Рассказы о верном друге - Борис Рябинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да это еще не самое большое несчастье и самая большая потеря. Советские «пахари моря» — траулеры, плавучие базы советских сельдяных промыслов, бороздят воды Северной Атлантики. Это — крупная добыча для морского разбойника. Такую он может не только потопить, но и попытаться привести в свой порт. Сколько семей осиротеет враз, потеряв своих кормильцев… Нет, нет, нельзя допустить этого!
Но что делать, что?
Локотков в бессильной ярости кусал себе губы. Он пробовал ползти, но, взмокнув, будто после бани, вскоре вынужден был растянуться на спине. Грудь ходила ходуном, в глазах мелькали какие-то черные мухи.
Эх, крылья бы ему!… Почему в сновидениях он мог парить, как вон тот ястреб, что кружит в вышине, высматривая добычу, а когда надо — прикован к земле, точно цепями? Немощен человек…
Локотков притих и лежал, набираясь сил. Муш ткнулся влажным носом и лизнул в щеку. И Муш понимал, что случилось что-то неприятное, не выделывал веселых прыжков и курбетов, как бывало прежде, когда они на досуге вдвоем странствовали по тундре.
В траве прошмыгнул крошка-лемминг, потом, осмелев, высунулся наполовину и повел подвижным остреньким носиком, блеснув глазками-бисеринками, как бы осведомившись: что вы тут делаете? Муш не удостоил его даже взглядом — все внимание на хозяина.
— Эх, пес! — сказал с горечью Локотков. — Мне бы твои ноги…
«Муш… вперед, Муш!…»
Сказав так, Локотков вдруг осекся и уставился глазами на собаку, точно впервые увидев ее.
Отчего бы не попробовать… Великолепная мысль! Таскал же Муш метеорологические сводки Стукову, когда Локоткову было лень самому нести их. И в армии, говорят, есть собаки-связисты…
Да! Но как заставить Муша понять, что от него требуют?
Впрочем, тут Локотков не проявил поспешности, которая раз уже так подвела его, а действовал последовательно. Прежде всего написал записку на листике из блокнота, затем, пошарив в карманах и не найдя ни бечевки, ни чего-либо, что могло бы заменить ее, выдернул несколько ниток из подкладки бушлата и, обвернув записку вокруг ошейника Муша, накрепко примотал ее.
Для собаки главное — рефлекс. Локотков не изучал теорию дрессировки и поступал скорее по наитию, чем в результате сознательного обдумывания, но способ, избранный им, был правилен. Об этом свидетельствовал блеск глаз Муша и какое-то новое выражение, появившееся в них, а также трепетание всего его тела. Раз привязывают к ошейнику — значит, надо бежать, нести. Это Муш уже знал. Но в какую сторону? Кому? Вот в этом и была вся задача.
Ощутив послание на шее, Муш заюлил, завертелся на месте, нетерпеливо спрашивая: а что он должен сделать после этого? Локотков придержал его, как бы настораживая к вниманию, потом, взмахнув рукой туда, куда они направлялись, выразительно сказал:
— Муш… вперед! Муш! Понял?…
Муш не понял. Он остался около Локоткова. Радист замахал на него руками, закричал:
— Пошел, пошел! Марш!
И — не добился ничего. Муш опять шевельнул хвостом, виновато понурился и — опять уставился в глаза Локоткову. «Не понимаю, — казалось, говорил он. — Повтори еще раз».
Вот история! Ну зачем природа дала собаке инстинкт, но не снабдила человеческим разумом? Все было бы проще…
Но Локотков не отказался от своего замысла. Ничего другого, собственно, ему не оставалось.
Достаточно, чтобы лайка появилась в поселке. Там ее знают, об остальном можно не заботиться…
Он так гнал от себя собаку, что Муш, наконец, отбежал от него на несколько шагов и остановился в замешательстве. Опять остановился! И, кроме того, пес направился не в ту сторону — возвращался на зимовку, а требовалось как раз наоборот. Тогда Локотков, подобрав сухую хворостину, отшвырнул ее с силой, насколько это можно было сделать в полулежачем положении. Муш тотчас устремился за нею, оказавшись теперь с другого бока от Локоткова. Застыв над хворостиной, пес вопросительно посмотрел на хозяина. Приносить брошенные предметы он не был обучен, но ведь не зря же хозяин бросал…
Что происходило в мозгу Муша? Совершенно очевидно, что он силился понять человека.
Локотков метнул камень. Другой. Третий. И раз от раза дальше и дальше. Он показывал: туда, туда надо бежать. Пойми!
