Солнечная женщина - Джинни Раскорлей

Она вышла позавтракать и взяла со стойки мило улыбающейся дежурной местную газету, которая постояльцам выдавалась бесплатно. Она развернула ее, ожидая завтрак по-европейски — кофе, булочка, масло, джем, — взглянула на один заголовок и оцепенела.

Глава 21

Бонни летела в Германию налегке. Всего три дня она проведет на художественной выставке и вернется. Одна фирма очень заинтересована в таком материале. Бонни все больше проникалась мыслью о том, что, если она хочет свой журнал, надо найти людей, готовых вложить в него деньги. Но их надо заинтересовать — и собой тоже, — чтобы они раскошелились. Она стала работать по заказу фирмы «Сан», стараясь делать все хорошо и быстро.

В Гамбург она летела на открытие салона, в который несколько миллионов долларов вложила фирма «Сан». Эта фирма владела банком с отделениями по всей стране и еще много чем. Кстати, банк с таким названием она видела в Орландо. Ей показалось, что в этом совпадении названия ее будущего журнала и банка есть символ. А что если у них попросить деньги на «Санни Вумэн»? Тем более что среди банковских служащих много женщин. Но еще не время для таких переговоров. Надо сперва завоевать доверие.

Бонни знала все женские журналы страны и многие иностранные. Но ни один не казался таким, каким хотелось ей. Одни были пустыми, другие — феминистскими, третьи — бульварными. Ее журнал должен быть строгим, разумным, для женщин с образованием. Бонни хотела в журнале соединить все разумное, что есть в жизни женщины, и все неразумное, что в ней есть, например любовь…

Открытие выставки намечено было на вторник. Солидная немецкая публика собралась в зале. Как полагается в подобных случаях, все толпились перед ленточкой, перекрывающей вход. Бонни достала диктофон и фотоаппарат.

К ленточке подошел высокий стройный блондин средних лет с женщиной под стать ему. Они улыбались, они были значительными.

В микрофон объявили, что председатель правления компании, организовавшей эту выставку, герр Карл Копейнаур перережет ленточку. Бонни замерла. Вот это да! Так это же Карл! А рядом, судя по всему, его жена.

Она во все глаза смотрела на Карла. Прошло столько лет! Но она узнала его. А он ее узнает? Она пристально наблюдала за каждым его движением, она узнавала их. Все-таки полгода, проведенные бок о бок, что-то оставили в памяти каждого. Он все так же сутулил спину, как бывший гребец, — может, он еще не расстался с веслом? Он наклонился к ленточке. Чикнул ножницами и вернул их на поднос, подставленный служителем. Все зааплодировали и пошли в зал.

С толпой журналистов Бонни двинулась вперед. Она думала — подойти к Карлу сейчас или случайно встретиться с ним? Сердце ее колотилось…

Картины были написаны красками, которые изготовлены компанией «Поликом». Химическим концерном по выпуску красок. Вот почему Карл был здесь первой фигурой. А банк «Сан» вложил свои деньги в эту фирму.

Она столкнулась с Карлом нос к носу, когда повернула в другой зал.

Она во все глаза смотрела на него и видела, как его лицо меняется, возвращаясь к прежнему облику. Худеет, делается глаже, взгляд становится наивней.

Он молчал, стоял и смотрел.

— Бонни, — сказал он утвердительно. — Бонни Плам. Из Кембриджа. Нет. Из Штатов. Из Соединенных Штатов Америки. Или нет?

Карл говорил с акцентом.

— Карл! — воскликнула она. — Вот это встреча! Я приехала писать о выставке. По заданию «Сан»-банка.

— Боже мой, ты ничуть не изменилась. Бонни, как тебе это удалось? Тебе будто все еще двадцать два…

Бонни была польщена. Она и без него знала, что выглядит молодо, но лишнее подтверждение всегда приятно. Она должна себя держать так, если хочет добиться успеха в деле.

— Карл, как дела?

— Бонни, я сейчас представлю тебя своей жене. Эва, Эва, — махал он рукой. Женщина не спеша приблизилась к ним и уже на последнем шаге улыбнулась. Улыбка была неискренней, Бонни уловила это сразу. Равнодушная.

— Эва. Бонни. Помнишь, я рассказывал тебе о своем романе в Кембридже? Вот его героиня.

Бонни засмеялась.

— Несостоявшемся романе. Стажировка была такой короткой…

Эва улыбалась, с интересом разглядывая эту рыжую янки. Она больше уважала европейцев, а не этих безвкусных, вечных девочек. Правда, эта была элегантна. Деловой костюм зеленого кашемира с золотыми пуговицами. Красивые кольца на длинных пальцах. Камни настоящие. На безымянном пальце — изумруд чистой воды. Эва понимала в них толк. А что это? Неужели черный сапфир? Настоящий…

— Вы имеете отношение к живописи? — спросила Эва.

— Нет. Я журналистка, но я пишу и о живописи тоже. А вы?

— Я — нет. Я любитель. Я помогаю на фирме Карла. Извините, меня ждут. — И она, улыбнувшись, удалилась.

— Мы должны непременно пообедать с тобой, — сказал Карл, размышляя, отчего так сдержанна была его жена. Он рассчитывал пригласить Бонни домой, но решил теперь ограничиться рестораном.

— Сколько дней ты будешь в Гамбурге?

— Три, — сказала Бонни. — И улетаю. «Сан»-банк слишком крупная фирма, чтобы долго ждать мой материал.

— Бонни, я так хочу с тобой поговорить. До встречи. — Карл ушел, поспешив за каким-то господином.

Бонни ходила по залу, снимала, записывала имена авторов, а сама думала: как странно, ничто не всколыхнулось в душе, точно это было не с ней. А если бы она внезапно встретила того? Что бы она чувствовала? Бонни не знала. Но сердце сжалось от одной мысли о такой встрече.

Глава 22

Ази пришла в себя и обнаружила, что лежит на дне глиссера, который летит куда-то по волнам. Кто эти люди, схватившие ее на берегу? Куда везут ее и зачем? Она же не юная девушка, чтобы ее красть. Такое случается в Греции и на Кипре, на всем Востоке. Но она мать семейства, жена, ей тридцать. Для чего она им?

— Ага, очнулась? — Над ней склонилось лицо уже без маски. — Я развяжу тебе руки. В море никуда не денешься. Прыгнешь за борт — съедят рыбы. И ты никогда больше не увидишь своих детей, Ази.

Так, значит, они знают ее, значит, они решили украсть именно ее? Но зачем?

— Что вам от меня надо? — глаза Ази налились яростью. — Как вы смели схватить меня?

— Нам велели и обещали хорошо заплатить. Там с тобой разберутся.

— Я хочу пить.

— Пепси? Шнапс? Кофе?

Она с недоумением взглянула на человека. Ему было лет тридцать — сорок. Заросшее щетиной лицо не позволяло определить возраст точнее. Европеец.

— Вы что, смеетесь?

— Почему? Или вы хотите сухого вина?

Она никогда не слышала, чтобы с пленниками обращались, предлагая напитки на выбор.