Короли и капуста (сборник) - О. Генри

Мы сидели все втроем за столом в баре под названием «Очищение Святых». Меллинджер разливал по бокалам вино и выглядел несколько обеспокоенно, а я размышлял о сложившейся ситуации.

– Эти негодяи очень опасны, – говорит Меллинджер с раздражением. – Их финансирует иностранный каучуковый синдикат, и они буквально по горло набиты деньгами для взяток. Меня просто тошнит, – продолжает Меллинджер, – от этой несмешной оперетты. Я хочу услышать запах Ист-Ривер[69] и я хочу снова носить подтяжки! Иногда мне хочется бросить свою работу, но я – проклятье! – настолько глуп, что как бы горжусь ею. Они здесь говорят: «Меллинджер – вот это человек! Рог Dios![70] Его не купишь и за миллион». Хотел бы я забрать с собой эту характеристику и когда-нибудь показать ее Билли Ренфрю. Это придает мне силы всякий раз, когда я вижу жирный кусок, который может стать моим, стоит мне лишь моргнуть глазом и – потерять мое предприятие. Да! Со мной шутки плохи. Они это знают. Свои деньги я честно зарабатываю и – трачу. Когда-нибудь я все же сколочу состояние, тогда я вернусь в Нью-Йорк и буду есть икру вместе с Билли. Сегодня вечером я покажу вам, как нужно обращаться со сборищем коррупционеров. Я покажу им, что такое Меллинджер, личный секретарь президента, если с него снять подарочную упаковку.

У Меллинджера, кажется, затряслись руки – его стакан звонко разбивается о горлышко бутылки.

«Ну, честный человек, – думаю я, – сдается мне, кто-то приготовил для тебя вкусную приманку и ты уже видел ее краешком глаза».

Этим же вечером, как и было условлено, мы с Генри доставили граммофон в некую комнату в невзрачном глинобитном домике в каком-то грязном переулке, где трава была высотой по колено. Это была длинная комната, освещаемая керосиновыми лампами, от которых было больше дыма, чем света. В ее дальнем конце стоял стол и множество стульев. Мы установили граммофон на столе. Меллинджер был уже там, он все ходил взад-вперед, взволнованный и погруженный в собственные мысли. Он то жевал сигару, то выплевывал ее, то брал следующую, то грыз ноготь на большом пальце левой руки.

Вскоре начали прибывать и гости, приглашенные на наш музыкальный вечер, – они приходили парами, тройками и пиковыми флешами[71]. Цвет кожи у приходивших гостей был самых разнообразных оттенков – от очень светло-коричневого до черного, и как бы даже блестящего. Все они были необычайно вежливы – просто таяли, как воск, их прямо коробило от счастья, когда они желали сеньору Меллинджеру доброго вечера. Я понимал их испанскую речь – два года я проработал на серебряном руднике в Мексике и довольно хорошо освоил этот язык, – но виду не показывал.

Человек, наверное, пятьдесят уже прибыло и расселось по стульям, когда внутрь проскользнул и сам пчелиный король – губернатор округа. Меллинджер встретил его у двери и проводил на трибуны. Когда я увидел этого латинца, я понял, что у сеньора Меллинджера все танцы на сегодняшний вечер уже расписаны. Это был большой, мясистый мужчина, черный и блестящий, как резиновая калоша, а глаза у него были внимательные и понимающие, как у метрдотеля.

Меллинджер взял слово и, бегло изъясняясь при помощи кастильских идиом, рассказал, что сердце его плачет от радости, поскольку он имеет честь представить своим уважаемым друзьям величайшее американское изобретение, чудо нашего века. Генри понял намек и поставил пластинку с изысканной музыкой духового оркестра. Словом, веселье началось. У губернатора отыскалось немного английского языка в той части тела, которая находится у него под шляпой, и, когда музыка окончилась, он нам и говорит: – Оч-ч-чень мило. Gr-r-r-racias[72], американский джентльмена, пиликолепный мозика играле.

Стол был длинный, и мы с Генри сидели с краю, у стены. А губернатор сидел с другого конца стола. А Гомер П. Меллинджер стоял сбоку от стола, примерно посредине. Я как раз недоумевал про себя, как же Меллинджер собирается справиться со всей этой бандой, когда туземный гигант мысли неожиданно сам начал церемонию.

Этот губернатор был просто создан для того, чтобы организовывать восстания или быть верным слугой правительства. Он мне показался человеком, который всегда действует очень быстро, предварительно как следует помедлив. Да, он был полон внимания и решительности. Он наклонился вперед и облокотился руками о стол, устремив взгляд на секретаря.

– Понимают ли американские сеньоры по-испански? – спрашивает он на своем родном наречии.

– Нет, не понимают, – отвечает Меллинджер.

