Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке (ЛП) - Форд Мэтью

Возникает вопрос, почему западные лидеры не смогли принять военные стратегии, которые привели бы к достижению политической цели войны. Одна из причин этого заключается в том, что политические лидеры не смогли должным образом определить соответствующие цели войн, которые они решили вести. Вместо этого, изолированные от реальности своих решений плохой стратегической теорией, повторяемой учеными и внешнеполитическим истеблишментом, они хеджируют и надеются избежать информирования общественности о том, почему военная сила используется именно так, как она используется. В результате происходит ненужная трата ресурсов и бессмысленная гибель мирных жителей и солдат. Это означает, что "у западных демократий есть глубокая проблема: их политические и военные лидеры слишком часто не понимают, как думать о ведении войн, и поэтому не ведут их эффективно" (Стокер, 2019). Еще хуже то, что они не справляются с этой задачей, по крайней мере, со времен Корейской войны.

Как отмечает ряд комментаторов в связи с разработкой британской стратегии, неспособность мыслить стратегически характерна не только для Соединенных Штатов, но, похоже, является эндемической. Так, например, профессор Хью Страхан пишет, что "стратегическая теория не смогла предоставить инструменты, с помощью которых можно было бы изучить конфликты, которые сейчас ведутся" (Strachan 2008, p. 51). В то же время размышления о политических целях, а не о военных средствах, ускользнули и от британской военно-политической элиты. Поэтому профессора Пол Корниш и Эндрю Дорман возвращаются к первым принципам, пытаясь объяснить взаимосвязь между политикой и военной стратегией в связи с неспособностью правительства Блэра соотнести средства и цели (Cornish and Dorman 2009). Патрик Портер идет дальше и на сайте отмечает, что Британия не смогла "разработать стратегию, которая отражала бы не только ее устремления, но и ее реальные интересы и возможности", объясняя это "интеллектуальным вакуумом в сердце британского государственного устройства" (Porter 2010, p. 6).

После поражений в Ираке и Афганистане это вызвало призывы к улучшению разработки стратегий, хотя различные части военно-политического истеблишмента пытались отвести от себя вину (Ford 2021). Здесь основное внимание уделяется написанию исторического повествования, объясняющего неудачи плохим финансированием или ударом в спину. Это привело некоторых к выводу, что определенная интерпретация стратегического беспорядка, которым стали Ирак и Афганистан, сформировалась в нарратив апологета. Утверждение состоит в том, что политики и государственные служащие не справлялись с работой по достижению победы в войне (Dixon 2019).

Однако в каждом из этих случаев преобладающей реакцией ученых была попытка укрепить клаузевицкую модель и напомнить практикам, что они позволили себе сползти к некачественному мышлению. При этом не ставится под сомнение возможность того, что теория не объясняет практику. Вместо этого, когда политики и вооруженные силы не достигают своих целей, их критикуют за то, что они не соответствуют идеалу. Эта критика еще более удивительна, если учесть, сколько денег США и Великобритания тратят на военно-гражданскую бюрократию, призванную поддерживать клаузевицкую модель принятия решений.

К сожалению, для тех, кто пытается сохранить эти черты старой военной экологии, задача интеграции военно-гражданского процесса принятия решений будет только усложняться по мере того, как цифровизация будет разрушать традиционные модели государственной бюрократии. В основе модели военно-гражданских отношений двадцатого века лежит центральный принцип, согласно которому гражданские лица сохраняют объективный контроль над военными. В свою очередь, гражданские лица не вмешиваются в военные вопросы, касающиеся профессионального пространства и суждений, а службы не вмешиваются в политику (Huntington 1957). Хотя история показывает, что это скорее исключение, чем норма, если эти отношения гармоничны, то у государств есть потенциал для разработки согласованных стратегий. Однако по мере того, как процессы цифровизации охватывают правительственную бюрократию, становится еще меньше уверенности в том, как сохранить эту модель принятия решений. Это связано с тем, что технологи в Кремниевой долине уже разработали платформы, необходимые для передачи ключевых процессов на аутсорсинг в облако, что упрощает, например, ведение складского учета, управление отношениями с клиентами и поддержание производительности виртуальных команд.

Еще более губительно для существующих моделей государственного управления то, что такие компании, как Facebook, создали платформу для управления государством более эффективно, чем само правительство. Когда объем и разнообразие данных, производимых такими платформами, будут подключены к искусственному интеллекту, правительство получит возможность ускорить процесс принятия решений (Harkness 2017). Следовательно, проблемы и решения можно будет выявлять быстрее, помогая правительству организовывать ответные меры в различных сообществах и областях для решения проблем и удовлетворения потребностей. Внедрение такой модели принятия решений означает изменение способа обработки данных правительством. Как говорит Доминик Каммингс, бывший советник премьер-министра Великобритании Бориса Джонсона: "Продолжать работу с Пентагоном и Министерством внутренних дел Великобритании "рискованно". Сохранять руководство полиции Met и ее менеджмент - рискованно. Заменить их - безопаснее. Согласно этой линии мышления, замена традиционных моделей бюрократии радикально иными операционными моделями приводит к улучшению работы правительства. Однако существующие модели военно-гражданских отношений должны будут адаптироваться к этим изменениям, чтобы сохранить клаузевицкое мышление в новых структурах. В то время как бюрократические проблемы, связанные с гармонизацией процесса принятия решений, могут быть преодолимы, попытки сохранить старые формы военно-гражданских отношений на поле боя будут сложнее. Это функция партисипативной войны, и именно к этой теме мы вернемся после того, как объясним, как война и СМИ переходят от старой к новой военной экологии.

Картирование кризиса репрезентативности

Определить переход от старой к новой экологии войны не так-то просто, учитывая широкое распространение, доступность и повсеместное распространение цифровых технологий, устройств и средств массовой информации. Изобилие этих средств массовой информации создает множество различных точек зрения. Это не только порождает головокружительное разнообразие нарративов, но и указывает на кризис репрезентации, когда консенсус в отношении войны находится в состоянии постоянного движения. Один из способов отображения этого кризиса репрезентации начинается с признания важности государств в формировании нарративов о войне через официальные источники и влияние на протяжении долгого времени. Проследив официальный нарратив, становится легче показать, как различные способы видения реконфигурируются и включаются для обновления консенсуса или раскалываются и становятся средством, с помощью которого общее понимание подрывается.

По мнению историка Джея Уинтера, взаимодействие между официальным повествованием и альтернативными и неофициальными рассказами о войне представляет собой давнюю диалектику. Эта диалектика происходит, когда традиционные представления о войне встречаются с тем, что основной консенсус может считать трансгрессивным. Зеркально отражая Ролана Бартеза, Винтер называет традиционные образы или общепринятую мудрость о войне "studium", а то, что нарушает или выделяется, - "punctum" (Winter 2017, pp. 62-7). Взаимодействие studium и punctum синтезируется таким образом, что может привести к трансформационным результатам, меняющим понимание войны. Винтер, например, отмечает, что

обычное меняется со временем так, что изображения расчлененных тел или гражданских лиц как объектов войны, будучи, так сказать, исключительными, теперь становятся нормальными. Если они нормализуются... тогда происходит сдвиг от воображения войны как того, что происходит между солдатами, к воображению войны, которая происходит между всеми".