Звёздный десант - Роберт Хайнлайн

Теперь ему никогда не работать ни в одном общественном учреждении.

Всего одно движение — и он зачеркнул все шансы. Это случилось с ним, а могло случиться со мной. Я живо представил, как совершаю подобное — завтра, через неделю… и мне не дают даже уволиться, а ведут к столбу, сдирают рубашку… Да, пришло время признать правоту отца. Самое время написать домой, что я готов отправиться в Гарвард, а потом в компанию. Утром надо первым делом увидеть сержанта Зима. Сержант Зим…

Мысли о нём беспокоили меня почти так же сильно, как и мысли о Тэде.

Когда трибунал закончился и все разошлись. Зим остался и сказал капитану:

— Могу я обратиться к командиру батальона, сэр?

— Конечно. Я как раз хотел поговорить с вами. Садитесь.

Зим искоса глянул на меня, то же самое сделал и капитан. Я понял, что должен исчезнуть. В коридоре никого не было, кроме двух штатских клерков. Далеко уходить я не смел — мог понадобиться капитану, поэтому взял стул и сел недалеко от двери. Неожиданно я обнаружил, что дверь прикрыта неплотно и голоса хорошо слышны.

Зим:

— Сэр, я прошу перевести меня в боевую часть.

Франкель:

— Я плохо слышу тебя, Чарли. Опять у меня что-то со слухом.

Зим:

— Я говорю вполне серьёзно, сэр. Это не моё дело… Капитан, этот мальчик не заслужил десяти плетей.

Франкель:

— Конечно, не заслужил. И ты, и я — мы оба прекрасно знаем, кто на самом деле дал маху. Он не должен был и прикоснуться к тебе, ты обязан был усмирить его, когда он ещё только подумал об этом. Ты что, не в порядке?

— Не знаю. Может быть.

— Хмм! Но если так, куда ж тебя в боевую часть? Но сдаётся мне, это неправда. Ведь я видел тебя три дня назад, когда мы вместе работали. Так что случилось?

Зим ответил после долгой паузы.

— Думаю, что я просто считал его безопасным.

— Таких не бывает.

— Да, сэр. Но он был таким искренним, так честно старался, что я, наверное, подсознательно расслабился.

Зим промолчал, а потом добавил:

— Думаю, всё из-за того, что он мне нравился.

Франкель фыркнул.

— Инструктор не может себе этого позволять.

— Я знаю, сэр. Но так уж у меня получилось. Единственная вина Хендрика состоит в том, что, как ему казалось, он на всё знал ответ. Но я не придавал этому слишком большого значения. Я сам был таким в его возрасте.

— Так вот в чём слабое место. Он нравился тебе… и потому ты не смог его вовремя остановить. В результате трибунал, десять ударов и мерзкая резолюция.

— Как бы хотелось, чтоб порку задали мне, — сказал вдруг Зим.

— Я чувствую, настанет и твой черёд. Как ты думаешь, о чём я мечтал весь этот час? Чего боялся больше всего с того момента, когда увидел, как ты входишь и у тебя под глазом огромный синяк? Ведь я же хотел ограничиться административным наказанием, парню даже не пришлось бы увольняться. Но я никак не ожидал, что он может вот так при всех брякнуть, что ударил тебя.

Он глуп. Тебе нужно было отсеять его ещё две недели назад… вместо того чтобы нянчиться. Но он заявил обо всём при свидетелях, и я был вынужден дать делу официальный ход… Иди лечись. И будь готов к тому, что на свете появится ещё один штатский, который будет нас ненавидеть.

— Именно поэтому и хочу, чтобы меня перевели. Сэр, я думаю, что так будет лучше для лагеря.

— Неужели? Однако я решаю, что будет лучше для батальона, а не ты, сержант… А давай, Чарли, вернёмся на двенадцать лет назад. Ты был капралом, помнишь?.. Уже делал из маменькиных сынков солдат. А можешь сказать, кто из этих маменькиных сынков был хуже всех в твоей группе?

— Ммм… — Зим задержался с ответом. — Думаю, не совру, если скажу, что самым трудным был ты.

— Я. И вряд ли бы ты назвал кого другого. А ведь я тебя ненавидел, «капрал» Зим.

Даже из-за двери я почувствовал, что Зим удивлён и обижен.

— Правда, капитан? А ты, наоборот, нравился мне.

— Да? Конечно, ты не должен был меня ненавидеть — этого инструктор тоже не может себе позволить. Мы не должны ни любить, ни ненавидеть их.

Только учить. Но если я тогда тебе нравился… хм, надо сказать, что твоя любовь проявлялась в очень странных формах. Я презирал тебя тогда и мечтал только о том, как до тебя добраться. Но ты всегда был настороже и ни разу не дал мне шанса нарушить эту самую девять-ноль-восемь-ноль. И только поэтому я здесь — благодаря тебе. Теперь насчёт твоей просьбы. Я помню, что во время учёбы ты чаще всего отдавал одно и то же приказание. И оно очень крепко застряло в моей голове. Надеюсь, ты помнишь? Теперь возвращаю его тебе. Эй, служивый, заткнись и служи дальше!

