Камбрия - Навсегда! - Владислав Кузнецов

Потому Немайн пришлось применить ветер — а чтоб не ждать у моря — и правда у моря! — погоды, озаботиться аккумуляторами. Водяными. Вокруг стройки начали подниматься деревянные башни ветряков.

Вот теперь город и потребовал крови! В тот день все пошло наперекосяк с самого утра, и в попытке исправить хоть что-то Немайн пришлось немало посуетиться. В результате к полуденному отдыху и сама сида, и обе ученицы чуть дышали.

А ведь еще прошлым вечером ничего не предвещало неприятностей. Работы закончились с наступлением темноты, сида Немайн сидела с ученицами у окна единственного на весь рабочий поселок дома с окнами и дощатым полом. Эту хоромину, которую сида воспринимала как времянку, построили ради ее сына: тащить свою радость в дом с земляным полом Немайн наотрез отказалась. Теперь она хотя бы не слишком беспокоилась за живой сверток, что сладко сопел на коленях. Сытый. Отчасти — ее молоком. Только-только появилось, но маленький уже сосет, а не просто пытается. Радость! Хотя — ему пока не хватает. И боль не собирается никуда уходить. Так что, покормив сама, Немайн передает сына кормилице — для дальнейшей заправки. А сама бежит навстречу очередной неотложности. Но вечер выдался спокойный, так что сида и запахиваться не стала — достала зеркальце, принялась изучать груди. Во-первых, потому, что надо, а во-вторых…

— Красивые. Уже. А раз так болят, значит, еще растут. Уж следующих, Нарин, тебе не отдам.

И шутливо погрозила кормилице пальцем.

— Как скажешь, леди сида, — согласилась та. Другие дети Владычицы, что рожденные, что усыновленные, Нарин волновали слабо. А этот — он все-таки немножечко ее. Сама носила, сама рожала, сама подарила холмовой, надеясь спасти от смерти. И выкормила тоже сама. Пусть сидовского молока сын попробовал — так ему Немайн матерью звать! Вот только… — Леди Немайн, а ты меня не прогонишь? Когда сама кормить будешь?

— Не прогоню. Не будешь кормилицей — будешь нянькой. У тебя хорошо получается.

Нарин заулыбалась. Знала — похвала заслужена. Нянька из нее хорошая. Получше, чем из самой сиды. Та в смысле ухода за детьми оказалась особой настолько серой, что оставалось только диву даваться! Хотя, чего еще ждать от богини-девственницы?

Немайн принялась зашнуровываться. Серое платье на груди сходилось уже с трудом. Пора отдавать Сиан. Вшить вставку в это чудо портновского искусства Немайн не решалась. И хотя младшей старшей сестре оно пока длинновато — пусть порадуется. Убрать подол не лиф перешивать — дело простое и недолгое. Эйре на полчаса работы. Вот и еще одна вещь Клирика ушла. Еще одно подтверждение, что она — сида Немайн, а не человек, яркая память которого осталась у нее в голове. Как же хорошо — быть собой! Захотелось петь. Воровато покрутила ушами, повертела головой. Люди кругом. Даже если тихонечко запеть, под нос — услышат. И как дотерпеть до вечера?

Первым деянием по прибытии ко Кричащему холму стала топографическая съемка местности. Выглядело это крайне благочестиво: один человек держит простой крест, другой его рассматривает через приспособление, также оснащенное крестом, но кельтским, вписанным в окружность. Затем топографы были приданы землекопам — следить, чтобы уклон «мощеных рвов», будущей канализации, был не меньше допустимого. Чтобы дрянь не задерживалась, а стекала в море. По этой же причине за качеством работы над формированием будущих коллекторов сида следила пристальнее, чем римский инженер за новой дорогой — а римские дороги пережили века.

Камень взяли из пещеры Гвина и с вершины холма. Ледниковые глыбы раскалили огнем, охладили уксусом. Вышло дымно, вонюче, и совсем не так благочестиво, как топографическая съемка — но знакомо. Потрескавшийся камень раскалывали, поливая деревянные клинья водой. Те разбухали и разрывали валуны. А дальше в ход шли уже молоты и зубила. Камни требовалось точно подогнать друг к другу.

А там дошло и до башен. Которые начали расти на глазах. Все шло хорошо — до этого самого утра! Началось — едва заря затеплилась. Сидовское засветло. Когда Немайн выбралась из комнаты со спящими близ дверей ученицами — умываться. Плотно сжав веки и размазывая по лицу пахнущее ивовыми почками мыло, сида еще успела подумать, что в погоне за новизной человек вечно повторяет прошлое: двадцать первый век с его моющими жидкостями оставил твердому мылу очень узкую нишу — а ведь некогда оно было самым распространенным. Вот только в седьмом веке до него не додумались. А потому снабдили чистоплотную сиду бочонком жидкой дряни, весьма ощутимо пованивающей рыбой. Потому как римская манера отчищать грязь маслом и пемзой ей пришлась решительно не по душе. При этом, мыло у римлян было! И твердое. «При римлянах это были такие твердые лепешки», которые римлянки-брюнетки пытались использовать для осветления волос. А хитрые британки, в том не нуждающиеся, нашли, что мыло меньше сушит кожу, чем сода, которой пользовались до того. А еще его оказалось удобно использовать при стирке в устроенной Кейром машине! Только предпочли жидкое. Настолько, что секрет твердого утеряли.

