Профессия – первая леди - Антон Леонтьев

На юбилей к Подтягичу я пришла с опозданием. При виде уже вовсю пировавших гостей – Раи Блаватской, генерала Сувора, Ирика Тхарцишвили и еще пары перелыгинских мамонтов, вспомнился мой любимый Гораций: nunc est bibendum![3]

Праздничный ужин приготовила племянница великого писателя – дети, рассорившиеся с папаней, избегали навещать его в Перелыгине.

Я поцеловала именинника в морщинистую щеку – Гамаюн был в стареньком костюме и красной безрукавке. От былого щеголя не осталось и следа. Старче зачесал свои жидкие седые волосенки и надел парадный протез.

– Гамаюн Мудрославович, всего самого наилучшего ко дню рождения, – с фальшивой сладостью пропела я, вручая Подтягичу завернутый в цветную бумагу подарок.

Мне не пришлось долго мучиться, выбирая, что же ему презентовать.

– Ах, милая моя, как я рад видеть тебя. Спасибо, Фима, уважила старика, – Подтягич развернул обертку. – Ну, конечно же, книга!

Его восторг несколько поутих, когда он увидел имя автора – Серафима Гиппиус. Издательство вручило мне десять бесплатных авторских экземпляров «Титикаки», так что тратиться на подарок Подтягичу не пришлось.

Гамаюн, ощерившись, небрежно швырнул мой роман на стул под вешалкой.

– Почитаю, Фимочка, обязательно почитаю, – сказал он, увлекая меня в столовую.

Врет ведь и не откроет! Права была матушка – Гамаюн все эти тридцать пять лет не может мне простить успеха и известности.

Как опоздавшей мне было положено выпить штрафную. Терпеть не могу водку, но под одобрительные крики Ирика Тхарцишвили пришлось осушить стопку до дна.

Рая Блаватская была слегка навеселе, наворачивала жареную каракатицу, салат «оливье» и голубцы в виноградных листьях.

– А как же твой панкреатит, холецистит и целлюлит, Рая? – осведомилась я.

Блаватская махнула рукой и ответила:

– Мой психоаналитик сказал, что я не должна зацикливаться на болезнях. Раз в году могу позволить себе попировать!

Если бы раз в году, подумала я. При помощи этой отговорки Рая предается обжорству как минимум три раза в неделю. А потом звонит мне и просит быть ее душеприказчицей.

Я наложила себе немного квашеной капусты и соленых грибков.

– Грибы я сам собирал! – заявил юбиляр. – У меня глаз – алмаз!

Ага, прям «Куллинан», «Санси» или «Сердце Океана»!

Я незаметно выплюнула на тарелку почти разжеванный гриб. Старче уже наполовину в маразме, мог и поганок в лукошко положить – причем намеренно, для «дорогих гостей». Поэтому я переключилась на маринованные огурцы, селедку под шубой и расстегаи с белугой.

Пили за здоровье именинника (причем, я уверена, никто за столом не желал ему этого самого здоровья), за его литературную славу (которой никогда и не было), желали долгих лет жизни (думая про себя, что старик сегодня выглядит плоховато – уж не рачок ли у него?).

Я оказалась между двумя джентльменами – справа восседал тамада Ирик Тхарцишвили, слева – генерал Сувор. Ирик подливал мне спиртного, дядя Браня подкладывал салатов и закусок.

Когда подали горячее – наваристый суп-лапшу, а затем утку в яблоках и осетрину, все гости, за исключением меня одной, начали демонстрировать знание песенного фольклора. Гамаюн Подтягич обладал на редкость пронзительным дискантом, Ирик басовито затянул «Сулико», Рая Блаватская, любительница русского фольклора, грянула «Ой, мороз, мороз».

Сентябрьский вечер перешел в беззвездную ночь. К десерту – пирогу с брусникой и творожным ватрушкам – все были пьяны. Завели граммофон, поставили пластинку Эдит Пиаф. Подтягич пригласил меня на танец.

Старче прижимал меня к своему хлипкому тельцу и что-то бормотал. Я осторожно спросила:

– Гамаюн Мудрославович, а вы ничего не знаете нового о трупе у меня в колодце?

Подтягич закашлялся:

– Фимочка, забудь ты об этом трупе! А то из КГБ мне звонили, говорили, что если я люблю родину и верен заветам партии, то не буду трепаться на каждом углу об этой страшной находке…

Так, так, значит, и «нашего комсорга» тоже обработали.

– Но вообще это очень странно, – продолжал болтливый старик. Его рука с моей талии скользнула чуть ниже, мне пришлось терпеть приставания слюнтяя ради информации.

– Что странно, Гамаюн Мудрославович? – спросила я и взглянула на остальных гостей.

Дядя Браня вальсировал с Раей, та, раскрасневшись, хохотала над его шуточками. Ирик обхаживал племянницу Подтягича, остальные гости поглощали яства.

– Да то странно, зазноба моя, что все так суетятся, – сказал Подтягич. – И чего суетятся? Не найти им убийцу, как пить дать не найти!

