Счастье первой тропы - Борис Дубровин

Григорий кивнул.

— Пожалуйста, — Хоров посмотрел на Клима. — Вам слово.

Клим начал резко. Без всяких вступлений:

— Комиссия в своей работе обнаружила факты головотяпства. Машины многие — вот они, номера, — стоят и ждут ремонта. За короткий срок сменилось тридцать шесть человек только из инженерно-технического состава. Отменены ремонтные бригады, которые должны поддерживать непрерывную работу машин. Вроде на словах ты за экономию, когда распускаешь ремонтные бригады, а на деле, когда из-за поломок машин по твоей милости не сотни, а тысячи рублей улетают в воздух и план рушится, на деле ты вредишь работе. Твои три слесаря халтурщики: только и делают, что лежат под сломанными машинами. И это вопиющее безобразие ты прикрываешь словами о снижении себестоимости. А как организована охрана труда? Окна разбиты, сквозняки. Рабочие простужаются, болеют, нет в цехе даже питьевой воды. О технике безопасности забыли! Есть травмы. А твоего мастера Младенского с его образованием четырехклассным надо гнать с этой должности.

Встал главный инженер Буранов и начал обещать:

— Наладим, все наладим. «Ведь снимут, если скажу, что не наладим, не сможем наладить!»

— Как наладим, да ты что? — оборвал его Дворин. «Сказать или нет о транспорте? — думал он. — Если накроют, плохо будет!»

Главный инженер Буранов тянул:

— Нам трудно, очень трудно, очень. Во всем нехватки. Вот, в частности, автотранспорта не дают.

Ложь главного инженера ошеломила Григория. Он вскочил, выхватил у Люды бумаги и ударил по ним ладонью.

— Жалуются на автотранспорт, а изо дня в день из пяти машин три отправляли налево своим заказчикам, а для электролизного цеха только две оставляли! И лгут! Позор!

...Партком решил поставить перед совнархозом вопрос о возможности пребывания товарища Дворина на должности директора ЖБИ и товарища Буранова на должности главного инженера этого же завода. Обоим дали строгий выговор с занесением в личное дело.

Костер

Может быть, природа, позавидовав красоте огня, решила запечатлеть все его краски, все тона, все переливы тени и света в драгоценных камнях. Так родились алмаз, александрит, рубин, сапфир, аметист, хризоберилл, турмалин, аквамарин, топаз, гранат, янтарь, жемчуг, хрусталь и еще множество камней, которые не дали умереть красоте огня, хотя и утратили его тепло. И не потому ли драгоценным камням приписывали магические свойства, так же как когда-то приписывали их огнепоклонники огню?

Когда Люда, оставшись одна, трогала эти белые, зеленые, желтые и синие вспышки, ей казалось, что она согревается около их прохладного огня.

Но кто? Кто тайно приносит их Элле? У кого такое щедрое сердце? И почему он не желает открыться? Что его заставляет так поступать? Гордость, скромность или боязнь?

Что за этим всем скрывается? Страсть, нежность, боль?

Вот Люда снова закрыла дверь своей комнаты, достала дневник.

«Это было вчера вечером. Я открыла шкатулку. И вдруг увидела в ней алую каплю вечерней зари. Я положила ее на ладонь. Она вспыхнула, и мне показалось, словно она излучает тепло.

Сегодня мне сказали, что Сергей Миронов уехал в Киев. Узнав из газет о киевском профессоре Колесниченко, который делает как раз такие операции, какая необходима ему, Сергей Миронов написал профессору в Киев.

На первое письмо профессор не отозвался. Сергей послал второе письмо, где написал, что берет на себя всю ответственность за исход операции. Он узнал в Иркутске у врачей, что может ослепнуть при малейшей неточности. Возможны и другие непоправимые осложнения.

Сергей добивался операции в Иркутске. Но иркутские врачи не взялись. Киевский профессор не ответил и на второе письмо. Отъезд Сергея в Киев решился после приезда в Шелехов работника ЦК ВЛКСМ. Он дозвонился до Киева. И профессор дал согласие посмотреть Сергея.

