступили правильно.
— Спасибо, сэр, — сказал Карджилл и, помолчав, добавил: — Мне так хотелось, чтобы вы разрешили мне пойти с вами, сэр.
«Странные у некоторых людей вкусы», — с горечью подумал Хорнблауэр. Действительно, слова странные, учитывая, что у их ног лежит без сознания Котар с перебитой рукой. А Хорнблауэр еще должен успокаивать растревоженные чувства обидчивых молодых людей, рвущихся к славе и к повышению, которое эта слава может им принести.
— Думайте головой, — сказал он, принуждая себя мыслить логически. — Кто-то должен был организовать оборону причала, и именно вы лучше всего подходили для этой цели.
— Спасибо, сэр, — повторил Карджилл с прежней идиотской тоской.
Неожиданная мысль заставила Хорнблауэра обернуться через плечо. Ему пришлось всматриваться, хотя он знал, куда надо смотреть. Очертания холмов изменились. Потом он увидел серый дымок, по-прежнему поднимавшийся над вершиной. Семафора не было. Не было больше громадины, следившей за всеми перемещениями Прибрежной эскадры. Опытные британские моряки, такелажники, плотники не смогли бы починить его меньше чем за неделю. Французам на это понадобится не меньше двух недель, даже трех, по его оценкам.
А вот «Отчаянный» поджидает их, грот-марсель обстенен, как и полтора часа назад. Судно для ловли омаров и ял подошли к правому борту, Карджилл направил баркас к левому: при спокойной воде и слабом ветре нет необходимости подводить шлюпку к подветренному борту.
— Шабаш! — скомандовал Карджилл.
Шлюпка скользнула к борту. Сверху, совсем близко, смотрел на них Буш. Хорнблауэр схватился за фалрепы и подтянулся. Как капитан, он имел право подниматься первым, этого же требовал долг. Он оборвал бросившегося с поздравлениями Буша:
— Поднимите раненого как можно быстрее, мистер Буш. Пришлите носилки за мистером Котаром.
— Он ранен, сэр?
— Да. — Хорнблауэру не хотелось входить в излишние объяснения. — Вам придется привязать его к носилкам и поднимать на гордене. У него перебита рука.
— Есть, сэр.
Буш понял, что Хорнблауэр не в настроении разговаривать.
— Врач готов?
— Он приступил к работе.
Буш указал на двух раненых, которых подняли с яла и собирались нести вниз.
— Очень хорошо.
Хорнблауэр двинулся к своей каюте — не надо объяснять Бушу, что он должен написать рапорт, не надо просить извинений. Как всегда после операции, он жаждал уединиться в тишине каюты, сильнее даже, чем мечтал расслабиться и отдохнуть. Но, сделав два шага, он снова внутренне напрягся. Это еще не конец. Рано успокаиваться. Он выругался грязными словами, которые так редко употреблял.
Надо разобраться с Гримсом, причем немедленно. Надо решать, что же делать. Наказать? Наказать человека за то, что он трус? Это все равно что наказать человека за рыжий цвет волос. Хорнблауэр переступил с ноги на ногу, не в состоянии сделать ни шагу. Он пытался принудить усталый рассудок к действиям. Наказать Гримса за то, что обнаружил трусость. Это ближе к делу. Гримса это не исправит,
