Мамочки мои… или Больничный Декамерон - Юлия Лешко

– Давайте для прикола вам вот это сбросим…

Нажал кнопку и из динамика послышалась очень красивая песня: Зоя узнала эту мелодию из французского мюзикла «Ромео и Джульетта»:

– «Короли ночной Вероны» – для прикола?

Сергаков усмехнулся:

– Нет, это для души. Сейчас найду… Вот что для прикола.

И над съемочной площадкой полетел разудалый пьяный крик-песня в исполнении не попадающего в ноты мужского голоса. Мужчина пел в сопровождении какого-то, наверное, ресторанного оркестра, который очень старался хоть как-то успевать за солистом. Однако тот слышал только себя, своими криками в микрофон заглушая остатки доносившейся мелодии:

– «Капитан! Капитан! Подтянитесь! Только смелым! Покоряются! Моря!»

Зоя засмеялась: узнать популярную песню можно было только по словам.

– Что это? – спросила она у Михаила. Тот не стал подбирать какие-то слова для объяснений, а просто объявил:

– Это я пою.

Зоя уже и не знала, как реагировать на признание:

– Зачем вы… Я же слышала, как вы поете. У вас хороший голос. И слух… Это не вы.

Актер оставался серьезным:

– Ну, можно и так сказать… Не совсем я. То есть, я, только до подшивки, пьяный в хлам. Друзья записали, а наутро прокрутили мне этот саундтрек. Впечатлило, знаете… Пошел и подшился. Да, я ведь «торпедоносец», а эту арию сохранил, как напоминание самому себе. Ну, давайте, скачаем. Где у вас блютуз?

Зоя посмотрела на актера другими глазами – неожиданная искренность Сергакова обезоружила ее. Она мягко, но решительно освободила свой мобильник из его рук:

– Нет, не надо. Это не смешно, а грустно.

Он улыбнулся:

– А вы что, пожалели меня, Зоинька?

У Зои, за все время съемок впервые услышавшей свое имя из уст «приглашенной звезды», видимо, большие голубые глаза стали еще больше и голубее от удивления, потому что Михаил засмеялся. Но Зоя все равно смотрела недоверчиво:

– А вы знаете, как меня зовут?

Сергаков ответил вполне серьезно:

– Конечно, знаю. У меня ведь есть уши и глаза…

«Очень красивые глаза», – успела подумать Зоя. И влюбилась.

Зоин рассказ был прерван на самом интересном месте: пришла медсестра Таня и пригласила ее на КТГ. Зоя улыбнулась подругам и, прихватив казенную пеленку, направилась вслед за Таней.

Таня, тоже, между прочим, узнавшая в крохотной мамочке актрису, время от времени появляющуюся «в телевизоре», спросила:

– Ну, как там ваш хулиган, успокоился?

Зоя кивнула радостно:

– Да, притих. По-моему, все в порядке. Может, меня сразу и выпишут?

Таня покачала головой:

– Ну, уж нет, даже не мечтайте. Доктор Бобровский только на вид такая лапочка, а на самом деле… В общем, никуда он вас не отпустит. Сначала убедится, что состояние стабилизировалось, кучу анализов заставит сдать, а уж потом. У вас ведь, извините, возраст… Надо беречься.

Зоя бросила взгляд на молоденькую Таню и ничуть не обиделась. Даже наоборот:

– Да мне все об этом говорят…

…А упомянутый Таней доктор Владимир Николаевич Бобровский уже некоторое время находился в кабинете КТГ. Он сидел на стуле рядом с кушеткой, на которой лежала мамочка Костюченко, и внимательно рассматривал выползающую из аппарата длинную ленту КТГ плода. Мамочка с тревогой следила за его лицом. Лица Веры Михайловны, своего палатного врача, она не видела: та стояла у нее в голове, так же не сводя глаз с бумажной ленты в руках Бобровского. Из аппарата к животу мамочки Костюченко тянулись провода с датчиками. Такие же провода присосались к животику еще одной мамочки, лежащей на кушетке, которая стояла в углу. Отовсюду из динамиков доносились какие-то ритмично булькающие звуки.

Таня помогла Зое расстелить пеленку на кушетке рядом с той, на которой лежала мамочка Костюченко. Несколько ловких движений – и вот на Зоином животе слегка завибрировали присоски, а из прибора, стоявшего рядом, раздался мерный стук: это застучало сердце ее малыша.

– Сердцебиения нет, – негромко произнес Бобровский, – это пульс матери.

Мамочка Костюченко заморгала глазами, повернула голову, чтобы посмотреть на Веру Михайловну… У нее это не получилось, и хорошо: у Веры было совершенно потерянное лицо.