С легкой или, наоборот, твердой руки работника ЦК ВЛКСМ загремел, наконец, Зиновий Затуренко. Этого давно надо было ожидать.

А теперь о самом главном: сегодня пионеры нашей школы приветствовали строителей, которые сдали еще один электролизный цех. Три барабана, три знамени, три горниста. Как только пионеры вошли, все в клубе встали. У многих строителей на глазах были слезы.

На столе президиума — отлитые памятные медали из нашего алюминия. Никогда не думала, что, глядя на брикеты алюминия, буду испытывать такое волнение. Но ведь в этом алюминии, если так можно сказать, годы нашей комсомольской юности».

«Иринка, милая! Во-первых, поздравь меня: пущен второй по счету алюминиевый цех!

Ты просила написать о наших спортивных делах. У нас открылась детская спортивная школа, созданы секции спортивной гимнастики, футбольная, волейбольная» конькобежная, секция настольного тенниса. Все тренеры работают в них на общественных началах. Налажены у нас дела и с туризмом. Как видишь, у нас есть чем заниматься — только выбирай.

На днях я говорил с Жарковым о квартире. Он заверил меня, что все будет в порядке. Партком и профсоюз не возражают. Лишь бы вы поскорее приехали. Я так счастлив, что ты уговорила отца и мать перебраться сюда! Врачи у нас здесь отличные! Все будет хорошо. Для встречи все уже подготовлено. Только дай телеграмму. Целую тебя нежно-нежно. Григорий».

Сквозь декабрьскую ночь 1963 года мчался самолет. На одном из кресел неподвижно сидел Сергей Миронов. Ему вспоминались дымки умирающих костров. Тех самых, которыми оттаивали землю. Григорий кладет кирпичи, а позади его Элла... Григорий показывает ребятам, как надо съезжать с горы на лыжах... Морозной ночью сгружают стройматериалы... Завод ЖБИ... Водоочистные сооружения... На трибуне в клубе Григорий... Он, Сергей, смотрит на алый камешек — рубин — последний из присланных ему братом-геологом... Голос профессора: «Предупреждаю, операция рискованная! Вам грозит резкое обострение, переходящее в общий паралич. И зрения можете лишиться окончательно! Все вы взвесили? Подумайте еще раз!..» И, наконец, совсем недавнее: операция...

— Вы меня видите? — спрашивает профессор.

Сергей молчит, пораженный красотой открывшегося мира.

— Пошевелите правой рукой!

Рука двигается еле-еле, нога не слушается.

— Прекрасно! Прекрасно, мой дорогой! — сияет профессор. — Вы сами не понимаете, как это хорошо. Теперь вы разработаете и руку и ногу. Может быть, потребуются годы, может быть, год. Все зависит от вас.

Его тронули за плечо, и он очнулся от своих дум, открыл глаза. Снова непривычно ярко и празднично распахнулся мир.

— Смотрите, ваш город! — сказал ему сосед-офицер. — Наверное, уже соскучились?

Сергей молча кивнул и глянул в круглое, как иллюминатор, окно. Густая тьма налипла на стекло. Тьма не сдвигалась, да и самолет, казалось, гудел, застыв на месте. Но вот какой-то крен ощутил Сергей, глянул чуть ниже и сразу увидел костер, такой же распадающийся на части, умирающий костер, какой он видел не раз, когда землекопы оттаивали промерзшую почву.

Самолет наклонился еще, и тут Сергей понял, что это вовсе не так. Костер не умирал, он был просто заслонен крылом самолета. А сейчас внизу виднелось что-то удивительное, что можно по блеску и сиянию сравнить только с драгоценными камнями. Со всеми теми камешками, которые на протяжении пяти лет присылал ему брат-геолог и которые он тайно дарил Элле.

Но нет, это и не костер и не горсть драгоценных камней — это огни Шелехова. Огни, что загораются в окнах цехов и домов, вспыхивают цепочками вдоль улиц, разбегаются в разные стороны, разгораясь все ярче и ярче.

И хотя там внизу мела пурга, огни оттесняли и пургу и тьму.

Они множились.

Росли ввысь.

Жили!

Шелехов — Москва

1962-1964.