История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Скончался Девьер в Петербурге, в возрасте 63 лет. Прах первого обер-полицмейстера нашего города был погребен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. В XIX веке место захоронения Девьера было утрачено.

Сампсониевский собор

Привычные нам городские кладбища в Петербурге появились не сразу. По обыкновению хоронили в оградах приходских церквей, а иногда даже во дворах собственных домов. После освящения Сампсониевской церкви на Выборгской стороне, заложенной в память Полтавской битвы, которая произошла в день святого Сампсония Странноприимца, Петру пришла в голову оригинальная мысль: в Петербурге жили в большинстве своем люди пришлые, из других «стран», то есть странники, и кому как не им покоиться после кончины под защитой странноприимца Сампсония. Это соображение, как гласит народное предание, и навело «остроумного государя» на мысль «назначить кладбище у св. Сампсония». Напомним, что в первой трети XVIII века Сампсониевская церковь была одной из крупнейших в Петербурге. Одно время на её колокольне было 14 колоколов. Все они почитались чудодейственными. Считалось, что тот, кто ударит хотя бы в один из них, избавится от физических и душевных страданий.

Кладбище у Сампсониевского собора было первым петербургским общегородским погостом. В 1719 году появилось ещё одно кладбище – Волковское, или Волково. Кладбище было приписано к Крестовоздвиженской церкви Ямской слободы, которая располагалась на берегу Лиговского канала. Через три года на вновь созданном кладбище было выделено место для захоронения лиц лютеранского вероисповедания. Затем появились Старообрядческое и Единоверческое кладбища, вошедшие в единый огромный комплекс под общим названием Волково, или Волковское, кладбище. В народе оно известно как «Волкуша». В 1827 году здесь же, на берегу реки Волковки, по ходатайству военного муллы петербургского гвардейского корпуса был выделен участок для мусульманского кладбища. Место выбрали неслучайно. По некоторым легендам, здесь ещё в екатерининские времена находилось так называемое турецкое кладбище для погребения военнопленных турок, а кладбище для петербуржцев мусульманского вероисповедания, по преданию, ещё при Петре I было открыто на Выборгской стороне, да со временем затерялось.

Фольклор Волкова кладбища начал складываться уже в XVIII веке. Несмотря на то что этимология названия кладбища была довольно проста и понятна: от Волковой деревни, петербуржцы долго не могли с этим примириться. Они были уверены, что название погоста ведется от волков, «приходивших туда каждую ночь доканчивать» тех, кого не пощадили их же собратья, бросив «с пренебрежением на кладбище, где трупы не зарывались». Впрочем, есть и другая версия происхождения названия кладбища. В XVIII веке Старообрядческое кладбище принадлежало старообрядцам-беспоповцам, а первым беспоповцем, получившим в 1770 году участок для погребения на берегу Волковки, рядом с Лютеранским кладбищем, согласно преданиям, был некий петербургский купец Волков. От его имени будто бы и пошло название.

Одно из последних кладбищ – Северное, основанное в 1874 году в Парголове, на землях, принадлежавших графу А.П. Шувалову, согласно бытующему до сих пор преданию, тоже имеет очень давнюю историю: на этом месте во время Северной войны хоронили погибших в боях петровских солдат.

Напомним: чуть ли не два десятилетия строительство Петербурга проходило в условиях непрекращающейся Северной войны. Мир был заключен только в 1721 году. Не случайно фольклор первых десятилетий истории Петербурга буквально пестрит упоминаниями о ней. Порой это изустный, из поколения в поколение передаваемый легендарный или полулегендарный рассказ, или, как тогда говорили, анекдот, со вполне сложившимся сюжетом, художественно переданным диалогом и обязательной «моралью» в конце. К счастью, некоторые из таких исторических анекдотов сохранились в записях. Вот один из них:

«Во время Шведской войны, в Петербурге, для большей осторожности, зимою через Неву ставились рогатки с Выборгской и Московской стороны. Они охранялись часовыми, которым было приказано после вечерней зари не пропускать никого ни в Петербург, ни из Петербурга. Однажды Пётр Великий был в театре, находившемся на Литейном проспекте, недалеко от дома кумы генеральши Настасьи Васильевны Бобрищевой-Пушкиной. Она тоже была в театре и просила государя приехать после представления к ней на вечер. После спектакля Пётр незаметно вышел из театра и с одним денщиком в маленьких санях заехал со стороны Охты к упомянутой куме. Подъехав к часовому, стоявшему со стороны Литейного двора с Московской стороны и назвавшись петербургским купцом, запоздавшим на Охте, просил его пропустить.

