Принцесса в академии. Суженый - Варя Медная

ГЛАВА 9,

в которой много плачут, смеются и мерцают

У спуска в темницу нас перехватил Эол Свирепый, сообщив, что дальше поведет меня сам. Стражник спорить не стал: испуганно икнул, глядя на гору мышц снизу вверх, и послушно испарился.

Обычно друзья негромко переговаривались, но на этот раз голосов не было слышно. Почему они молчат? Тут послышался звук, похожий на всхлип, и снова все стихло. Я замерла, пронзенная ужасным подозрением, а потом побежала вниз, оступаясь и поскальзываясь на лестнице. Раз или два прищемила подол и услышала треск разрываемой ткани, но не остановилась, торопясь дальше. Сердце громко колотилось и чуть не выпрыгивало из груди при мысли о том, что я могла опоздать.

— Ливи! — закричала бледная как полотно Эмилия.

Я ринулась по проходу, дергая непослушными пальцами бечевку на свертке. Из-за сильной дрожи они все время соскальзывали. Хотела спросить, как Озриэль, но губы не слушались.

Тишина! Почему такая страшная тишина?

Она растянулась на целую вечность, в течение которой я слышала лишь свое захлебывающееся дыхание и гулкие удары подошв о каменный пол. Наконец я остановилась напротив камеры, не в силах пошевелиться, и сердце пропустило удар. Опоздала. А потом от горы одеял раздался хриплый вздох, и я судорожно прижала ладонь ко рту. Жив!

— Ему гораздо хуже, Ливи, — взволнованно сказала Эмилия.

Я быстро сунула сверток мадам Гортензии.

— Скорее, оболочка внутри.

Гномка в два счета справилась с тесемками и принялась разворачивать пергамент — ей активно помогал Магнус. Я обернулась к великану.

— Пожалуйста, откройте камеру! Позвольте быть сейчас с ним, всего на пару минут, прошу!

Во рту появился соленый привкус, платье на груди все вымокло, и только тогда я поняла, что слезы градом катятся по щекам.

Эол Свирепый молча отодвинул меня, одним точно выверенным движением открыл замок и отступил на шаг.

— Спасибо!

Друзья уже достали оболочку. Она чем-то напоминала маскарадный костюм, но при этом совсем не походила на снятую кожу. Тихо мерцая в полутьме темницы, она виделась нечетко, контуры расплывались, как будто оболочка еще не определилась с окончательной формой. Гномка встряхнула ее, как рубаху после стирки, и указала подбородком на одеяла:

— Уберите их.

Мы с Эмилией бросились высвобождать Озриэля из вороха, скидывая покрывала прямо на пол, но когда я потянулась, чтобы приподнять последнее, раздался стон и хриплое:

— Нет… сам…

— Озриэль, ты слишком слаб, а сейчас каждая секунда на счету.

— Сам… — упрямо повторил он.

— Надо придумать новую поговорку: «упрямый, как ифрит», — проворчал Магнус.

Я закусила губу, но спорить не стала и аккуратно просунула оболочку под одеяло. Озриэль забрал ее и принялся возиться, кряхтя и сдерживая болезненные стоны. От каждого я дергалась и крепче сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Временами он останавливался, чтобы перевести дух.

Мы окружили постель: Эмилия сцепила пальцы в замок, мадам Гортензия прижала сложенные лодочкой ладони к губам, Магнус нервно переступал с лапки на лапку, а я беспрестанно теребила рукав.

— Дайте ему воздуха, — раздался за нашими спинами голос Уинни. — Задушите его своей тревогой.

— Она права. — Я сделала шаг назад, остальные последовали примеру.

В этот момент Озриэль перестал возиться.

— Что такое? — вскинулась я и собралась, несмотря на запрет, отбросить одеяло, но тут оно само отлетело к противоположной стене, и мы зажмурились, потому что смотреть на такое сияние привыкшими к полутьме глазами было невыносимо.

Озриэль медленно, осторожно поднялся на ноги. Он значительно уменьшился в росте, хотя все еще был гораздо выше, чем раньше, и держался неуверенно, словно стоял, согнувшись в три погибели, а не выпрямив плечи. Наверное, прилаживание оболочки еще не закончилось, и он боялся порвать ее неосторожным движением. Ифрит вышел на середину камеры, запрокинул голову, широко распростер руки и прикрыл глаза.

Мы проводили его завороженными взглядами. Он был похож на себя прежнего, если не считать исходившего от тела сияния и размытых контуров. Они подрагивали и расплывались, но с каждой секундой становились все более четкими, приближаясь к телу. Вокруг парила и вихрилась искрящаяся взвесь, постепенно оседая на его кожу, вплавляясь в нее. Отблеск зеленоватого свечения падал на лица Эмилии и мадам, плясал в медной бороде Эола Свирепого, замершего на пороге. Через несколько минут все закончилось, и сияние погасло. Озриэль коротко выдохнул, открыл глаза и обвел нас взглядом, остановив его на мне. На губах заиграла робкая улыбка.

— Только мне показалось, что наш ифрит похож на фею? — осведомился Магнус в наступившей тишине.

Я прочистила горло:

— Все?

— Все, — смущенно подтвердил Озриэль.

Я с радостным воплем подбежала и запрыгнула на него, обвив руками и ногами, тесно прижалась и зажмурилась от счастья. Он так же крепко стиснул меня в объятиях, и на несколько сладостных мгновений остальной мир перестал существовать: в животе порхали бабочки, я слышала только биение наших сердец, мое торопливое и его с замираниями. Озриэль осторожно гладил меня по голове и шептал какие-то нежности на смеси нашего языка и ифритского, зарывшись в волосы. А еще слегка убаюкивал, потому что я всхлипывала, плача и смеясь одновременно.

Наконец я чуть отстранилась и взглянула ему в глаза, провела ладонью по лицу, локонам. Он тоже смотрел на меня — так, словно видел впервые, тем восторженным взглядом, каким только влюбленные умеют смотреть. Нежно провел согнутым пальцем по щеке, снимая слезинку, обрисовал скулу, провел по губам, отчего они тут же стали горячими, и хрипло сказал:

— Ты такая красивая, Ливи, самая красивая на свете.

Я шмыгнула и рассмеялась, вытирая тыльной стороной ладони нос.

— Неправда, я вся зареванная.

— Самая красивая, — повторил он, не отрывая взгляда от моих губ, — как бы я хотел сейчас тебя поцеловать.

— А я — тебя, просто до смерти хотела бы…

— А после этого…

— Я тоже об этом подумала!

— Мы вам не мешаем? — кашлянул Магнус. — А то можем попроситься пока на чай к мадам Лилит. Жарковато тут стало.

Я обернулась и увидела, что рты друзей растянуты в улыбках до ушей. Даже Эолу Свирепому не удалось сохранить безразличное выражение. Мадам и Эмилия стояли, обнявшись и синхронно промокая глаза подолами. Магнус, несмотря на саркастический тон, часто-часто моргал, и бусины глаз подозрительно блестели.

— Не обращайте внимания, соринка в глаз попала…