Эксодус (Книга 1 и 2) - Леон Урис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скоро, когда настанет лето, они отправятся в путешествие вдоль берега на север или в Шварцвальд или в Баден-Баден с фонтанами и Парк-Отелем. Какое смешное название "Баден-Баден"!
Профессор Иоганн Клемент - ужасно важное лицо. В университете все снимают перед ним шляпу, кланяются и улыбаются ему.
- Доброе утро, герр доктор!
По вечерам приходят еще профессора со своими женами, а иногда еще человек 15-20 студентов, и в папиной комнате тогда негде повернуться. Они поют и спорят и пьют пиво всю ночь напролет. Когда у мамы еще не было живота, она с удовольствием шутила и тоже танцевала с ними.
Сколько есть на свете чудесных вещей и запахов, и звуков для счастливой девочки семи лет!
Всего же лучше были вечера, когда не было гостей, а у папы не было ни работы, ни лекций. Тогда вся семья собиралась у камина. Господи, какое это было счастье сидеть у отца на коленях, смотреть в огонь, чувствовать запах его трубки и слушать его мягкий, низкий голос, когда он читал сказку.
В эти тридцатые годы происходило много странных и непонятных вещей. Люди словно чего-то боялись и говорили шепотом - в особенности в университете. Но все это пустяки, когда наступает карнавал.
У профессора Иоганна Клемента было над чем задуматься. В дни повального безумия нужно сохранить ясную голову. Клемент был убежден, что ход дел в человеческом обществе подчиняется таким же непреклонным законам, как прилив и отлив. Бывали приливы страстей и ненависти, бывали даже приливы полнейшего безумия. Достигнув высшей точки, они низвергались и распадались вничто. Всему человечеству приходилось существовать в этом беспокойном океане, за исключением небольшой горстки, обитающих на таком высоком острове, что о нем разбивались все приливы и отливы, составляющие человеческую историю. Университет, так рассуждал Иоганн Клемент, был как раз таким священным островом.
Когда-то, в средние века, во времена крестовых походов, тоже был такой прилив ненависти; крестоносцы поголовно истребляли тогда евреев. Но прошло то время, когда на евреев возлагали ответственность за чуму или обвиняли в отравлении христианских колодцев. В период просвещения, последовавший за французской революцией, сами христиане разрушили стены гетто. В эту новую эру евреи и величие Германии были неразрывно связаны между собой. Евреи подчинили собственные интересы более высоким интересам всего человечества; они старались раствориться в обществе. И каких великих людей они дали миру! Гейне и Ротшильд, Карл Маркс и Мендельсон и Фрейд. Этот список можно продолжить без конца. Эти люди были, как и Иоганн Клемент, прежде всего и больше всего немцами.
Антисемитизм так же стар, как и человечество, рассуждал Иоганн Клемент. Он был частью бытия - чуть ли не естественный закон. Варьировали только его степень и разновидности. Конечно, лично ему жилось гораздо лучше, чем евреям в восточной Европе или в полуварварских условиях Африки. Остроконечные шапки и франкфуртский погром принадлежали к другому веку.
Пусть Германию захлестывает сейчас новая волна; он и не думает отвернуться от нее и бежать. И подавно не перестанет верить, что немецкий народ со своим великим культурным наследием рано или поздно разделается с преступными элементами, временно захватившими власть в стране.
Иоганн Клемент зорко следил за событиями. Все началось с истошного крика, затем пошли печатные намеки и обвинения, затем был объявлен бойкот евреев, затем - открытые преследования, избиения, выдергивание бород, затем,- ночной террор гитлеровцев, наконец - концентрационные лагеря.
Гестапо, Эсэс, Эсдэ, Крипо, Служба безопасности рейха. Вскоре каждое немецкое семейство находилось под неусыпным надзором нацистов, и мертвая хватка все более и более сжималась, пока были задушены и уничтожены последние остатки сопротивления.
Тем не менее, профессор Иоганн Клемент, как и большинство евреев в Германии, продолжал верить, что лично его эта новая угроза не коснется. Еще его дед преподавал в этом университете. Это был его, Иоганна Клемента, остров, его святая святых. Он полностью считал себя немцем.
Никогда ей не забыть этого воскресенья. Все собрались в доме бабушки в Бонне. Даже дядя Инго проделал весь путь из самого Берлина. Детей отпустили играть во дворе, и дверь гостиной закрыли.
На обратном пути в Кельн ни мама, ни папа не сказали ни единого слова. Взрослые ведут себя иногда как дети. Не успели вернуться домой, как ее и Ганса тут же уложили в постель. Эти тайные разговоры происходили все чаще и чаше, и если постоять у двери и чуточку ее приоткрыть, можно было расслышать все. Мама была ужасно расстроена. Папа был спокоен как всегда.
