Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник) - Валентин Катаев

– Пей водку, стер-р-рва! – прорычал Вася Волосатов.

Емельян Черноземный дрожащими руками поднес ко рту горлышко бутылки, и щеки его покрылись бледной зеленью отвращения.

– Пей, свинья!

– Н-не могу… Душу воротит! – прошептал Емельян. – Запаха ее, подлой, не выношу! – И опустился перед Васей Волосатовым на колени.

– Будешь?! – загрохотал Вася, багровея.

– Не буду больше, – обливаясь слезами, проговорил Емельян Черноземный. – Чтоб мне не сойти с этого места, не буду…

– Чего не будешь?

– Ничего не буду… Врать не буду… Вешаться не буду… Упадочником не буду… Чужих девочек на сеновал звать не буду. Про папаньку пули отливать не буду… И про мост… тоже… не буду!..

– То-то же, сволочь! Имей в виду. И чтоб больше ни-ни!..

– Ни-ни! – подтвердил Емельян Черноземный и глухо зарыдал.

Слезы его ручьем текли по «сеновалу».

1927

Жертва спорта

Было прелестное осеннее утро, и на территории Парка культуры и отдыха спешно догорали георгины и лихорадочно облетали березы. Яркое, но в достаточной мере печальное солнце холодно освещало пейзаж.

В пустынной аллее сидела на скамеечке девушка, для описания которой в моем распоряжении не имеется достаточно ярких красок. Она ела большую грушу, и мутная капля сока блистала на самом кончике ее небольшого подбородка. Рядом с ней на скамье лежал последний номер иллюстрированного журнала, небрежно развернутый на восьмой странице.

Костя Поступаев опытным взглядом закоренелого ловеласа окинул девушку и, плавно описав вокруг нее четыре мертвых петли, вдруг с треском очутился рядом.

– Вот номер – я чуть не помер! – воскликнул он непринужденно, выбрасывая ноги вперед, и многозначительно подмигнул девушке.

Она не пошевелилась.

– Я извиняюсь, который час? – деловито спросил он и придвинулся к девушке.

Она молчала.

– Может быть, вы глухонемая? Что?

Девушка молчала.

– Ага! Я извиняюсь: она глухонемая! – юмористически сказал Костя Поступаев в пространство и закинул руку на спинку скамьи, вдоль девушкиных плеч.

– Почему вы сидите в таком одиночестве?

Пауза.

– Нет, кроме шуток, как вас зовут?

Молчание.

– Гм… Разрешите в вашем присутствии закурить?

Молчание.

– Молчание – знак согласия, не правда ли?

Девушка не шевелилась.

– Мы где-то с вами встречались. Что? Вы, кажется, молчите? Вот номер – я чуть не помер! Нет, кроме шуток, – почему вы такая грустная? Давайте я вас расшевелю.

С этими словами Костя Поступаев как бы по рассеянности опустил руку и обнял девушку за талию. Лицо ее слегка порозовело, брови сдвинулись, и губы плотно сжались.

– Фи, какая вы такая… – блудливо пролепетал Костя и положил свободную руку на ее колено.

– Какая такая? – тихо произнесла девушка, подымая на опытного, красивого Костю большие, ясные, синие глаза.

– А такая, – суетливо сказал Костя, и вдруг взгляд его упал на восьмую страницу иллюстрированного журнала. Там во весь лист была напечатана фотография девушки, а под ней Костя прочел надпись: «Нина Подлесная, взявшая первенство на последних всесоюзных состязаниях по боксу».

Костя похолодел.

– Какая же я такая? – еще тише повторила девушка. – Ну? Ну именно?

– Именно – очень тренированная. А я вас, товарищ Подлесная, сразу признал. Только, значит, виду не показал. А то бы разве я… хи-хи… подсел?..

– Да что вы говорите?

– Определенный факт. Вот номер – я чуть не помер. Ну, пока.

– Куда же вы? Постойте. Не уходите. Сядьте поближе.

– Гы-гы!..

– Какой вы странный! Сядьте же. Ну дайте мне руку. Вы мне начинаете нравиться.

– Гы-гы!..

– Я извиняюсь, вы не знаете, который час?

– Гы!

– Может быть, вы глухонемой?

Костя Поступаев молчал.

– Ага! Я извиняюсь: он глухонемой! – печально сказала Ниночка Подлесная в пространство и закинула руку на спинку скамьи, вдоль Костиных плеч.

Костя страдальчески съежился, зажмурил глаза и вдавил голову в плечи.

– Почему вы сидите в таком одиночестве? Нет, кроме шуток, – как вас зовут? Гм… Разрешите в вашем присутствии есть грушу? Молчание – знак согласия, не так ли? Мы где-то с вами встречались… Что? Вы, кажется, молчите? Нет, кроме шуток, почему вы такой грустный? Давайте я вас расшевелю…

– Ой! Только, ради бога, не надо меня расшевеливать. Тетенька, я больше не буду… Никогда. Клянусь ва…

С этими словами опытный Костя сорвался с места и ударился в бегство.

– Постойте! Я хочу вам что-то сказать! Погодите! – слабо крикнула ему вслед девушка.