Протяжный басистый рев разнесся вдруг над тундрой. К причалу в поселке, видимо, подходил рыболовный сейнер. Муш встрепенулся и замер, навострив уши, весь устремленный на этот звук.
— Пошел, пошел! Марш! — кричал Локотков.
Муш повел ушами еще, помедлил и, оглядываясь, побежал на гудок. Муш слышал его раньше, когда они с Локотковым бывали в поселке. Несколько раз Муш останавливался, но крики радиста вновь и вновь подстегивали его.
Постепенно Муш становился все меньше и меньше. Взбежав на пригорок, с которого открывался вид на море, он остановился на минуту в нерешительности, поглядел назад, потом вперед, потом опять назад, охваченный двумя противоречивыми желаниями, и затем, как бы решившись на что-то, пустился во всю прыть по спуску к поселку…
Побережье насторожилось
Остается сказать немного.
Всем известны события, которые последовали за этим безоблачным историческим утром 22 июня 1941 года. Здесь, на Севере, в районе зимовки четырех товарищей, они начались даже несколько раньше, чем в других местах.
Муш доставил послание Локоткова. И в тот же час о появлении фашистской подводной лодки в территориальных водах и на путях движения рыболовецких караванов стало известно всем, всем. Тревожная радиоморзянка полетела по эфиру, оповещая о коварных замыслах врага. Карбасы и рыболовные траулеры поспешно возвращались в гавани. Побережье насторожилось.
К терпящим бедствие зимовщикам немедленно была выслана помощь. На розыски рейдера вышли катера-охотники пограничной охраны, эскадрильи боевых самолетов. Они отвечали ударом на удар. Пытавшегося укрыться в морской лазури хищника сопровождали взрывы глубинных бомб. Так сюда пришла война…
ПТ-342 (МАЛЫШ)
1
Глубокая, суровая осень 1941 года. В те дни на полях Подмосковья происходило величайшее сражение — битва за Москву.
Короткий ноябрьский день погас. К ночи вновь поднялась злая холодная поземка. Резкие порывы ветра сотрясали оголенные ветви кустов и деревьев, с протяжным завыванием проносились по широкому заснеженному пространству, завивая быстро бегущие белые струйки, отчего казалось, что все поле дымится, как после пожара, и занося снегом трупы убитых гитлеровцев, остовы искореженных и сожженных немецких танков. С сухим шуршанием в окоп сыпалась колючая снежная крупа.
Вечером, когда наступило недолгое затишье и солдаты получили наконец передышку для еды и сна, рядовой Миронов, большой охотник до разных новостей и слухов, сказал, обращаясь к своему соседу, молчаливому и замкнутому бронебойщику Двинянинову:
— Слыхал? В тридцатую роту собак привели. Сказывают, и нам тоже скоро дадут…
Тимофей Двинянинов — солдат старшего возраста, человек положительный и солидный, с крепким крестьянским умом и неторопливыми движениями, которые, однако, в нужную минуту сочетались у него с большой быстротой действий, — отозвался не сразу. По свойственной ему привычке он сначала попытался мысленно прикинуть, какую практическую ценность могло иметь сообщенное Мироновым известие, для чего нужны собаки в окопах, и лишь после этого безразлично, даже как бы нехотя, низким басом, слегка охрипшим от постоянного пребывания на морозе, осведомился:
— На что они тут понадобились?
— Танки, слышь, взрывать будут.
— Это как же? Гранатами что ли? — заинтересовался молоденький боец, сидевший со своим котелком в двух шагах от них.
— Вот этого не знаю, а врать не хочу. Так, бают, обучены.
Двинянинов не спеша дочерпал из котелка до дна, обтер усы и, спрятав ложку в мешок, принялся скручивать махорочную папироску.
«Тут люди воюют, а он о собаках…» — равнодушно подумал он, ощущая в себе тяжелую усталость, какая бывает после боя.
Пятый месяц идет война. Пятый месяц… Двинянинов уже потерял счет дням, проведенным под огнем противника, ежеминутно встречаясь со смертью. Не унимаются фрицы, не прекращается ожесточенное сражение. Только ночью немного и передохнешь. Но и ночью непрерывно вспыхивают по горизонту орудийные зарницы, далекий тяжкий гул сотрясает стенки окопов.
Опять целый день лезли танки. За танками бежала орущая, пьяная пехота. Ее косили из винтовок, пулеметов, расшвыривали и рвали в клочья взрывами гранат. Бой продолжался от рассвета до потемок.
Двинянинов сидел в своем тесном, выдвинутом вперед окопчике и ждал, когда танки подойдут ближе, чтобы вернее пробить броню. Вокруг шла стрельба, рвались снаряды и мины, а он сидел и ждал, и это бездействие ожидания было тягостнее всего.