- Иоганн, милый, нам нужно что-то предпринять. На этот раз беду не пронесет мимо. Дело дошло до того, что я просто боюсь выйти на улицу с детьми.
- Это ты, вероятно, из-за беременности сгущаешь краски.
- Вот уже пять лет, как ты все уверяешь, что все образуется. А положение становится все хуже и хуже.
- Пока я работаю в университете... мы в безопасности.
- Ради бога, Иоганн! Перестань ты тешить себя иллюзиями. У нас не осталось ни одного друга. Даже студенты к нам больше не заходят. Все наши знакомые боятся сказать с нами слово.
Иоганн Клемент закурил трубку и вздохнул. Мирьям прикорнула у его ног и положила головку ему на колени. Он погладил ее по волосам. Рядом у камина потягивался и зевал Максимилиан.
- Я так стараюсь быть такой же храброй и рассудительной, как ты, - сказала Мирьям.
- Мой отец и мой дед учили здесь. Я родился в этом доме. Вся моя жизнь, все, к чему я стремился в жизни, все, что я любил в жизни, все это находится в этом доме. Мое единственное желание, чтобы и Ганс любил все это так же, как любил я. Иногда я задаю себе вопрос: честно ли я поступил по отношению к тебе и к детям, но что-то в моей душе не дает мне бежать. Потерпи еще немножко, Мирьям.., это пройдет... пройдет...
19-го ноября 1938 года.
200 синагог сожжено!
200 еврейских домов разрушено!
8000 еврейских магазинов разграблено!
50 евреев убито!
3000 евреев искалечено!
20000 евреев арестовано!
Начиная с этого дня ни один еврей не имеет права состоять в каком бы то ни было союзе или объединении! Начиная с этого дня ни один еврейский ребенок не имеет права посещать государственную школу!
Начиная с этого дня ни один еврейский ребенок не имеет права входить в общественный парк или на детскую площадку!
Все евреи в Германии облагаются особой денежной повинностью в сумме полтораста миллионов марок!
Начиная с этого дня все евреи обязаны носить желтую повязку с шестиконечной звездой!
Было трудно представить себе положение хуже этого. Однако прилив поднимался все выше и выше, пока волны не захлестнули наконец и остров Иоганна Клемента. В тот день маленькая Карен прибежала домой вся в крови, а в ее ушах гулко раздавалось слово "жид, жид, жид!".
Когда у человека такие глубокие корни и такая непоколебимая вера, разрушение этой веры равносильно катастрофе. Мало того, что он, Иоганн Клемент ошибся; он еще и навлек смертельную опасность на всю семью. Он кинулся искать какой-нибудь выход из положения, и поиски эти привели его в берлинское гестапо. Вернувшись из Берлина, он закрылся в своем кабинете на двое суток, сидя сгорбившись за письменным столом и не сводя глаз с какой-то бумаги, лежавшей перед ним. Эту чудодейственную бумагу ему преподнесли в гестапо. Один росчерк пера на этой бумаге избавил бы его и его семью от дальнейших неприятностей. В этой бумаге лежала судьба их всех.
Он читал ее еще и еще, пока не знал наизусть каждое слово.
...На основании вышеуказанного расследования и неопровержимых фактов, вытекающих из него я, Иоганн Клемент, полностью убедился в том, что данные о моем рождении - подложны и не соответствуют действительности. Я не принадлежу и никогда не принадлежал к еврейскому вероисповеданию. Я - ариец и...
Подпиши! Подпиши! Сотни раз он брался за ручку, чтобы подписать эту бумагу. Сейчас не время для благородных порывов! Он никогда не был евреем... Почему бы ему не подписать?... Какая разница?... Почему не подписать?...
Гестапо дало понять Иоганну Клементу с предельной ясностью, что ему предоставляется возможность выбрать только одно из двух. Если он не подпишет бумагу и не согласится продолжать свою исследовательскую работу, то его семья сможет покинуть Германию только в том случае, если он сам останется заложником.
На третий день утром он вышел из своего кабинета бледный и растерянный и посмотрел в испуганные глаза Мирьям. Затем он подошел к камину и бросил бумагу в огонь.
- Я не могу, - тихо сказал он. - Ты должна немедленно взять детей и выехать из Германии.
Он боялся теперь за каждую минуту, которую его семье осталось провести дома. Каждый стук в дверь, каждый телефонный звонок, звук приближающихся шагов вселял в него страх, какого он не знал до этого.