Царская внучка - Светлана Бестужева-Лада

– Я услала все камеристок и горничных, – гордо сообщила Наталья. – Прикажете просить?

– Проси.

И в помещении возник Морис Линар собственной персоной – неотразимой для всех европейских дам, вне зависимости от их семейного статуса и положения. Увы, он по-прежнему напоминал мне Леонардо ди Каприо, а следовательно, никак не мог вызвать у меня даже легкого восхищения.

– Вы настаивали на личной встрече, господин посланник, – как можно более величественно произнесла я. – Мы одни, говорите, я вас слушаю.

После небольшой, тщательно рассчитанной паузы господин Линар картинно пал к моим ногам, так, что я невольно поджала их под кресло.

– Ваше высочество! Вы можете приказать казнить меня, но я ничего не могу поделать с тем чувством, которое вы мне внушили. Я люблю вас, я вас обожаю…

– И что дальше? – предельно равнодушно спросила я.

– Я мечтаю заслужить ваше доверие… Обычно я говорю женщинам: «Ты – моя». Вы первая в моей жизни, которой я говорю: «Я ваш»…

– Очень лестно. И что мне с вами делать? Штат прислуги у меня, увы, укомплектован.

– Ваше высочество, вы смеетесь над моими чувствами?!

– И не думала. Я просто не понимаю, как вы могли набраться наглости для своей препозиции. Через несколько дней состоится мое обручение, я – наследница российского престола, а вы, кажется, возмечтали стать моим галантом?

– Я пекусь только о вашем счастье, божественная принцесса! Примите предложение маркграфа Бранденбургского, станьте родственницей прусского короля – и вы будете властвовать не только в России…

– У меня уже есть жених, как вам доподлинно известно. А любовники мне ни к чему: ни сейчас, ни в будущем. Возвращайтесь к тому, кто вас послал, и займитесь устройством брака маркграфа с принцессой Бирон…

– Моему господину не нужна горбатая дочь выскочки.

– Сообщите об этом его светлости герцогу Бирону, – ледяным тоном ответила я. – А меня вы более не интересуете. Ступайте, мне пора спать.

– Подумайте, ваше высочество! Если императрица узнает, что вы принимали мужчину ночью в своих покоях…

– Она узнает, – спокойно ответила я. – Андрей Иванович, покажись господину посланнику.

Увидев выходящего из моей спальни Ушакова, Линар едва не лишился чувств от страха.

– Забирай этого господина, Андрей Иванович, – приказала я. – Небось, и сам ведаешь, что с ним делать надлежит. А докладывать ее императорскому величеству о сём прискорбном событии или нет – тебе решать. Все свободны.

– У меня дипломатическая неприкосновенность! – взвизгнул Линар.

– Так и занимайтесь дипломатией, сударь мой, а в альковы к персонам высоким не лезьте, – по-отечески посоветовал ему Ушаков. – Поедем теперь ко мне, побеседуем, подорожные грамоты вам выправим…

Моего несостоявшегося любовника, едва ли не обеспамятевшего, вывели из будуара. Через пару минут явилась Наталья – бледная до синевы и дрожащая.

– А со мной что будет? – трясущимися губами вопросила она.

– Зависит от твоего поведения, – утешила ее я. – Будешь мне служить верой и правдой, не пожалеешь. Предашь – на эшафоте прилюдно кнутом обдерут, язык укоротят и пошлют сибирские остроги пересчитывать.

Прекрасная Лопухина посмотрела на меня безумными глазами и без памяти рухнула на пол.

Глава шестая. О записках, травах и молитвах

Последнюю «дщерь Петрову», Елизавету, похоронили пристойно, но скромно: без пышных церковных обрядов и даже – случай беспрецедентный! – без объявления при дворе траура. Моя августейшая тетушка и слышать не хотела о том, чтобы «выблядка лифляндской портомои» почтили хоть какими-то приличными знаками скорби. Зачата в блуде, в нем родилась, жила и от последствий собственного блуда преставилась. О чем тут печалиться? Нарышкинская ветвь дома Романовых с грохотом обвалилась с родословного древа, теперь предстояло холить и лелеять вторую оставшуюся ветвь – от Милославских.

Хотя «ветвью» это можно было назвать только при большом желании и сильном напряге воображения. Анна Иоанновна была всего лишь средней дочерью номинального царя Иоанна, племянницей великого Петра, легенды о котором все еще ходили в народе, и бывшей вдовствующей герцогини Курляндской. Я же, увы, была только племянницей племянницы, да еще от папеньки-немца, сильно разбавившего чисто русскую кровь.

