Никодимово озеро - Евгений Титаренко

Крепкая Аленина ладонь все сильней и сильней сжимала пальцы Сергея по мере того, как двое начали углубляться в развалины пепелища на месте, где ночью была яма.

Сергей хотел высвободить руку, но, глянув на бледное, со сдвинутыми бровями лицо Алены, сдержался.

То, что произошло дальше, было необъяснимо.

Алена почти впилась ногтями в руку Сергея. Потом пальцы ее стали медленно ослабевать… И нервная дрожь передалась от нее Сергею.

Они ошеломленно уставились, друг на друга когда мужчины на пепелище — теперь уже втроем ― почти по грудь углубились в подвал дома бабки Татьяны.

Трупа в развалинах пожарища не было.

Через час на территории бывшей усадьбы не осталось нетронутой головешки. Но, кроме жалких останков металлической утвари: самовара, кастрюль, ведер, — ничего достойного внимания на пепелище не обнаружилось. Женщины дружно ахали, вдруг узнав тяжелый чугунный ковш, из которого бабка Татьяна когда-то кому-то давала напиться, или медную гирю от старинных часов с кукушкой. Все это сбрасывалось в одну общую кучу, куда легли и проржавелые тазики, и обручи от кадушек из расчищенного подполья, трухлявая обшивка которого сверху выгорела, а внизу, казалось, даже не просохла, и, наверное, пахла гнилью.

Окончательно сбитые с толку, Сергей и Алена долго стояли над распахнутым зевом двухметровой ямы, куда совсем еще недавно они забирались вместе с Лешкой, и луч фонаря метался от стены к стене, сгущая черноту над люком…

Тех загадок, которыми они населяли усадьбу бабки Татьяны в детстве, теперь уже не было. Но появилась другая, более необъяснимая… Сергей оглянулся. Он забыл про лопаты! Они тоже исчезли! И тоже были.

Алена потянула его за руку:

― Идем… — А когда отошли за кольцо любопытных, спросила, кивнув для большей убедительности головой: — Может показалось?..

Сергей куснул губу.

― Нет, Алена… Ты сама знаешь, что нет.

Ночью он должен был хоть где-нибудь оставаться до конца: здесь или в Южном. И там, и тут он просмотрел что-то важное.

― Теперь случится еще что-нибудь… — с непонятной убежденностью проговорила Алена, зачем-то удерживая на себе взгляд Сергея.

― Я, Аленка, пойду… перемет выберу. Ладно? А ты побудь здесь или дома. А? Лучше здесь. — Сергей помялся, выбирая фразу пообтекаемей. — Может, подойдет кто-нибудь… Хорошо?

Алена поняла его, кивнула:

― Хорошо… — За всю свою жизнь Сергей видел её такой сосредоточенной и такой смирной, пожалуй, всего три раза: нынешней ночью, когда она просила его побыть у окна, пока она разденется и ляжет, теперь, да еще накануне, когда сказала про Галину: «Сережка, ведь она старше его…»

― Только ты не задерживайся… — попросила Алена. — Мы еще в больницу, должны попасть…

― Попадем… — заверил Сергей, делая шаг по направлению заливчика, где стояла «Наяда».

Алена хотела сказать еще что-то, но смолчала, провожая глазами его спину.

Путаницей или началом какой-то пока неуловимой ясности можно было назвать все те новые факты, что прямо шли косвенно примыкали к событиям в Татьяниной усадьбе?

Первое беспокойство основывалось лишь на подсознательном убеждении, что между несчастным случаем с Лешкой и пожаром на берегу Никодимова озера есть какая-то связь.

Огонек, увиденный бабкой на дорожке близ дома или почудившийся ей, вызвал у Сергея мысль об участии в событиях кого-то еще, второго, помимо Лешки…

И сразу важным сделалось понять, ходил или не ходил он к затону, а если ходил, то зачем, где и с кем увиделся или столкнулся, почему не оснастил перемет, кому отдал или вынужден был отдать «Наяду», ибо, оставив ее в районе урмана, Лешка не успел бы пешком возвратиться в Никодимовку к началу пожара.

Дневник, необходимость что-то припрятать и Лешкино отречение в связи с этим от детской романтики прямо указывали на то, что усадьба стала для него чем-то большим (или меньшим?), нежели она была для них всегда… Но запись эта сделана не теперь, а может быть, месяц или два назад… Изменилось ли что-нибудь за истекшее время?

Наконец, Лешка не скрывал в дневнике своей привязанности к Галине, а значит — и к ее окружению. Можно бы построить на этом хоть поверхностные догадки…

Но в развалинах пожарища обнаруживается труп и оказывается столь же внезапным, для двух неизвестных, как для Сергея и Алены. Искали они явно не то… А что они искали?