Но Костя был уже далеко.

Девушка тяжело упала головой на спинку скамьи и зарыдала.

– И так… вот… всегда, – бормотала она сквозь слезы, стуча кулачком по скамье, – всегда! всегда! всегда! Ох, за что я такая несчастная!..

И холодное осеннее солнце видело в тот день, как девушка рвала на мелкие кусочки последний номер недочитанного иллюстрированного журнала и сладострастно запихивала его в урну, где еще дымился окурок, брошенный красивым Костей.

1927

Загадочный Саша

Изредка отрываясь от книг, товарищи говорили:

– Ты чего, Сашка, груши околачиваешь? Зубри, дурак! А то как пить дать на экзамене провалишься.

Саша Бузыкин презрительно морщил малообещающий, но тем не менее веснушчатый нос и цинично переспрашивал:

– Ась? Это я-то?

– Вот именно. Ты-то.

– Про-ва-люсь?

– Провалишься.

– Почему же это, собственно?

– Да потому, что не учишься. Без знаний в вуз не попадешь.

Саша Бузыкин сплевывал на пол и загадочно говорил:

– Кто не попадет, а кто и попадет.

– Почему это ты так уверен?

– А что же мне сомневаться? Мне это ясно как апельсин!

– Брось дурака валять! Ты же аб-со-лют-но ничего не знаешь.

Но загадочный Саша так и резал:

– Там, на экзамене, разберут, кто знает, а кто не знает. Кого принять, а кого и не принять. Будьте уверочки!

– Да ведь ты будешь молчать как пень.

– Ничего-с! Авось кое-что скажу-с… Может, и найдется словечко. А мне, между прочим, на экзамены наплевать. Прошли те времена, когда нэпманские сыночки… Эх, да что зря трепаться! Сами увидите.

До самых экзаменов загадочный Бузыкин ходил, задравши свой веснушчатый отросток, и с нескрываемым сожалением посматривал на товарищей, которые сидели, уткнувши вихрастые головы в алгебру.

Наконец настал день бузыкинского триумфа.

– Бузыкин Александр, пожалуйте сюда!

Саша презрительно скривил губы и вразвалку подошел к экзаменаторскому столу.

Все затаили дыхание.

Профессор почесал карандашом переносицу и задал обычный вопрос:

– Вы член партии?

Глаза Саши Бузыкина блеснули невероятным торжеством.

– Член РЛКСМ с тысяча девятьсот двадцать второго года, – отчеканил он, кидая вокруг уничтожающие взгляды. – Пролетарского происхождения. Отец – путиловский рабочий, а мать – крестьянка Рязанской губернии.

Профессор широко и приветливо улыбнулся.

– Вот и отлично! Значит, стопроцентный пролетарий! Побольше бы нам таких в вуз!

Саша Бузыкин с достоинством посмотрел вокруг и спросил:

– Можно идти?

– То есть как это идти? – заинтересовался профессор, потирая руки. – Наоборот, сейчас мы будем вас экзаменовать.

Загадочный Саша побледнел.

– Так я же… Это самое… С тысяча девятьсот двадцать второго года… Пролетарий… Я не какой-нибудь нэпманский сынок… У меня…

– Это очень похвально, но тем не менее не найдете ли вы возможным сказать нам, сколько будет А плюс Б в квадрате? Гм… Этого вы не знаете! А чему равна сумма квадратов двух катетов? Этого вы тоже не знаете!.. Но, может быть, вы что-нибудь знаете о равенстве треугольников?.. Ничего не знаете? Можете идти, Бузыкин…

И пошел Бузыкин, палимый солнцем, в общежитие, и лег там Бузыкин животом на койку, и горько заплакал Бузыкин.

А на другой день он уже бешено зубрил геометрию.

1924

Записки толстяка

Ноябрь

Поздравляю вас, товарищи: сегодня выяснилось, что я просто-напросто толстяк. Водевильный персонаж. Посмешище мальчишек. Объект тонких замечаний на задней площадке трамвая и в вестибюле метро. Мне уже давно намекали. Я не обращал внимания. Но сегодня…

О, сегодня произошло ужасное! Инвалид на бульваре равнодушно покопался в каких-то гирях и равнодушно протянул мне талончик с официальной цифрой моего веса. На кусочке серой бумаги очень разборчивыми каракулями было выведено: «84 кила 400 грамм».

– Виноват, – стараясь придать своему голосу как можно больше небрежности, сказал я. – Это сколько же выходит в переводе на пуды?

– В переводе на пуды?

Инвалид погрузился в вычисления. Результаты оказались ужасны.

– Вы имеете пять пудов одиннадцать фунтов.

Товарищи! Я имею пять пудов одиннадцать фунтов!

Вдумайтесь в это. Я, тот самый нежный я, над колыбелькой которого мама пела грустную песню о сереньком козлике, имевшем постоянное место жительства у некой бабушки, очень любившей вышеназванного козлика… Я, тот самый милый и ласковый я, который каких-нибудь тридцать – тридцать пять лет назад весил, от силы, два пуда… Я, который…