Ловушка для ящериц - Тамара Орлова

А вечером, собирая раскиданные Липой по всей комнате вещи в клетчатый сиротский чемодан, она нашла в кармане дорожного жакета письмо от тетки. Мелкие, кудрявые строчки, словно писанные под микроскопом, наверное, Агата перепутала очки или не зажгла лампы: "Что же касается Олимпии, то ты удивишься и будешь озадачена: она гражданская жена Антона, да-да, твоего кузена Антона, они прожили вместе пять, не то семь лет, а потом он ее внезапно оставил. Это случилось вскоре после того, как ты вышла замуж, он исчез без следа, говорили, что записался во флот, и она всюду его разыскивала. Я не знаю, умер ли он, потому что серьезно, наследственно болен, знаю только, что короткое время он лечился в Пантеите, потому и дала ей ваш адрес. Про тебя с Антоном, само собой, Олимпия ничего не подозревает, это было бы слишком жестоко. Хотя, кто знает, может, вы и подружитесь. Я всегда сожалела, что он так и не смог себе простить, и этот червь изглодал его раньше могильного. Насколько я помню, ты когда-то увлекалась им, поэтому будь снисходительна к бедной Олимпии, с ее матерью мы..."

Вот, оказывается, в чем дело. Тот рассказ под соснами, который она, Мина, почти не слушала, мечтая о прошлом, был о нем, об Антоне. Вполне на него похоже записаться моряком. А та девочка, чью фотографию в подробностях описывала Липа, была ею, но младенцы все на одно лицо... Да-да, оказывается, эта пологая, скрадывающая кручи дорога, по которой возят покойников наверх, отчего кажется, что они привстают, вглядываясь, далеко ли еще, вела и к ее развязке тоже. Здесь похоронен ее брат, ее единственный, которого она не сумеет разлюбить, ведь мертвых любят вечно. Надо сказать Марку, пока он не убил Таниста.

24

Большая часть вещей в чемодан не поместилась. Кое-что из курортных принадлежностей Липа покупала в местных магазинах сама, кое-какие платья они ей подарили, что-то она одалживала у Мины, забывая вернуть. Короче, в небольшой чемодан, с которым однажды Олимпия, "просто Липа", появилась на вилле, все это барахло не влезало, а значит, задвинуть его под кровать или поставить на полку в сарае не получится. Мина стояла перед внушительной кучей почти неношеного муслина и шелка, не зная, куда все это деть, и вдруг догадалась - конечно, отдать хозяйке. Катюша, судя по всему, вырастет не в мать высокой и тонкокостной, поэтому легко будет подогнать и перешить по моде, она охотно поможет.

Марк тоже собирал вещи. Точнее, встречая расквартированные по всему дому безделушки и пустяки, сносил их в спальню, в угловой комод, в котором однажды уже потерялся Минин браслет-ящерица. После похорон он предполагал провести здесь не больше недели, жене пора было показаться городским докторам. К тому же обоим неожиданно здесь надоело, как надоедает просиженное гнездо хлопающему крыльями птенцу или одинокому путнику зал ожидания на провинциальном вокзале, в котором он три часа кряду прятался от дождя. Так бывает, когда оглядываешься с подножки поезда, на секунду представляя оставленную под южным жарким солнцем курортную жизнь: озвученную сердитыми осами торговку сластями на площади, винный запах деревянной стойки и сумеречную прохладу бара, завсегдатаем которого был, и понимаешь, что не поздно еще выгрузить багаж и во все это вернуться, но секунды раздумья слишком мечтательны и длинны, поэтому проводник захлопывает за тобой дверь и, глядя уже в окно на железнодорожную изнанку пейзажа, ты вдруг прозреваешь, что никогда сюда не вернешься. Марк покосился на мельхиоровую кофеварку, изящное изобретение изящного века, но трогать не стал - им осталось еще два-три дня.

В предпоследний, девятый со дня смерти Олимпии день они, возвращаясь с доктором вместе с кладбища, нагнали семейную чету Ланских, необычно оживленную трагическими воспоминаниями, а несколько ниже, на повороте, обнаружили сидящего под раскидистым орехом Варона. Сначала они решили, что он по обыкновению пьян. В синяках и ссадинах, разорванной гавайке, в листьях и пыли, он тяжелым камнем колол грецкие орехи и, подбирая их с земли, жадно ел. Судя по его виду, так он провел все девять дней, хотя на похоронах его не заметили. Возможно, он пришел позднее, но никто не думал, что он настолько привязался к Олимпии, хотя, действительно, иногда чужая вроде бы смерть потрясает сильнее родственной.

- Да, я видел их вместе на корте.

- И я. Не один раз. - Это чета Ланских обсуждала увиденное.

- Однако это еще не повод...

- Конечно, конечно. Он просто чертовски пьян.

Компания, потоптавшись перед пыльным Вароном, который, опасливо на них покосившись, начал поедать орехи еще быстрее, с мусором и шелухой, не выдержав тяжелого зрелища, отправилась дальше, оставив доктора и Марка позаботиться о несчастном и по возможности спустить его вниз. Впрочем, доктор вскоре к ним присоединился; догнав немного отставшую Мину, он пошел рядом с ней.