– Не велено пропускать, – отвечал часовой, – поезжай назад!

Государь предлагает ему рубль и, прибавляя по стольку же, доходит до десяти рублей. Часовой, видя его упорство, сказал:

– Вижу, что ты человек добрый, так, пожалуйста, поезжай назад; буде же ещё станешь упорствовать, то я или принуждён буду тебя застрелить, или, выстрелив из ружья, дать знать гауптвахте, и тебя возьмут под караул как шпиона.

Тогда государь поехал к часовому, стоявшему с Выборгской стороны, и снова, сказавшись купцом, просил пропустить. Этот часовой пропустил его за два рубля. Пробираясь по Неве к дому Бобрищевой-Пушкиной, государь попал в полынью и был едва выхвачен из неё денщиком, а лошадь сама выпрыгнула на лёд. Пётр приехал к куме весь мокрый. Увидев его в таком виде и услышав, что случилось, все присутствовавшие пришли в ужас.

– И зачем, батюшка, – пеняла государю хозяйка, – самому тебе так трудиться? Разве не мог ты послать для осмотра караулов кого-нибудь другого?

– Когда часовые могут изменять, то кто же лучше испытать-то может, как не я сам? – отвечал Петр.

На другой день состоялся приказ по полку: часового-изменника повесить и, „провертя два взятых им за пропуск рубля, навязать их ему на шею, а другого часового произвести в капралы и пожаловать десятью рублями, предложенными ему накануне“.

Надо сказать, самыми фантастическими слухами в те времена полнились не только Петербург и Россия. Так, в Швеции о русских и об их новой столице тоже ходили невероятные небылицы. Одно время в Швеции развелось много волков. Они подходили прямо к домам обывателей и наводили на них не просто обыкновенный животный страх, но невероятный мистический ужас. В народе говорили, что это пленные шведские солдаты, которых русские, как это у них принято, оборотили в волков, а затем отпустили, чтобы те вернулись за душами жён и детей. Рассказывали, что одного такого волка подстрелили, содрали шкуру, а под ней… обнаружили рубашку, которую узнала одна шведка. Она будто бы её вышила, отправляя своего мужа на войну с русскими. В этом нет ничего удивительного. Согласно древней европейской средневековой традиции, волки считались прародителями славян. Да и в славянской языческой мифологии человек-оборотень обладал сверхъестественной способностью превращаться в волка. Ритуал переодевания в волчьи шкуры до сих пор сохраняется в традиционном наборе зимних деревенских развлечений.

Между тем хорошо известно, что шведы, отбывавшие свой плен в Петербурге, пользовались известным уважением. Они становились учителями европейских манер, их приглашали на петровские ассамблеи. Не говоря уже о том, что они были в числе первых строителей Петербурга.

Едва закончилась Северная война, как к Петру явились представители духовенства с петицией, в которой настоятельно просили императора вернуть им металл для восстановления колоколов, перелитых в своё время по его приказу на ядра и пушки. Петр, рассказывают, на петиции наложил резолюцию: «Получите х..!» В дальнейшем эта легенда получила продолжение, если, конечно, не была вообще сочинена в более позднее время. Говорят, что сразу после смерти Петра духовенство обратилось к его вдове императрице Екатерине I с той же петицией. Императрица прочитала резолюцию Петра и, мило улыбнувшись, доверительно проговорила: «А я и этого дать не могу».

Скорый и решительный на расправу Пётр раздавал по заслугам всем и каждому. Фольклор чаще всего интерпретировал это по-своему. В 1719 году после пристрастных допросов в пыточных камерах была казнена за детоубийство фаворитка Петра, камер-фрейлина Екатерины I Мария Даниловна Гамильтон, или «девка Марья Гамонтова», как она проходила в допросных листах, её обвинили в том, что она «двух ребенков лекарствами из себя вытравила, а третьего удавила». Попутно ей приписали кражу «алмазов и золота у императрицы». Однако в народе были уверены, что казнили Марью за то, что она изменила монарху с его денщиком, от которого и прижила тех самых «ребенков». Если верить фольклору, Пётр собственноручно отрубил ей голову, потом поцеловал в уста, а затем приказал голову заспиртовать и передать в Кунсткамеру. Едва ли не сразу вокруг зловещего экспоната родилась легенда, которую охотно рассказывали посетителям музея. Будто бы жила в Петербурге необыкновенная красавица, которую однажды увидел государь. Пораженный её красотой, он «приказал отрубить ей голову и поставить в спирт в Кунсткамере, на вечные времена, чтоб все во все времена могли видеть, какие красавицы родятся на Руси».