Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада - Ярослав Шимов

Тем не менее проблем у молодого графа оказалось более чем достаточно. По замечанию Шарля Пти-Дютайи, в Средние века «все стремилось к бесконечному разнообразию: язык, нравы, частное право»{78}. Для тогдашнего общества с его мозаикой быстро сменявших друг друга правителей и вечным перекраиванием границ была характерна частая правовая путаница в том, что касалось сеньориальных отношений. Это относилось и к взаимоотношениям феодальных сеньоров и городских общин. Города Прованса бунтовали уже против Раймунда Беренгера: «…Его феодалы были разрознены и ссорились между собой, но общины оказали ему решительное сопротивление. Они поняли, что государь их хочет быть неограниченным господином… Они составили лигу, куда вошли Марсель, Арль, Тараскон, Тулон, Ницца. <…> Раймонд Беренгарий потребовал покорности; ему отказали и дали понять, что добрые города дают ему средства для существования за то, что его предки некогда проливали кровь за их отцов… Но у городов не было войска, каждая община должна была защищаться отдельно»{79}. Горожане извлекли уроки из опыта прошлых лет — и в 1247 году Авиньон, Арль и Марсель объединились (по образцу итальянских городов, противостоявших императору) в лигу, выступившую против Карла и Беатрисы. Правда, в отличие от итальянских городов, провансальцы рассматривали Фридриха II как союзника. Города были богаты, их ресурсов и крепких стен было вполне достаточно для того, чтобы годами отражать попытки Карла овладеть ими. Напротив, графу в эти первые годы пришлось приложить немало усилий для того, чтобы обеспечить бесперебойный сбор причитавшихся ему налогов — прежде всего соляной подати (gabelle), составлявшей основу его бюджета. К тому же Карлу весьма досаждали интриги его тещи, Беатрисы Савойской, которая непрерывно подстрекала местных баронов против зятя, — а авторитет вдовы Раймунда Беренгера в Провансе был велик.

К 1248 году положение в графстве было с точки зрения Карла далеким от идеального. Правда, от покойного тестя новому графу досталась довольно развитая по тогдашним меркам административная система, которую Карл стремился укреплять. В 1246 году он учредил в Провансе должность сенешаля — своего рода премьер-министра, ведавшего повседневными административными делами. Граф окружил себя преданными людьми, отчасти местными, отчасти пришедшими вместе с ним с севера, и регулярно проводил заседания этого совета. Среди помощников Карла выделялся Адам де Люзарш, епископ Систеронский, который стал наместником графа после того, как тот отбыл в крестовый поход. В каждую из областей графства был назначен бальи, обязанный несколько раз в год отчитываться перед графом или его наместником. Текущие дела в области правосудия находились в ведении верховного судьи (juge-mage), в сфере финансов — в руках казначея.

На всю эту систему чиновников и воинов рассчитывали Карл и Беатриса, отправляясь в 1248 году за тридевять земель — в крестовый поход, задуманный королем Людовиком. Запутанные провансальские дела должны были подождать возвращения графа — если Богу будет угодно вернуть его домой живым и в добром здравии.

ГЛАВА II.

Крестоносец

Надо быть совсем безумным, чтобы служить Богу, не уповая на то, что он может продлить наши жизни и охранить нас от зла и несчастья; и мы должны верить, что в его власти сделать все.

Картина вторая. К Святой земле

ЧТОБЫ понять, зачем королю Людовику и его братьям понадобилось затевать опасное заморское предприятие, нам придется вернуться на несколько столетий назад.

Идея освобождения главной христианской святыни — Гроба Господня — от власти мусульман зародилась на Западе, собственно, сразу после того, как священный город трех религий, Иерусалим, был в VII веке захвачен арабским войском. Оно оттеснило на север — как оказалось, навсегда — Византию, чья власть до той поры распространялась на большую часть Восточного Средиземноморья. Чуть позднее, при Карле Великом, впервые начали формироваться религиозно-идеологические представления, согласно которым христианский Запад представлял собой единое сообщество — коллективного наследника традиций как св. Петра, считающегося первым римским епископом, так и Константина Великого, сделавшего в IV веке христианство государственной религией Римской империи. Неудивительно, что именно в каролингскую эпоху появляется «Константинов дар» — подложный акт, которым император Константин якобы передал папе Сильвестру I и его преемникам верховную власть над значительной частью земель империи, а также признал верховенство римского первосвященника над четырьмя другими патриархами христианской церкви — Иерусалимским, Антиохийским, Александрийским и Константинопольским.

