Кыш, пернатые! - Александр Гриневский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Он познакомился с ней в мастерской у Гоши-художника. Иногда заходил туда – пообщаться с ребятами, выпить, послушать разговоры об искусстве. Понимал, что чужак среди них, что-то ищущих и не находящих. Но в этом был свой интерес – возможность, не втягиваясь в их разглагольствования, наблюдать: здесь каждый считал себя личностью – талантливой, неординарной.
На неё сначала внимание не обратил. У него была Ольга. Ждала дома. Он знал, что через два часа вернётся с бутылкой вина, увидит её радостную улыбку, она обнимет его в прихожей, не давая снять куртку, прижмётся своим молодым горячим телом. Будет полумрак комнаты, будет гореть настольная лампа, и она будет шлёпать босыми ногами по полу.
Встретились глазами.
Черные волосы. Короткая стрижка. Худая и высокая. Лет тридцати. Чёрное короткое платье, обтягивающее – словно кожаная перчатка руку. Маленькая грудь, плоский живот, выступающие костяшки бёдер. Лицо неправильной формы – что-то неуловимо обезьянье, смешливое, детское. Не удавалось ей оставаться серьёзной, как ни старалась. Скучно было – он видел.
Он чуть поморщился, кивнув на пафосно витийствующего толстого потного человека с седой гривой волос. Она едва заметно улыбнулась, соглашаясь.
Подлил ей вино в бокал. Она в знак благодарности дотронулась до его руки.
Указал глазами на входную дверь и встал, гадая – пойдёт или нет?
Пошла!
В расстёгнутой кожаной косухе с металлическими заклёпками, надетой поверх платья, она выглядела ещё моложе.
После прокуренной квартиры на улице было свежо и солнечно. Он радовался всему: себе – что так лихо увёл эту интересную из компании; её лихости – уйти с незнакомым, даже не зная его имени; жёлтой листве на деревьях; ветерку, перегоняющему пыльный мусор по мостовой; воробьям, что, ссорясь как малые дети, старались отобрать друг у друга хлебный огрызок.
Ему было легко. Он знал за собой это состояние – когда всё получалось. Говорил не переставая, что-то рассказывал, расспрашивал. Она отвечала, смеялась. И эта лёгкость общения, уверенность в себе, требовала продолжения. Не постели и поцелуев – сейчас это было совсем не нужно. Хотелось продлить эти первые мгновения единения, ещё больше поразить – устроить маленький праздник из их случайной встречи. Не столько для неё, – для себя. Не мешало, что знал – продолжения не будет, ну разве что одноразовая постель когда-нибудь, на какой-нибудь пьянке – не нужна она ему. Это – так… природный каприз, мороженое жарким днём – сейчас приятно и… забыл.
Петляя переулками вышли к чебуречной. Последнее время в Москве открылось много кафешек и ресторанов в псевдосоветском стиле. Заполненные предметами ушедшего времени они напоминали пыльные запасники музея. Да какой там запасник… склад старых ненужных вещей. Чебуречная, куда зашли, была иной. Сами того не желая, стараясь экономить на всём, хозяева южных кровей вдохнули в неё нищий дух советской эпохи. Маленькое помещение, пыльные окна прикрыты пестрыми занавесками. От входной двери, вдоль стены – очередь из переминающихся мужчин и редких женщин к окошку «раздатки». Ассортимент минимален: чебуреки, чай в пластиковых стаканчиках, лимонад и тан в бутылках. Даже кофе нет. В окошке – здоровенная бабища, оплывшая лицом и телом. К стеклу прилеплена написанная от руки бумажка: «Говорите громче! Я плохо слышу». За тёткиной спиной можно разглядеть кипящие котлы с маслом и хмурых чернявых парней в белых фартуках, мнущих комы теста. Четыре продолговатых «стояка», за которыми, нависая плечами, головами, раскрытыми ртами над исходящими паром чебуреками, теснятся люди. Здесь не разговаривают, не беседуют. Здесь – перекусывают. Молчаливая очередь отводит глаза и сглатывает слюну.
Отстояли. Не то чтобы хотелось есть – он показывал! Делился с ней этим кусочком прежней Москвы.
Выпросил у глухой тётки два стаканчика, обжигая руки, нёс исходящие соком и паром чебуреки к угловому столику возле окна. Никаких пластиковых тарелок – чебуреки здесь подавали на куске вощёной бумаги, которая тут же, пропитываясь соком, темнела разводами. Разлил под столиком купленный в соседнем магазине крымский портвейн – он любил это наполненное степным жаром темное вино в зелёном стекле. Всё как в старые времена!
Ей было не по себе в этой забегаловке, среди хмурых работяг, стоящих в очереди, возле молчаливо жующих рядом за столиком. И это тоже ему нравилось. Всем своим видом подбадривал: смотри, такого больше не увидишь, расслабься, наслаждайся необычным, ничего не бойся – я с тобой!
Рядом с ним, плечом к плечу, притулился мужичонка полуинтеллигентного вида. Кургузый пиджачок, узкий серый галстук, стягивающий ворот не совсем свежей белой рубашки. Лет сорока-сорока пяти, но уж слишком потрёпанный жизнью: лицо с сероватым налётом, морщины, усталые покрасневшие глаза прикрывают очочки в тонкой оправе под золото. Ну, стоит и стоит кто-то рядом. Его несло: рассказывал, рассуждал, шутил, рисовался перед ней… Только она! Только это детско-обезьяне личико с восторженно распахнутыми глазами. Занесло в дурацкие рассуждения о том, что человек, если по-настоящему захочет, может всего добиться…
Тут этот и подал голос:
– Прошу прощения, уважаемый, что, так сказать, вклиниваюсь в ваш разговор… Но позвольте узнать, что же тогда человека сдерживает? Почему он не добивается того, чего хочет?
Тихо так произнёс, проникновенно… и смотрит, по-птичьи чуть склонив голову набок. Сок из надкушенного чебурека на бумагу капает.
Хотел послать… Но вдруг ощутил свое превосходство над этим серым, в очочках, стало даже интересно.
– Желания сдерживают. Надо желания правильно для себя формулировать.
– Так вот просто?
– А что ещё? – Глянул на неё, предлагая вместе посмеяться над этим чудиком. – Ну, если ты в глобальном смысле, – сознательно перешёл на «ты», – то существуют, конечно, факторы, которые ограничивают возможности: земля – снизу, небо – сверху, но по бокам-то – свобода! – Хохотнул, дотронулся до плеча, всем своим видом выражая превосходство. – Разве этого мало?
– Ну, это не мне судить… Человеки – они разные. Вот вам разве достаточно этой вашей свободы? Разве не хочется расширить?
В тупик разговор заходить стал. Скучно. Глупость несусветная. Мужик вроде трезвый… Вот привязался.
– Что расширить? Не червём же землю грызть?
– Червём, я думаю, вы не захотите… Тогда в небо?
– В небо, пожалуй, да!
Отвернулся, показывая, что разговор окончен. Очкарик тоже на продолжении не настаивал. Уткнулся в свой чебурек. Бормотал что-то бессвязное про травы, гуляющие под ветром, про пустынный простор степей, капая соком чебурека на подложенную бумагу. Не обращал больше на него внимания. Только случайно заметил уже выходящим из дверей забегаловки. Худой, пиджак болтается, плечи ссутулены, лысина просвечивает сквозь редкие зачёсанные
