Богатая белая стерва - Владимир Романовский

Подошел компаньон миссис Уолш и положил дружескую руку на мое плечо.

Он говорит, типа, одобрительно — Я знал, что вы хороши. Я не знал до этого момента, насколько хороши. Дорогой мой, вы пойдете очень далеко.

Да, если полиция не велит свернуть и остановиться на обочине.

И вдруг, будто кто-то повернул выключатель, на меня свалился шквал аплодисментов. Мой благодетель присоединился к шквалу. Разговаривающие в глубине помещения перестали трепать своими дурными языками и уставились. Я глянул на миссис Уолш. Она не хлопала. Глаза ее сверкали, рот был полуоткрыт. Фукс попытался исполнить каденцию на своем басе, но Паркер хлопнул его по уху, и он затих.

Благодетель мой говорит — Нет ли у вас визитной карточки?

Я встал, поняв наконец, что нахожусь в легком трансе, вынул бумажник, и дал ему карточку. Он вложил ее в свой нагрудный карман, что является дурным тоном.

Джульен посмотрел на меня красноречиво. Я понял и тронул клавишу. Вежливый джаз, символ всеобщего равенства, устранитель стесняющей тишины. Порядок был восстановлен в течении следующих пяти минут, и разговоры в помещении продолжились. Многие посетители поблагодарили меня, прежде чем уйти, в тот вечер, и я улыбался им рассеянно. Благодетель и миссис Уолш ушли около полуночи. Он подождал, пока я устрою перерыв, и снова сделал мне комплимент, сказав, что я очень хорош, и что он посмотрит, не сможет ли он мне помочь с ангажементами.

Что я хорош, я и так знаю. Не все слова дешевы, но банальности — все. Я бы предпочел деньги.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЗА КУЛИСАМИ

На улице было темно. Малком должен был скоро приехать. Поспорив немного с родителями (они настаивали, что он хороший парень и так далее), Зиния, девушка, на чьи сиськи Юджин Вилье почти никогда не смотрел, та, о которой он думал, что она слишком молода и глупа, чтобы ее принимать всерьез, вылетела из гостиной хлопнув дверью и побежала наверх, прыгая через три ступеньки.

Полчаса она провела в своей комнате, обиженная, жалея себя. Изучив свое отражение в зеркале, она решила, что она красивая — худенькая, миловидная, и переполненная трагическим изяществом.

Ее ровесники казались ей скучными и безмозглыми. Им нечего было ей предложить. Она бы и хотела им что-нибудь предложить, но ничего не могла придумать такое, на что бы они польстились. Она предпочитала общаться с людьми постарше — и таким образом появились Малком и Юджин, оба старше ее. К сожалению, поскольку некоторые остаточные признаки подростковости, которых она не замечала, все еще наличествовали в ней (яростное жевание резинки, любовь к намеренно уродливой одежде, и так далее), Юджин относился к ней скептически.

Монетка-пенни влетела в окно и приземлилась, звякнув, на полу. Зиния мрачно посмотрела на фотографию Юджина на прикроватном столике, поднялась, и подошла к окну.

Сидя на дереве, бросавшем тень на газон и часть улицы, в пяти ярдах от окна, на нее глядел Джейсон. Он улыбнулся и махнул рукой приветливо.

— Привет.

— Джейсон! Какого дьявола ты здесь делаешь? — зашептала она сердито. — Тебе нечем в этой жизни заняться?

— Зиния, ты знаешь, что я тебя люблю, — сказал он. Его латиноамериканский акцент звучал гуще, чем обычно, как всегда, когда он был взволнован. — Слушай, а не пойти ли нам завтра в кино? Тебе и мне? Что скажешь?

— Скажу нет. Скажу — оставь меня в покое. Скажу, что сейчас я вызову полицию.

— Эй, ты по прежнему видишься с тем черным снобом? С Малкомом? Знаешь, мне это не нравится. Меня это расстраивает… Зиния.

— Это еще не повод сидеть на дереве, как богомол.

Богомолы не сидят на деревьях. Но голова Джейсона слишком занята была другими мыслями, чтобы указать на это Зинии.

— Эй, ты ведь его не любишь. Я знаю, что не любишь.

Они еще поспорили на эту тему яростным шепотом.

— Слушай, — сказал он в конце концов. — Это потому, что я родился в Гондурасе?

— Да! — сказала она, не шепотом, но обычным голосом.

Ее неприятие никак не было связано с этническим происхождением Джейсона. Просто она надеялась, что такой ответ заставит его слезть с дерева и уйти — с газона, от дома, из ее жизни.

Сделалась пауза.

— О, я понял, — сказал он. — Хорошо. Если ты оскорбляешь мою страну, тогда я не желаю тебя больше видеть.

Удивительно — кажется, ответ сработал!

— Вот и хорошо, — сказала она.

— Сучка ты неблагодарная.

— И горжусь этим.

— Иди на [непеч.].