Возможно, конечно, я действительно была плодом связи Петра Алексеевича с моей покойной маменькой, но… озвучивать эту версию было бы чистым политическим самоубийством. Пока, во всяком случае.

Дело должно было поправить мое обручение с представителем самой что ни на есть старорусской боярской фамилии Салтыковых, против которых никто из соотечественников-аристократов ничего не имел. Салтыковы всегда держались в непосредственной близости от российских царей… но и несколько в стороне от придворной жизни, а уж политику вообще обходили по дуге за три версты.

Вот и нареченный мой, граф Владимир, показал себя отменным воином и заслуженно носил капитанский чин, но ни в какие интриги отродясь не влезал и своими родственными связями с императрицей никогда не кичился. За что и был в конечном итоге достойно вознагражден.

День нашего обручения начался, разумеется, с длинного и пышного молебна, причем первым лицом в нем был сам патриарх Феофан. Тётушка-императрица взирала на происходившего с особого кресла: чувствовала она себя не ахти и многочасовую службу точно не выстояла бы. Зато по окончании ее с кресла изволила подняться и собственноручно передала патриарху два перстня для обручения. По моей ненавязчивой подсказке перстни были выбраны те самые, которыми обручался ныне покойный император Пётр Алексеевич сначала с Марией Меньшиковой, а потом – с Екатериной Долгорукой.

Нужды нет, что оба обручения так и не привели к браку, а обе невесты последовательно оказались в Сибири: я искренне верила в то, что Бог любит троицу и уж мое-то обручение точно завершится счастливым супружеством. К тому же меня элементарно душила жаба: заказывать новые драгоценности был довольно накладно, а средства, выделенные на это дело казной, я планировала использовать совсем по-другому.

Так или иначе, кольцами мы с графом Владимиром обменялись, после чего патриарх торжественно провозгласил с амвона, что жених благоверной государыни-царевны Анны Алексеевны с этого момента становится Великим князем и этот титул будут носить его дети, родившиеся в браке с наследницей русского престола. Вдобавок к этому он был пожалован чином подполковника Преображенского полка (к этому времени преображенному до неузнаваемости, пардон за каламбур, за счет замены в нем практически всего личного состава на исключительно русский, фанатично преданный императрице и престолу).

Многочисленная салтыковская родня, набившаяся в храм, рыдала от умиления и осознания зарождающегося величия семьи. Я же пристойно пустила слезу, облобызав пухлую длань тетушки. Никаких поцелуев, даже чисто символических, со стороны жениха я не допустила, заранее разъяснив всем заинтересованным лицам, что мы и так порядком испоганили древние дедовские обычаи, согласно которым жених мог лицезреть невесту только после совершения обряда венчания. Надо хотя бы под конец соблюдать приличия: чай, не Европа какая-нибудь распутная – Третий Рим, оплот духовности и нравственности.

В виде компенсации мой будущий супруг получил еще и должность Московского губернатора и главнокомандующего. Тут я строго придерживалась исторических реалий: все это Владимир Салтыков действительно обрел, но… чуть позже, после смерти Анны Иоанновны и коронации Елизаветы Петровны. Чем руководствовалась при этом ныне уже покойная Елизавета, я сказать затруднялась, никаких особых заслуг у гвардии капитана перед престолом тогда не было. Но губернатором он себя показал отменным, при нем Москва начала отстраиваться в камне и потихоньку превращаться из «большой деревни» в почти нормальный город.

Вот это меня как раз очень устраивало, ибо я планировала вернуть родному городу его прежний столичный статус – на радость патриарху и старой русской аристократии. Санкт-Петербург и так не зачахнет, все-таки крупный порт, географически крайне удачно расположенный для иноземных торговцев. Но держать столицу чуть ли не на самой границе государства, да еще терпеть ежегодные ее затопления чуть ли не по шпиль Петропавловского собора… нет уж, дудки. Гениальную ошибку Петра следовало исправить, пока эта северная Венеция еще не стала колыбелью какой-нибудь революции.

Парадный приём во дворце по поводу обручения был устроен очень скромно, опять же с моей подачи. Нас поздравили иностранные послы и самые знатные российские персоны, которые, как мне показалось, пребывали в некотором смущении. Ибо привыкли к тому, что обручаются особы царствующего дома мужского пола, которые и допускают к руке своей невесты верноподданных. Тут же все было ровно наоборот: впору было мне брать жениха за руку и совать эту руку под поцелуи поздравлявших. Так что ограничились церемонными поклонами и поднесением ценных презентов.