Внутреннее и внешнее - Туро

тонкий стеклянный бокал с багровым вином. Чуть позже он обернулся ко мне и пошёл к невысокой, деревянной, окрашенной в белый цвет ограде, разделявшей нас.

Я увидел трогающую сердце улыбку, честные глаза, проницательный взор. Он постоял у ограды, затем мягким небесным голосом спросил: «Можно пересечь ваш участок и пройти к дороге?»

– Без проблем, – ответил я, глядя на него своими постоянно щурившимися глазами.

– Благодарю покорно…

Я ждал; но вскоре понял, наконец, что он желал узнать моё имя.

– Мистер Офори или просто Тоби.

– Приятно встретиться, Тоби. Меня зовут Кампаем, или просто Номадом, но только не смейся такому по-честному простому имени, ведь оно есть серьёзное, ответственное имя.

Я и не думал смеяться.

– Я и не думал смеяться, что вы.

– Хорошо, мне пора идти. Вечером я устраиваю вечеринку, и я рад пригласить тебя, Тоби, – говорил он, ослепительно и искренне улыбаясь и как бы придавая значимости нашей встрече.

Его приглашение испугало меня, но я был не из тех, кто поддавался испугу:

– Интересное предложение и неожиданное. Я подумаю.

– Приходи в одиннадцать, если ты не занят и у тебя есть время. Но если времени нет, то тебе не стоит приходить, – отстранённо сказал Кампай.

Его улыбка покинула красивое загорелое лицо, и с грустным задумчивым выражением он отворил калитку и пошёл вверх по дорожке, оставляя меня одного с новым впечатлением.

Странные ощущения долго не покидали меня. Кампай удивил меня своей открытостью и чем-то ещё, что я не мог выразить словами. Тогда я не понял, что такое понравилось мне в нём. После знакомства я собирался слушать творчество именно этого человека, что тоже показалось мне крайне необычным, что сближало меня с ним и в высшей степени интриговало меня. Я поспешил отплыть от берега и окунуться в звук.

Почему-то после той встречи мне показалось, что быть честным – значит быть самим собой.

V

Мои наручные часы показывали восемь вечера, когда первые фейерверки начали сотрясать чёрное, усыпанное звёздами небо там, вдали, над участком Номада. То, что всё начиналось в восемь, но что я был приглашён к одиннадцати, заставило меня почувствовать, что что-то необычайное произойдёт этой ночью. Мысли о Кампае не покидали меня, тихо лежавшего в лодке, слегка качавшейся в неподвижной тёмной воде, поправлявшего наушники на голове.

До той минуты я слушал студийные альбомы Номада. В то время я утонул и в иссиня-чёрной, и в светло-голубой психоделии, вдыхая холодный вечерний воздух. Музыка переполнила сердце новыми, но словно когда-то уже ощущаемыми чувствами, и я позабыл обо всём.

Первый альбом, “From The Peak”, был пронизан от начала и до конца молодостью, которая была, к моему удивлению, весьма мрачной и будто притаившейся. Я воображал героя, чьи родители подарили ему хрупкие лыжи и отправили вниз по склону, в жизнь. Он, казалось, был сильным, но очень боялся, что не было странным, потому что у подножия снежной горы виднелся мрачный лес, неизвестно какие опасности таящий в себе. Композиция за композицией солнце скрывалось за хребтами, становилось холодно, одиноко, опасно мчаться вниз. Номад пел глубоким звонким тенором, передавая всё своё переживание через тоскливые мелодии, фразы и рифмы. Некоторые строки особенно запомнились мне, так как в них был смысл, выделяемый оттенками лёгкого вокала. Иногда ритм ускорялся, взрывались протяжные гитары, хватая меня за горло. Тонкие и качавшиеся, они вибрировали, придавая звучанию объём, сравнимый с громадным пространством над белыми горами и чёрным лесом. В конце концов, мне крайне понравился молодой, но холодный огонь в его первом альбоме.

Второй альбом, “On The Beach”, был таким же интересным, как первый, но многим отличался от него. Композиции стали длиннее, гитарные остинато были протяжнее и уже не бежали, а плыли над пляжем, тоже тонкие, но долгие, разливая небо, океан вокруг меня. Мне показалось, что пляж тот был тем, что простирался недалеко от меня. Впоследствии я посмотрю годы записи и узнаю, что первый альбом вышел в 1994 году, а релиз второго состоялся в этом, 2014 году. Предположение оказалось верным: он жил на Южном Берегу два года и записывал здесь. Временная пропасть между двумя единственными релизами показала, что человек этот нажил своё огромное состояние не на продажах своих пластинок. Дальше о нём читать нисколько не хотелось, я чувствовал, что ощутил и понял каждое слово, каждую эмоцию и весь смысл. Я разглядел одиночество в его композициях, что сблизило меня с Кампаем и отчего мне показалось, что я узнал о нём всё. Под сильным впечатлением я не мог побороть то ошибочное ощущение.

Отдельного упоминания стоит его поэзия; сложная, образная, стройная, она точно передавала чувство, но весьма размыто поясняло свой смысл. Только близкий к темам текстов песен человек мог бы сразу понять Номада правильно, и тогда я посчитал, что я оказался одним из таких людей. Я был поражён тем, что не сталкивался с его именем раньше; когда последняя секунда последней песни последнего альбома иссякла во времени, на меня нашла горькая тоска.

С грустью в глазах смотрел я на огни фейерверков. Вдали послышалась живая музыка, отплывая дальше, я стал замечать длинную деревянную пристань, освещённую светом фонарей и уходящую в тёмную даль океана, а также открытый участок, знакомые пляж и сад, блестевший в белом свете дом. Вечеринка начиналась, но я должен был ждать ещё около двух часов.

Моя голова заболела; я взглянул на чёрную поверхность воды: недавно она была прозрачной, а сейчас мерцающие звёзды отражались в ней. Ужасные мысли посещали мою голову, и, чтобы отвлечься, я смотрел на свет города и его оранжевое свечение в небе.

Город, как когда-то сооружённый корабль, плыл по реке времени; и капитаны, и защитники, и пассажиры вместе толкали его по водной глади. Слабые выпадали за борт, сильные делали вид, что решали, куда взять курс, а тем временем большая буря ожидала судно, чтобы обнять, затащить на глубины, тёмные, страшные, как сама смерть. Но люди многому научились, и теперь им не были страшны ни буря, ни ураган, ни водоворот, и они продолжали лететь в бескрайнем пространстве.

Я лёг на дно лодки и плыл, плыл… Вверху блестели звёзды, беспорядочно то исчезая с неба, то вновь виднеясь в его чёрной вышине. Я вглядывался в них, лицезрел их прошлое, которое мало чем отличалось от настоящего и будущего в рамках короткой человеческой жизни. Потом я переводил взор на черноту между ними, пытаясь разглядеть её, прочувствовать мрак. Вдруг стало холодно и страшно. Я вообразил размеры вселенной, и тогда берег унёсся вдаль, и я остался один в полной темноте. Я представлял себя частичкой бескрайнего, отчего стало очень жутко; настолько, что я ощутил остановку сердца, резко поднялся и