– И почему же не найти, Гамаюн Мудрославович? – Потная рука старче ползла все ниже и ниже.

Подтягич закхекал:

– Потому что этот парень очень умный! Уважаю таких! Убил бабу – и сбросил в чужой колодец! Решил, если обнаружат, то все подумают, что это ты ее пришибла, Фимочка! Не найдут его, не найдут!

Я оттолкнула от себя Подтягича. О чем это лепечет старец? Почему он так уверен в том, что убийцу не найдут? Обычно так заявляют сами убийцы – все преступники убеждены в своем исключительном уме и тупости следователей.

Возобновилось застолье, последовали новые тосты, мне пришлось славословить Подтягича, припоминая названия его нетленных шедевров. В бокал я налила лимонада, чтобы не напиться, а так никто и не догадается, что же я пью.

Под конец моей сумбурной речи Гамаюн аж прослезился и сказал:

– Ах, Фима, какие времена раньше были! Талант уважали… Оберегали… Растили!!! А теперь любой идиот, что мнит себя писателем, кропает дребедень с горой трупов, хомячками-кошечками-собачками, «голубыми» на каждой странице – и его печатают! Секс воспевают, олигархов-ворюг и буржуйские привычки! Деньги, деньги, всюду деньжищи! И, куда ни плюнь, эти писатели и писательницы: включи телевизор, так они в каждой программе сидят и что-то комментируют, открой газету, там о них заметки: жарятся на Гавайях, виллы покупают, их постоянно премируют – презентируют им, тьфу, чегой-то! Никакой нравственности и идеалов! Моральное разложение общества! Эх, куда цензура делась! В мое время все было понятно и регламентированно! Правильно делали раньше умные люди, что такую муть окололитературную жгли! Так бы всех и запретил!

Не сомневаюсь, подумалось мне. Всех бы запретил, кроме самого себя, милый мой поросенок Гамаюн. Ты и так, Подтягич, почти двадцать лет руководил писательской мыслью в Союзе, столько людей погубил, столько гениальных авторов угробил. И сам сидел на каждой программе, в каждой газете – твоя статья. И виллы у тебя были, и за границей прохлаждался. А теперь привыкни к тому, что время твое прошло. Дай пожить и другим!

– Плач Ярославны, – буркнула я, правда, не слишком громко. День рождения все-таки.

Снова пошли танцы. На этот раз моим кавалером стал дядя Браня. Вальсировать с подтянутым генералом было одно удовольствие. И рукам он, в отличие от Подтягича, волю не давал.

– Гости у меня побывали, – сказала я дяде Бране. Он понял, что я имею в виду, и заговорщически мне подмигнул: – А что я говорил, Серафима Ильинична? Знаю, знаю, что колодец у вас засыпали. Мне Огнедар поведал…

Он замолчал, выдерживая паузу. Мне стало до крайности любопытно, что же еще сказал ему Огнедар.

– Подтягич прав, времена сейчас другие, – промолвил Сувор. – Я не понимаю, к чему вся эта таинственность. Даже мне, родному отцу, Огнедар запретил говорить о трупе в вашем колодце.

– А почему? – По тону я поняла, что Сувору многое известно. Генералы КГБ, даже в отставке, всегда кладезь секретной информации.

Дядя Браня рассмеялся:

– Хитрая вы женщина, Серафима Ильинична. Я же все выпуски вашей «Ярмарки тщеславия» смотрю, даже на видео записываю. Понимаю, вас гложет любопытство. Меня бы тоже раздирало – кого убили, кто убил и почему теперь такой туман напускается.

Подумав, он изрек:

– Огнедар мне кое-что рассказал, а еще больше я узнал по своим каналам – у меня ведь есть своя агентурная сеть: кое-кто из моих младших товарищей еще работает в органах, или их дети, или даже внуки.

– Не тяните, Браниполк Иннокентьевич, – попросила я. Генерал великолепно вальсировал.

Старик усмехнулся:

– Жертву зовут Татиана Сергиевна Шепель…

– Мне это известно, – перебила я его. – Я же ее нашла и в паспорт заглядывала…

– И при ней была ваша книжечка с дарственной надписью, – добавил дядя Браня. – Меня как следователя этот факт чрезвычайно бы заинтересовал. Ну да ладно… Так вот, эта Татиана Сергиевна была студенткой Театрального училища имени Щукина. И имелась у нее младшая сестра…

Он замолчал.

– У меня тоже есть сестра, только старшая, – заявила я. – И что из этого? Это каким-то образом делает эту Татиану Шепель исключительной личностью?

– Раньше не делало, а сейчас сделало, – ответил генерал.

Пластинка закончилась, и нас позвали к столу. Гости разомлели, начались воспоминания о славном прошлом (Подтягич), пошловатые анекдоты (Ирик) и детальные отчеты о хворях (Рая Блаватская). Мы с Браниполком Иннокентьевичем переместились в укромный уголок и продолжили шептаться.