— Да, сэр.

— Подтяни их. И поговори отдельно с Бронски. У него особенно заметна тенденция размягчаться.

— Я встряхну его, сэр.

— Вот и хорошо. Следующий, кто полезет на инструктора, должен быть уложен тихо и спокойно. Так, чтобы даже не смог дотронуться. Если инструктор оплошает, то будет уволен по некомпетентности. Мы должны убедить ребят в том, что нарушать статью не просто накладно, а невозможно… что если кто-то попробует, то его тут же отключат, а потом обольют холодной водой.

— Да, сэр. Я всё сделаю.

— Да уж постарайся. Я не желаю, чтобы кто-то ещё из моих ребят был привязан к позорному столбу из-за нерасторопности своего наставника.

Свободен.

— Есть, сэр.

— Да, вот ещё что, Чарли… как насчёт сегодняшнего вечера? Может быть, придёшь к нам? Женщины намечают какие-то развлечения. Где-нибудь к восьми?

— Есть. сэр.

— Это не приказ, а приглашение. Если ты действительно сдаёшь, тебе не мешает расслабиться. А теперь иди, Чарли, и не беспокой меня больше.

Увидимся вечером.

Зим вышел так резко, что я еле успел пригнуться, изображая, что завязываю шнурки на ботинке. Но он всё равно не заметил меня. А капитан Франкель уже кричал:

— Дежурный! Дежурный! ДЕЖУРНЫЙ! Почему я должен повторять три раза?

Найдёшь сейчас командиров рот Си, Эф и Джи и скажешь, что я буду рад их видеть перед смотром. Потом быстро в мою палатку. Возьмёшь чистую форму, фуражку, туфли — но никаких медалей. Принесёшь всё сюда… Потом пойди к врачу — как раз время дневного визита. Судя по всему, рука у тебя уже не болит. Так, до врача у тебя целых тринадцать минут. Вперёд, солдат!

Мне ничего не оставалось, как всё это выполнить. Одного из командиров рот я нашёл в его кабинете, а двух других — в офицерском душе (как дежурный, я мог заходить куда угодно). Форму для парада я положил перед капитаном как раз, когда прозвучал сигнал дневного врачебного осмотра.

Франкель даже головы от бумаг не поднял, а только буркнул: — Больше поручений нет. Свободен.

Таким образом я успел вернуться в роту и увидел последние часы Тэда Хендрика в Мобильной Пехоте…

У меня оказалось много времени для того, чтобы подумать, пока я лежал, не в силах заснуть, в палатке, а вокруг царила ночная тишина. Я всегда знал, что сержант Зим работает за десятерых, но никогда не думал, что в глубине души он может быть не таким жёстким, самоуверенным, самодовольным, чопорным. Всегда думалось, что уж этот человек точно живёт в согласии с миром и собой.

Почва уходила из-под ног — оказалось, я никогда не понимал сути жизни, не знал, как устроен мир, в котором живу. Мир раскалывался на части, и каждая превращалась в нечто незнакомое и пугающее.

В одном, однако, я был теперь уверен: мне даже не хотелось узнавать, что такое на самом деле Мобильная Пехота. Если она слишком жестока для собственных сержантов и офицеров, то для бедного Джонни она абсолютно непригодна. Как можно не наделать ошибок в организации, сути которой ты не понимаешь? Я вдруг реально ощутил, как меня вздёргивают на виселице… Да что там виселица, с меня было бы довольно и плетей. Никто из нашей семьи никогда не подвергался столь унизительному наказанию. В ней никогда не было преступников — по крайней мере, никто никогда не обвинялся. Наша семья гордилась своей историей. Единственное, чего нам недоставало, так это привилегии гражданства, но отец не ценил эту привилегию высоко, а даже считал её весьма бесполезной… Однако если меня высекут плетьми — его точно хватит удар.

А между тем Хендрик не сделал ничего такого, о чём бы я сам не думал тысячи раз. А почему этого не сделал я? Трусил, наверное. Я знал, что любой из инструкторов может легко сделать из меня отбивную, поэтому только стискивал зубы, молчал и никогда ничего не предпринимал. У Джонни не хватило пороху. А у Тэда хватило… На самом деле как раз ему, а не мне самое место в армии.

Нужно выбираться отсюда, Джонни, пока всё ещё нормально.

Письмо от мамы только укрепило мою решимость. Нетрудно сохранять ожесточение к родителям, пока они сами жестоки ко мне. Но как только они оттаяли, моё сердце начало болеть. По крайней мере, о маме. Она писала, что отец запрещает вспоминать моё имя, но это просто он так страдает, поскольку не умеет плакать. Я знал, о чём она говорит, и прекрасно понимал отца. Но если он не умел плакать, то я в ту ночь дал волю слезам.