— Это ты иди. Ненавижу твою паршивую тараканью страну размером с блюдце, и тебя я тоже ненавижу. Уйдешь ты наконец?

— Хорошо. Но я это запомню, Зиния.

— Очень рада. Запомни.

— Запомню.

— Да, запомни.

— Я буду помнить об этом всегда.

— Конечно помни. И внукам передай. А теперь иди отсюда.

Что-то выпало у него из кармана и упало на траву внизу. Он посмотрел вниз.

— [непеч. ], — сказал он. — Я выронил пистолет.

— Что! Ты пришел, чтобы меня увидеть, и ты принес пистолет?

— Извиняюсь. Я не собирался в тебя стрелять.

— Рада это слышать. Уходи.

— Хорошо.

— Да уходи же! Смотри, кто-то едет.

Фары автомобиля показались в дальнем конце улицы.

— Вижу, — сказал Джейсон, спрыгивая на землю и ощупью пытаясь найти пистолет. — А вот, если…

— Да оставь ты его, иди, просто иди, дурак!

— Мне нужно найти пистолет.

— Я сама его найду, и тебе отдам. Завтра. Иди же.

— Обещаешь, что отдашь?

— Да! Да! Иди!

Он все-таки еще пощупал траву тут и там. Когда фары приблизились, он вскочил, кинулся бежать, и скрылся в темноте.

Малком одет был по парадному, как всегда. Запарковав машину на въезде, он медленно, с достоинством из нее вышел. Он не видел Джейсона. Зиния вдохнула облегченно.

Малком был душка. Он был — все, о чем мечтали родители Зинии — в противовес Джейсону, бывшему постоянному мальчику Зинии в школе и известному хулигану, и Юджину, безденежному представителю богемы с плохим характером. Помимо них, в жизни Ксении был только один мужчина — профессор биологии в ее колледже, абсурдно тощий, сутулый, очкастый белый, старше Зинии на двадцать лет, который очень смешно шутил и к Зинии относился со смесью виноватой нежности и почти отеческой благосклонностьи, пока отец Зинии, тоже биолог, тоже профессор, учивший в свое время мать Зинии, не поговорил с коллегой, после чего отношения профессора и Зинии распались. Касательно же Юджина — мать Зинии, обычно робкая и бессловесная, проявила неожиданную непреклонность. «С ним ты будешь жить в крысиных дырах всю свою жизнь» — объяснила она. «Не потому, что он музыкант. Мало ли на свете музыкантов — и некоторые очень неплохо зарабатывают. Нет, дело в его отношении к людям, к жизни, и к миру. Он думает только о себе и о своей музыке. Он-то как раз и не хочет ни покоя, ни комфорта, и ему наплевать, нужен ли тебе покой и комфорт, или нет. Все это очень романтично, а только в один прекрасный день окажется, что тебе нужно где-то жить, особенно если детей заведешь».

А вот Малком был другой. Он работал на брокерскую фирму. Заработная плата его превышала в три или четыре раза среднестатистическую американскую заработную плату. В свободное время он был активист, а в глазах родителей Зинии это означало, что он не проводил время в злачных барах, растрачивая семейный бюджет и путаясь с женщинами легкого поведения. Единственный недостаток Малкома — Зинии он не очень нравился.

На прикроватном столике стояла фотография Юджина. Один раз она исчезла. Было это три месяца назад. Зиния дала своим родителям девятнадцать минут, чтобы сохранить лицо, и еще одну минуту, чтобы вернуть фотографию на место, а то она подожжет дом. Она вышла покурить. Они вернули фотографию на место.

А теперь Зиния пошла вниз, поморщилась, посмотрев на родителей, сказала Малкому «Привет!», и направилась к выходу.

— Сейчас вернусь, — сказала она.

— Пожалуйста, — сказала ее мать Малкому. — Позволь мне поухаживать за тобой. Давай пальто.

— Выпьешь? — предложил отец.

— Нет, спасибо, — ответил Малком, глядя через плечо. — А… что случилось? Она чем-то расстроена?

— Да нет, ничего особенного, — сказала мать Зинии, пристраивая пальто Малкома на вешалку. — Она иногда выходит покурить. Мы делаем вид, что не знаем.

Она подмигнула Малкому заговорщически.

— Плохая привычка. Она слишком молодая, — сказал убежденно Малком.

— Ну, что делать, дорогой мой, — мать Зинии взяла его за локоть. — Ей скоро двадцать. Это ее право. Вот пить она не может — закон есть. А курить может.

Малком в своем дорогом деловом костюме выглядел очень впечатляюще, а ботинки его начищены были безупречно. Он тепло пожал руку отцу Зинии. Втроем они прошли в гостиную.

Тем временем Зиния забежала за угол и, прочесав газон под окном ее спальни дюйм за дюймом, нашла в конце концов пистолет. Двадцать второй калибр, заряжен. Она пихнула его в карман и вернулась в дом.