Интерес самого Карла Великого к Святой земле был весьма значительным, он покровительствовал остававшимся там христианам, жертвовал немалые суммы на возведение в Палестине храмов и часовен. После распада созданной им империи эта активность пошла на спад, но «на Западе об этом эпизоде никогда не забывали. Легенда и традиция преувеличили его значение. Возникли представления о том, что Карл якобы установил протекторат над святыми местами и даже сам совершил паломничество. Для франков последующих поколений их право править в Иерусалиме было признанным фактом»{81}.

На каролингскую традицию постепенно наложилось несколько других важных факторов. Прежде всего это было резкое усиление духовной и социально-политической роли католической церкви в результате реформ, проведенных во второй половине XI века и получивших название григорианских — по имени их наиболее активного и последовательного адепта, папы Григория VII (1073–1085). Уже сам Григорий пытался организовать военную экспедицию на Восток, в помощь Византии. В 1074 году он писал императору Генриху IV (которому в скором времени предстояло стать злейшим врагом папы): «…Большая часть заморских христиан истребляется язычниками… и наподобие скота ежедневно избивается… и род христианский уничтожается, они смиренно молят нас о помощи, чтобы христианская вера в наше время, не дай Боже, совершенно не погибла. Я был тронут великим горем… и я предпринял шаги, чтобы пробудить и поднять тех христиан, которые хотят отдать свои жизни за братьев своих, защищая закон Христа»{82}.

Планы эти, впрочем, остались тогда нереализованными, поскольку схватка Григория VII и Генриха IV отвлекла силы и внимание как их самих, так и большей части Европы от ситуации на Востоке. Тем не менее без григорианских реформ, плоды которых сохранились, несмотря на поражение самого папы Григория, призыв одного из его преемников — Урбана II, который прозвучал в 1095 году и положил начало эпохе крестовых походов, мог оказаться просто не услышанным. Но были и другие причины крестоносного энтузиазма — помимо сугубо религиозных, также политические, экономические, демографические и даже климатические. Скажем, массовое участие крестьян в Первом крестовом походе историки объясняют не только религиозным рвением, но и несколькими неурожайными годами, случившимися в середине 1090-х; в результате массы исстрадавшихся людей предпочли отправиться за тридевять земель в поисках лучшей доли, чем голодать и умирать дома. «Протест крестьян, развивавшийся на фоне демографического бума, нехватки земель, закрепления личной зависимости и эсхатологических настроений, выразился также в массовом исходе из деревни, который стал основой двух крупнейших миграционных потоков: бегства в города и крестовых походов»{83}.

Упомянутый демографический подъем, начавшийся в XI столетии, привел, в частности, к появлению на европейском Западе целого слоя молодых рыцарей, становившихся профессиональными охотниками за удачей: «В период XI–XIII веков наиболее активной частью мелкого европейского дворянства, прежде всего французского… были iuvenes, рыцари, только что прошедшие обряд посвящения… Они ушли из дома, покинули привычную среду, чтобы более или менее многочисленными группами отправиться в странствие. Возможно, они действительно шли за своей мечтой; но, несомненно, стремились также ко вполне конкретным целям — личной обеспеченности и общественному престижу, добиться которых им удавалось далеко не всегда»{84}. Именно эти люди составляли основу крестоносных войск на протяжении без малого двухсот лет. Что до вождей — крупных сеньоров и монархов, возглавлявших эти экспедиции, то ими, насколько мы можем судить, тоже двигала комбинация разнообразных мотивов. Здесь было как искреннее благочестие и желание послужить Богу и церкви (скажем, у Людовика VII, наиболее близкого в этом отношении своему правнуку Людовику IX), так и стремление обрести на Востоке славу, богатство и собственное княжество (как, например, в случае с Боэмундом Тарентским, князем Антиохийским[52]). Для аристократии крестовые походы стали «делом, которое дало возможность освятить собственную воинскую доблесть и социальную гордость»{85}.