Но чтобы использовать его для тела, нужно избавиться от гнусного запаха. Что почиталось личной заботой каждой женщины. И обеспечивало Анне верный доход — ее травные экстракты особенно ценились. Мужчинам ароматное мыло готовили жены, матери, сестры. А нет — так и рыбным обходились.

От удовольствия сида плескалась шумно и неосторожно. И только собиралась открыть глаза, как нога скользнула по мокрому полу, руки сдуру да сослепу ухватились за чашу с мылом… Одно хорошо — та была деревянная. Не разбилась. Но содержимое обильно плеснуло в распахнувшиеся, чтоб помочь шатающемуся телу сориентироваться, глаза. Вот как подвела человеческая привычка!

Немайн зашипела и сунула голову в таз. Зря. Мыла было много, так что вода сразу же стала едкой, зато голову окутала пена, норовящая залезть в рот и ноздри. Щелочь на связки — такого сида не хотела. И задержала дыхание. Большая бочка, с вечера залитая доверху — на завтрашние нужды хранительницыного подворья, стояла во дворе. Найти ее вслепую — ничего проще. Если не торопиться. Но глаза беспощадно резало — а потому Немайн заработала несколько синяков, пока не подоспела помощь…

А когда рыжие патлы спрятались под теплое — с камина — полотенце, со стороны пристани раздался резкий звон била. Дромон явился на пару часов раньше, чем ждали. Пришлось идти встречать очередное пополнение. Которое оказалось не обычной мешаниной из рабочих, торговцев и желающих записаться в дружину. Первым со сходен дромона спрыгнул возмутительно знакомый мальчишка.

— Тристан! — ахнула Эйра, — Что он здесь делает? Его родители не отпустили. Уж это точно!

Анна пожала плечами. Не отпустили, значит, сбежал. Сорванец! У самой двое. Вот только ее мальчики — включая мужа — привыкли к ежовым рукавицам. Вот и теперь — наверняка ведь к матери хотят — но не смеют мешать ее новому ученичеству. Ждут, пока сида отпуск даст. А Тристана родители избаловали. Конечно, врач и глава гильдии ткачей — люди занятые, видя детей, настроены с ними тетешкаться. Даже если из воспитательных соображений нужно ругать или пороть.

А этот из семьи утек. И ладно бы — всерьез хотел учиться у сиды. Правильным вещам. Так нет. В голове одна драка…

Анна ошибалась. В голове у Тристана была не драка — а злость и обида.

Выслушав беглеца, Немайн хмыкнула.

— И ты ушел из дому из-за детских подначек? Ну нет, в ведьмы ты точно не годишься. Вот поговори с Анной, та расскажет, какое к ведьме отношение. И чего это стоит — при таком обхождении не превратиться в злобную ядовитую тварь, а остаться хорошим человеком и заслужить общее уважение. Да и рыцарь бы скорее бросился в бой с обидчиком, чем сбежал!

— А я и бросился! — Тристан гордо вытянулся, — Точнее, на поединок его вызвал. Вот только брат меня сразу скрутил. И смеялся долго…

— Сила солому ломит, — сообщила Немайн, — но это не повод из дому уходить. Оставить записку родителям или передать словечко через сестер ты, конечно, не догадался?

Тристан пожал плечами.

— Это, конечно, взрослые штучки, — сида присела на пятки, и теперь смотрела глаза в глаза, — но несносным ты ведь находишь одного только среднего брата?

— Ну, да!

— А за что остальных наказал? Они же беспокоиться будут! Ладно. Я им письмо напишу. А пока, раз уж ты тут, продолжим занятия…

Тристан получил задание на выработку правильного шага, и был рад-радешенек — мулинеты ему изрядно надоели, простая гимнастика не вызывала в душе подъема. А шаги — они были настоящие, боевые!

Вот тут и раздались встревоженные крики от поднявшейся уже на два десятка метров стены жилого донжона.

— Подъемник, — громко сказала сида, — следовало ждать. Ох, голова моя, голова…

И глупая, и мокрая — чего доброго, заболит, прохваченная ветром. Вся надежда на печку внутри. Но у сидов как раз голова склонна переохладиться! Для того и укутана волосами, чтоб теплей было…