В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

Ближневосточная политика Берлина вызывала особую обеспокоенность у тех представителей британского бизнеса, чьи интересы были сконцентрированы вокруг северной части Персидского залива, территорий, прилегающих к Адену, Центральной и Южной Аравии, бассейна Красного моря. По мнению советского историка Г.Л. Бондаревского, данное обстоятельство в сочетании с «падением заинтересованности британского капитала в Малой Азии»[213], предопределило выбор британского истеблишмента в пользу расчленения Османской империи[214]. Вряд ли можно с уверенностью утверждать, что на данном этапе Лондон стремился к дезинтеграции азиатской Турции. Но очевидно, что британское правительство искало различные пути преодоления сложившейся ситуации, не исключая крайних мер.

Положение Великобритании осложнялось еще и тем, что Австро-Венгрия – традиционно дружественная к ней держава в Восточном вопросе – практически всецело действовала в фарватере политики своего партнера по Тройственному союзу – Германской империи. Английские общественно-политические круги начали воспринимать Австро-Венгрию как инструмент проведения германского влияния в регионе. Таким образом, был нарушен тот хрупкий баланс сил, который существовал на Балканах со времен Берлинского конгресса. Отказ правительств двух держав продлить Средиземноморскую Антанту в 1895–1896 гг. во многом явился знаковым событием и свидетельствовал об охлаждении англ о-австрийских отношений. В историографии ведутся дискуссии по поводу того, было ли это продуманной политикой Балльплатц и Форин Оффис или же на самом деле являлось чередой недоразумений и недопонимания, возникшего между внешнеполитическими ведомствами двух стран. На взгляд английского историка Дж. Грэнвилла, главная причина невозобновления Средиземноморской Антанты крылась в неверном анализе ситуации, сделанном австро-венгерским министром иностранных дел графом А. Голуховским. Глава австро-венгерской дипломатии видел свою цель в том, чтобы поддерживать существующий статус-кво и не допустить захвата Россией Константинополя, поскольку это восстановило бы ее пошатнувшийся после Берлинского конгресса авторитет на Балканах. Активизация политики Петербурга спровоцировала бы волнения среди православных славян, подданных Габсбургской короны, что могло обернуться роковыми последствиями для судеб Двуединой монархии. Следуя подобной логике, Голуховский обусловил продление Средиземноморских соглашений их последующей модификацией в сторону более четкой фиксации английских обязательств по отношению к Австро-Венгрии и Италии. Если по договору 1887 г. Лондон оставлял за собой право только провести консультацию с Веной и Римом в случае попрания другой державой принципа территориальной целостности и независимости Османской империи, то в соответствии с новой статьей, предлагаемой Голуховским, Англия должна была начать военные действия против страны, напавшей на Константинополь и Проливы[215].

В разговоре с Ф. Деймом, австро-венгерским послом в Лондоне, Солсбери подчеркнул, что для Британии такая формулировка в договоре была неприемлемой, указав на две причины: 1) мнение общества, которое не согласилось бы на защиту кровавого режима Абдул-Хами-да; 2) позицию адмиралтейства, считавшего стратегической ловушкой прохождение английского флота через Дарданеллы[216]. Голуховский же расценил слова британского премьер-министра как его отход от традиционной политики в Восточном вопросе.

Весьма убедительной кажется версия академика В.М. Хвостова, который объяснял отказ Лондона продлить Средиземноморскую Антанту тем фактом, что для Британии конфликт из-за Проливов, в противоположность более раннему периоду, был преувеличенным, искусственно разжигаемым английским кабинетом. Ведь центр экономических интересов Англии из Леванта и Малой Азии переместился в Индию и на Дальний Восток[217].

При таком раскладе австро-венгерский министр иностранных дел предпочел откликнуться на предложение российского правительства, внимание которого в 1890-е гг. было сосредоточено преимущественно на Дальнем Востоке, прийти к взаимопониманию относительно событий на Балканах. В итоге в 1897 г. министром иностранных дел России М.Н. Муравьевым и А. Голуховским было заключено соглашение, в котором устанавливался полный отказ обеих держав от каких-либо завоевательных намерений в случае изменения статус-кво и их решимость заставить другие державы уважать данный принцип, при этом вопрос о Константинополе и Проливах, будучи проблемой европейского масштаба, выносился на обсуждение «европейского концерта»[218]. Таким образом, Англия, отказавшись продлить Средиземноморские соглашения на условиях, выдвинутых Голуховским, лишилась своего главного стратегического партнера в регионе: ее политика на Балканах оказалась в изоляции. Думается, британское правительство вряд ли бы решилось на подписание документа, столь жестко регламентирующего его обязательства по отношению к державе, состоящей в Тройственном Союзе и гипотетически связывающей ее с этим блоком, ведущая участница которого – Германия – выказала столь агрессивный настрой к Англии, заявив о своей поддержке буров[219].

Ослабление позиций Британии на Ближнем Востоке сопровождалось ухудшением для нее международной ситуации: на фоне возрастания англ о-германского антагонизма и укрепления франко-русского альянса экспедиция англичан в Судан способствовала дальнейшему обострению отношений с Францией, а в Южную Африку – с Германией[220]. Для того чтобы преодолеть неблагоприятные тенденции, британское правительство предприняло попытки прийти к соглашению с Петербургом по вопросу о Проливах. Инициатива Лондона, по мнению В.М. Хвостова, была вызвана боязнью того, что Россия могла получить Босфор и Дарданеллы «из рук Германии»[221].

Следует сразу подчеркнуть, что у Форин Оффис не было четкого плана действий, и на протяжении 1895–1898 гг. подходы лорда Солсбери к Восточному вопросу эволюционировали. Первоначально во время встречи с Николаем II в Балморале в сентябре 1896 г. он предложил сместить Абдул-Хамида и на его место поставить кандидатуру, одобренную правительствами шести великих держав[222]. Что касается Проливов, то, признавая наименьшую заинтересованность его страны в этом деле, британский премьер-министр выражал свое согласие на пересмотр их статуса в случае, если бы данный шаг был санкционирован «европейским концертом» и прежде всего Австро-Венгрией – государством, дальнейшее существование которого, по мнению Солсбери, зависело от изменения статус-кво на Балканах[223]. Царь ясно дал понять лидеру тори, что главное условие тесного сотрудничества Англии и России в урегулировании ближневосточного кризиса – передача России контроля над Проливами[224].

В начале 1898 г. Солсбери прямо заговорил о необходимости заблаговременно прийти к соглашению о разделе Османской империи. С этой целью по его поручению британский посол в Петербурге Н. О’Конор предпринял зондаж позиции русского правительства по вопросу об изменении статус-кво в Османской и Китайской империях. Как, в частности, заметил О’Конор в своем конфиденциальном послании М.Н. Муравьеву, Турция настолько слаба, что нуждалась в руководстве великих держав. Англия и Россия, по словам посла, противодействовали друг другу в гораздо большей степени, чем это на самом деле предполагал существовавший между ними антагонизм: обе державы только выиграли бы от достигнутого взаимопонимания[225]. О’Конор в довольно завуалированной форме предложил Муравьеву поделить Турцию на сферы преобладания, при этом не покушаясь на ее территориальную целостность и соблюдая существующие международные договоренности. По замыслам Солсбери, в зону русского влияния должны были войти земли, прилегающие к Черному морю, вместе с территориями, находящимися в долине Евфрата севернее от Багдада, Англию же интересовали