Брат Галины со своим гостем оказываются ночью дома. Если на минутку допустить, что они каким-то чудом все-таки обогнали Сергея, — вернуться и прибрать труп они уже никак не могли. Остается невыясненным, где в то время находился Кольша…

А если и Николай тоже был дома: у себя или в соседней комнате — неважно… Кому понадобилось тогда замести следы раскопок на пепелище? Тем неизвестным, что отыскали труп, когда прошел страх и вернулось благоразумие? Или кому-то еще, для кого этот новый труп не был неожиданным в развалинах? И знает ли что-нибудь обо всем этом Лешка?..

В затоне царила та же оцепенелая тишина, что и вчера, что ночью. Лишь время от времени с веток тальника падали на воду тяжелые капли, и тогда слышался короткий, не раздражающий слуха звук: «Клок… клок…» Звук этот не нарушал тишины, а словно бы дополнял ее.

Незаметно оглядывая берег, Сергей отвязал напряженно вздрагивающий перемет. При любых других обстоятельствах это биение в глубине затона вызвало бы прилив необъяснимого, но всегда радостного волнения… Этим летом с самого начала все складывалось не как всегда.

Берег около затона был пуст.

Выбрав перемет, Сергей снял трех вполне приличных сазанов, на пятьсот-шестьсот граммов каждый, бросил их в лужицу на дне лодки. Оставил «Наяду» возле тальников и сошел на берег без какой-нибудь определенной цели. Мох под ногами пружинил неслышно, мягко. Но от воды, проступавшей под ним, и от росных после дождя кустов джинсы сразу стали мокрыми выше колен.

До Кирасировки от затона не больше часа ходьбы, и никому из местных жителей не пришло бы в голову тащить с собой котомку с провизией, чтобы поставить сетку в затоне. Мужик в соломенной шляпе был скорее всего приезжим. А приезжие: студенты, охотники, рыбаки — устраивались, как правило, на заимке, в стороне от деревни, полагая, наверно, что забираются в глухомань, в самые что ни на есть дебри тайги. А от глухомани этой до деревенского молока и сельпо не так уж далеко при необходимости…

Заимкой Алена, Сергей и Лешка называли охотничью избушку, что невесть когда и невесть кем была срублена у Желтого ключа, в двух-трех километрах от озера. Делалась избушка надолго, прочно, и время щадило ее. Единственное оконце можно было в непогоду заткнуть соломой, дверь снаружи подпиралась колом, а если где начинала протекать крыша — береста и несколько еловых веток были всегда под рукой. Поэтому в просторной рубленке иногда целыми месяцами жили по шесть, а то и восемь человек. Главным образом студенты. Рыбаки и охотники многолюдья, гитар, транзисторов не любили и, оккупировав избушку, давали понять это веселым студентам, если те не удосуживались оказаться первыми.

Близ Желтого ключа, или Желтого родника, на кедрач наступала смешанная тайга, и аккуратную, в анютиных глазках плешинку, что одним краем упиралась в родниковый ручей, а другим — в порожек старой, избушки, окружали высоченные ели, пихта, лиственница.

Раньше, когда Сергею, Алене и Лешке тоже казалось, что глухомань и дебри начинаются в трех километрах от дома, они часто бывали здесь: пекли кедровые шишки на костре, картофель и обязательно, как того требуют законы тайги, оставляли после себя кучку хвороста, сухой бересты, несколько спичек, соль… Потом в район Никодимова озера зачастили туристы, а для туземцев-друзей вчерашняя глухомань стала привычным, давно обжитым углом, и утратила былую привлекательность ничейная, у Желтого ручья, заимка…

Сергей не ошибся в своих предположениях. Еще издалека он почувствовал запах костра со стороны Желтого ключа и приближался к избушке осторожно, стараясь не быть замеченным раньше времени. Над самым ручьем, журчливым, истемна-светлым, при одном взгляде на который уже ломило зубы, остановился за елью.

В нескольких шагах перед избушкой энергично потрескивал небольшой костерок. Пламя его было почти невидимо в солнечном свете. А легкий голубоватый дымок зачинался будто бы независимо от костра, выше него, и неторопливо, свободно растекался в лапах темно-зеленой пихты.

Над костром, подвешенный на трех березовых рогатулинах, булькотил прокопченный котелок.

На поляне расположились трое. Сергей обратил внимание прежде всего на мужика в соломенной шляпе. Он сидел на корточках у самого огня, боком к Сергею, и, пользуясь, как дуршлагом, изрешеченной консервной банкой, протирал сквозь нее в кипящий над огнем котелок рыбу. Запах двойной, а может быть, даже тройной ухи чувствовался на расстоянии.