- Марк решил пополнить свою коллекцию историй?

- Да... Хотя я мог бы рассказать ее лучше, во всяком случае, членораздельней, но ему, по всей вероятности, потребен местный колорит. Дело в том, что Олимпия и Варон были прежде знакомы. Более того, они прожили довольно долго, лет пять вместе, когда Варон начал пить. Не знаю, что именно послужило причиной: то ли Липа слишком активно боролась с этой ужасной его страстью, то ли он сам, а он человек чрезвычайно, не верьте внешности, чувствительный и тонкий, решил оградить ее от своего порока, но, как бы там не было, Варон бежал от Олимпии, не оставив даже письма.

Да, да, Липа ей об этом рассказывала: как металась она по знакомым, потом по городским больницам и моргам, пыталась напиваться сама, чтобы понять, что пьяному человеку может прийти в голову, и все не могла смириться с мыслью, что он взял и так вот просто исчез, умер или ходит где-нибудь по тротуару, садится на самый обыкновенный стул, поддернув правую брючину, болеет весенним насморком, а она никогда его не увидит.

Вполне возможно, что доктор рассказал правду и это тетя Агата ошиблась, сплела две истории в одну. Или было в жизни Липы двое мужчин, которые ее покинули? Однако Варон-то остался жив, поэтому она не могла назваться вдовой. Все это не имело значения, Мина в любом случае останется здесь. Денег должно хватить на достаточно долгий срок; если же Агата вконец проиграется, то можно переехать в барак-особняк, за его колючий чертополох никто из чужих не заглядывает. Что же до ребеночка, спохватилась Мина, то она отдаст его на воспитание в местную семью, они рожают помногу и потому различий не делают. В ее воображении он окончательно совпал с юным садовником, вернув богам украденное.

25

Ей снился рай. В этом раю она была китаянкой, а Марк сигуном, роль судьбы исполняла тетя Агата с выбеленным морщинистым лицом и в белых носочках с отдельным большим пальцем; она им, как шаловливая девочка, шевелила, когда зашла в их комнату, чтобы прервать совершавшийся на жидкой циновке любовный акт. Мина была ей за это признательна: таким жестким оказался под ней пол и тяжелым, словно высеченным из слоновой кости, Марк. Хотя она точно знала, что в расшитом шелковыми драконами халате по саду разгуливал не он. Марк путешествовал в другом месте, добывал для нее розовый жемчуг. Несмотря на неудобство и явный обман, она была счастлива, ведь находилась в раю.

Рай этот начался, когда Мина объявила Марку, что останется в южном городке навсегда. Он посоветовался с доктором, и ее уложили в постель, точнее, насильно засунули, поймав и связав, поскольку она пыталась убежать на сумасшедшую виллу к Кибеле. В крону шелковицы метнулась желтоглазая гибкая тень, так же они справились с Олимпией, мелькнуло у нее в голове. Пока она молча боролась, хлопая ломкими крыльями, выдиралась из сильных мужских рук, они порвали на ней одежду, и одна круглая, набухшая грудь вывесилась наружу - на секунду, пока доктор вводил ей лекарство, в ней вспыхнуло прежнее вожделение, а потом сразу начался рай. Ах, вот кто прятался в китайском халате Марка!

Постепенно райский свет сменился робким апрельским солнцем, платиновые ветви деревьев - серебристыми тополями, она дома, лежит на старинной, с коваными гирляндами роз кровати, рядом уютная колыбель, и оттуда на нее глядит из-под надменно приспущенных век маленький смуглый мальчик, ее возлюбленный сын, единственная на всю оставшуюся жизнь радость. Потому-то весь курортный городок, бывший когда-то имперской портовой гордостью, вместе с его темноглазыми жителями, проворными козами, бесконечной набережной, чахлым георгином и фонтанчиком для питья пошел на дно памяти так же быстро, как протараненный генуэзцами корабль, стоило Мине вернуться домой и через положенное число месяцев родить. И если она спросила, замкнулся ли солнечный круг над Танистом, то только из уважения к Марку, и тот ответил кратко: "Да".

Она ни в коем случае не должна была узнать, каким способом это произошло, хотя об этом подробно написали в местной газете, которую ему переслал доктор. Статья была большая, но главный смысл укладывался в абзац: "Шестнадцатилетний Артур, - так звали, оказывается, их Таниста, - с юных лет поднимаясь в горы с пастухами, привык к простой, непорочной жизни, как привыкают к чистому воздуху и прозрачной воде. Курортные искушения, странным образом в мальчике трансформировавшись, исказили неустойчивую детскую психику, обратив во зло раннюю подростковую сексуальность. Проявив поистине античную разборчивость, юный Артур соблазнил местную дурочку, также несовершеннолетнюю, рассчитывая с ее помощью добраться до ее младшего брата, страшно сказать, четырехгодовалого малыша. Местный врач, который неоднократно обследовал девочку, обнаружил определенного рода расстройство, что зафиксировано в записях от такого-то числа, добился от нее признания, после чего пригрозил юноше пистолетом, из которого впоследствии тот и был убит. Из чего естественно вытекает, что подозреваемый номер один уважаемый эскулап, который в силу неведомых никому причин вот уже семь лет проживает в нашем городе".