В одно мгновение прочувствовав все, чему стала свидетельницей, стала плакать Зоя. Сердце ее малыша тут же откликнулось на слезы матери – в динамике забулькало-застучало чаще, и Зоя с испугом посмотрела на врача. Вера Михайловна поймала ее взгляд и многозначительно, с осуждением покачала головой. Зоя все поняла: вытерла слезы и закрыла глаза, не в силах смотреть на то, что будет дальше с бедной мамочкой Костюченко.

И уже с закрытыми глазами услышала, как Владимир Николаевич Бобровский сказал:

– Я направлю вас на УЗИ с допплерометрией. Чтобы… удостовериться.

…Зоя вернулась в палату, и никто из мамочек не заметил, как изменилось ее настроение. Зоя и правда была хорошей актрисой: выйдя из кабинета КТГ, она взяла себя в руки, запретила себе плакать и расстраивать подруг по палате: здесь, в больнице, новости и так распространяются быстро. Зоя снова вспомнила, как тревожно застучало сердечко ее малыша от страшных слов, сказанных другой маме…

– Мы тебя ждем. Пошли обедать.

Только после обеда, вымыв свои кружечки и ложки, мамочки вернулись к Зоиной «лав стори».

– Да, глаза у него оказались очень красивые… И улыбка совсем не приклеенная. А я раньше и не видела, какой он на самом деле. В общем, сняли последние сцены, а потом была «шапка». Это такая киношная традиция: в конце работы все сбрасываются в «шапку» и идут в ресторан. После банкета он со мной танцевал. Только со мной… И мы все время говорили и смеялись… А потом поехали ко мне в гости. И все было очень хорошо.

Мамочки реагировали по-разному: кто-то с улыбкой отвел глаза, Катя тоже улыбалась и смотрела испытующе… Зоя вернула ей улыбку:

– Он мне рассказывал про себя. Как женился в первый раз в институте. Как у него преподаватель жену отбил. Да, в общем, она сама, конечно, отбилась… Как в кино попал. Ну, это отдельная история… И как наблюдал за мной – с самого первого съемочного дня. Пародировал даже чуть-чуть, так смешно, так по-доброму… Мне показалось – любя. Он сказал: ему понравилось, что я одна с ним не кокетничала, глазки не строила. Даже не улыбнулась ни разу. Я же не могла ему объяснить, что мне он просто сразу не понравился. Не понравился и все…

Зоя помолчала.

– И знаете: он действительно не выпил на банкете ни капли спиртного. Только томатный сок. «С детства, говорит, люблю». И я с ним пила томатный сок. На брудершафт…

Зоя засмеялась. А потом добавила:

– Ну, в общем, это все.

Катя спросила тихо и осторожно, чтобы не испортить Зоин рассказ, и чтобы Зоя снова не заплакала:

– А он знает, что ты беременна?

Зоя отрицательно покачала головой:

– Конечно, нет. Ему, наверное, и в голову не может прийти, что я все так… всерьез восприняла.

Катя подумала немного и спросила еще:

– Зоя, а ты, правда, всерьез восприняла… его ухаживания?

Зоя опустила глаза. Но когда подняла их на Катю, в них не было слез, наоборот – она смотрела ясно и ласково, очень по-матерински:

– Да нет, Катя. Все я понимаю, не девочка же. За ним такой шлейф тащится – поклонницы, подруги, коллеги по театру, партнерши по кино, журналистки… Нет, не ухаживания я всерьез приняла, а беременность. Мне ведь говорили, что после выкидыша… У меня выкидыш был, потом воспалительный, потом чистка – обычное дело… Сказали, что я больше забеременеть не смогу… И вдруг – я беременна! Как же мне не быть серьезной?

…Заручившись поддержкой своего главрежа Николая Михайловича, Зоя не ходила, а летала по родному городу. Так хорошо ей не было никогда. Ей казалось, что, даже выйдя замуж, молодой женой она не была так счастлива, так беззаботна, так уверена в будущем… Преисполненная благодарности к Николаю Михайловичу, она решила, что сама найдет себе замену. Понятное дело, травести на дороге не валяются – это почти раритет на фоне всеобщей акселерации. «Высоковольтных» топ-моделей – пруд пруди, а талантливых «дюймовочек» – днем с огнем не найдешь.

Но попытаться все же стоило. И Зоя направилась в альма-матер – в славную кузницу театрально-художественных кадров, Академию искусств. Шла по коридору, с улыбкой рассматривала развешанные по стенам фотографии мэтров, афиши студенческих спектаклей. Постояла возле расписания, с удовольствием обнаружила среди преподавательского состава несколько фамилий своих однокурсников. Ее, замеревшую возле доски объявлений, едва не сшибли озабоченные студенты-скульпторы, которые дружно тянули огромную сложно-соединенную конструкцию. Блестя зубами и белками глаз, выплыли из темноты коридора загримированные под негров мальчишки-актеры.