– Тогда слушайте, – сразу же продолжает латинец. – Музыка была вполне прекрасной, но можно было обойтись и без нее. Давайте поговорим о деле. Я хорошо понимаю, зачем мы здесь, поскольку я вижу моих соотечественников. Вчера вам намекнули, сеньор Меллинджер, о наших предложениях. Сегодня мы будем называть вещи своими именами. Мы знаем, что вы у президента в фаворе, и мы знаем, какое у вас влияние. Произойдет смена правительства. Мы знаем, насколько ценны ваши услуги. Мы ценим вашу дружбу и помощь настолько высоко, что, – тут Меллинджер поднял руку, но губернатор остановил его, – ничего не говорите, пока я не закончу.

Затем губернатор достает из своего кармана завернутый в бумагу сверток и кладет его на стол возле руки Меллинджера.

– В этом пакете вы найдете пятьдесят тысяч долларов в денежных знаках вашей страны. Вы никак не можете помешать нам, но вы можете принести нам пользу, и вы стоите этих денег. Возвращайтесь в столицу и выполняйте наши инструкции. Возьмите деньги сейчас. Мы доверяем вам. В пакете вы найдете также записку, где подробно изложено, что именно мы поручаем вам выполнить. Но только не будьте настолько неразумны, чтобы отказаться.

Губернатор сделал паузу и пристально посмотрел на Меллинджера, при этом выражение глаз губернатора менялось ежесекундно, но сам взгляд оставался неизменно внимательным. Я тоже посмотрел на Меллинджера и обрадовался, что Билли Ренфрю не видит его сейчас. Лоб его покрылся потом, он стоял молча, постукивая по этому маленькому свертку кончиками пальцев. Эта краснокоже-чернокожая банда хотела погубить его предприятие. Ему всего-то и нужно было – поменять свои политические взгляды и засунуть деньги во внутренний карман.

Генри шепчет мне в ухо и хочет, чтобы я объяснил ему, в чем причина неожиданной паузы в концертной программе. Я шепчу ему в ответ, что Г. П. предложили взятку сенаторских размеров и он «поплыл», как боксер после хорошего хука. Я увидел, что рука Меллинджера придвигается все ближе к свертку.

– Силы покидают его, – шепчу я Генри в ухо.

– Мы напомним ему, – говорит Генри, – запах жарящегося арахиса на Тридцать четвертой улице в Нью-Йорке.

Генри наклонился и достал одну пластинку из той доверху набитой корзины, которую мы с собой притащили, поставил ее на граммофон и запустил его. Это было соло на корнете, очень чистое и красивое, а называлось оно «Нет ничего милей родного дома». Из тех пятидесяти с лишним человек, которые были в комнате, ни один не пошевелился, пока играла музыка, и все это время губернатор не сводил своего пристального взгляда с Меллинджера. Я увидел, как Меллинджер понемногу поднимает голову, а его рука отползает от свертка. Пока не прозвучала последняя нота, никто не шелохнулся. И тут Гомер П. Меллинджер берет этот сверток с грязными деньгами и швыряет его прямо в лицо губернатору.

– Вот вам мой ответ, – говорит Меллинджер, личный секретарь президента, – а утром вы получите еще один. Теперь у меня есть доказательства, что все вы тут до единого – участники заговора. Представление окончено, господа.

– В нашей пьесе есть еще одно действие, – вставляет губернатор. – Вы, кажется, тот конторщик, которого президент нанял переписывать письма и открывать дверь? А я здесь губернатор! Сеньоры! Призываю всех вас, во имя нашего дела, хватайте этого человека!

Заговорщики вскочили на ноги, отодвигая и роняя свои стулья, и вся их разноцветная банда устремилась в атаку. Я увидел, что Меллинджер допустил ошибку, когда решил собрать всех врагов в одном месте, чтобы устроить шоу. Вообще-то, я думаю, что в тот день он совершил еще одну ошибку, но не будем об этом, поскольку наши с Меллинджером представления о том, что такое честное предприятие, различались в плане мнений и точек зрения.

В этой комнате было только одно окно и одна дверь, и они находились в противоположной от нас части комнаты. А тут пятьдесят с лишним латинцев валят всем скопом к выходу, чтобы создать препятствие успешному прохождению законопроекта Меллинджера. Можете считать, что нас было трое, поскольку и я и Генри одновременно провозгласили, что город Нью-Йорк и племя чероки будут болеть за слабейшую команду.

Казалось, выхода нет, но тут Генри Хорсколлар нагрелся до точки кипения и вмешался в ход событий, блистательно продемонстрировав преимущества образования, когда его наносят поверх природного ума и прирожденной утонченности американского индейца. Он встал и пригладил волосы обеими руками, зачесывая их назад, ну точно как делают маленькие девочки перед тем, как сесть за пианино.