Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика - Илья Пиковский

— А что это за имя — Билл О’Конноли?

— Нет, так его зовут в Нью-Йорке, а вообще он Боря Кац… Додик, это отличная идея! Надо Борю запустить в «Мираж».

— Билл О’Кац... — задумался Берлянчик. — А давно ты с ним знаком?

— С Борей О’Конноли? Ха-ха… Ещё со времён косыгинских реформ. Господи меня прости… Я помню, мы в Риге продали «Обнажён­ную Данаю» одному голландцу — подлинник, конечно. Когда он его в своём Амстердаме развернул, то едва не застрелился. Там был порт­рет маршала Будённого в полный рост и на коне. Ну, а потом мы занялись в Ташкенте серьёзным производством: открыли цех по изго­товлению красителей. По соседству с земляками-одесситами. Ехидные оказались ребята! Наживали кучи денег, а над нами всё время насме­хались, хотя мы зарабатывали не меньше их.

— И тоже на красителях?

— Нет, — сказал Довидер, и лицо его осветилось тихой девичь­ей застенчивостью. — Мы их обставили в барбут. Нет, Додик, в Боре ты не сомневайся, я его знаю, как облупленного.

Бесшумно преследуя горизонт, яхта «Папирус» ушла на расстоя­ние, разрешённое пограничными властями, описала широкую дугу и ста­ла возвращаться к причалу. Предметы на берегу начали вырастать в размерах и возвращать себе очертания. Спустя полчаса Берлянчик и Довидер ступили на берег. Они миновали широкую площадь и по кру­той полуразрушенной лестнице поднялись в город. Здесь, в Лейтенантс­ком переулке, в тени сиротливой акации их ждал в «Фиате» Алкен. Крохотный шофёр зарылся в толстый «Плейбой», рассматривая обна­жённых красавиц. Увидав шефа, он почему-то заговорщицки усмехнул­ся, нахмурился и спрятал журнал под сидушку. Друзья сели в машину, и Берлянчик велел Алкену ехать к Приморскому бульвару. Там в город­ской Думе обретался Боря О’Конноли.

В Думе Берлянчика ждал неприятный сюрприз. В дверях одного из кабинетов, дружески обняв его хозяина за плечо, стоял Пума, хо­зяин страшной дачи.

— Здравствуйте, господин Берлянчик!

Бандит подмигнул своему приятелю и попрощался с ним дружес­ким жестом — шлепком ладони об ладонь, а затем предложил Берлянчику выйти на бульвар и побеседовать в машине.

— Не бойтесь, господин Берлянчик, не будет никаких эксцессов. Обещаю вам.

Берлянчик вопросительно посмотрел на Гаррика Довидера, и тот ответил ему чуть заметным кивком.

За несколько шагов до шикарного «Ауди», припаркованного в переулке Чайковского, Берлянчик угадал нежный силуэт своей дачной знакомой, который едва прорисовывался сквозь тёмное, тонированное стекло.

— Познакомься, Ира, — сказал хозяин машины с обычным своим лёгким подсапыванием, открыв дверцу «Ауди». — Мой друг господин Берлянчик.

— Профессор Берлянчик, — уточнил Додик, что для обоих супру­гов прозвучало совершенно естественно. Если муж это воспринял как шутливую самоиронию и желание подхватить его тон, то для супруги это должно было явиться осторожным напоминанием о блаженных мину­тах, проведённых с Берлянчиком в стенном шкафу. Она протянула Додику руку и посмотрела на него, как в пустоту. На заднем сидении за её спиной, тыча в хозяйку носом и теребя лапами, беспокойно елозил огромный доберман-пинчер. Берлянчик подумал, что крайне серьёзным выражением глаз он напоминает бухгалтера районной сто­ловой. Молодая женщина смахнула собачью лапу со своего плеча и отвернулась.

Мафиози жестом пригласил Берлянчика в машину. С опаской по­косившись на беспокойного «бухгалтера», Додик осторожно устроился рядом с ним. В машине пахло французскими духами, свежевымытой со­бачьей шерстью, нагретостью дорогой аппаратуры и ароматизированной пастой для приборной панели.

— Ира, прогуляйся по бульвару. Мы немного побеседуем.

Женщина открыла дверцу и вышла из машины.

— Господин Берлянчик, — сказал Пума, — как вы смотрите на то, если мы вернёмся к нормальным мирным отношениям?

Берлянчик ещё раз воздал хвалу сказочному всесилию венероло­га и ответил:

— Честно говоря, с восторгом!

— Я надеюсь, вы не сильно обиделись на нас?

— Ну, как сказать... Если вам ночью затыкают кляпом рот, а потом крадут через окно, то сами понимаете. Чувствуешь себя не так, как в Кремле на юбилее.

— Ну, тут мы оба виноваты. Давайте будем справедливы, гос­подин Берлянчик. Скажите, вы бы купили ваши «Виртуозы Хаджибея», да ещё за такую мизерную цену, если бы Газецкий не просил меня об этом? Нет. А получили бы льготный банковский кредит? Тоже нет. А вы сорвали платный вечер и угостили нас концертом скрипачей.

— Это была клубная программа.

— Какого клуба? — рассмеялся Пума. — Гениев? Классная идея… Вы не боитесь превратиться в городского сумасшедшего?

— С хорошей манией — пожалуйста.

— Тоже верно. Ладно, по рукам! Дача — это в прошлом. Так, слегка погорячился. По правде говоря, вы мне даже чем-то симпатич­ны. А почему бы нет? Это коммуняки нас сделали ворами и бандита­ми, но сейчас другая жизнь, и мы, естественно, другие. У меня свои заводы, банки, бары, салоны, казино, друзья в музах и правительст­ве. И вы тоже не с пеленок занимались вундеркиндами — были «швейка» и коптильный цех… А теперь бог в помощь: растите своих Ойстрахов и Бальзаков.

Услышав «Ойстрахов и Бальзаков», районный «бухгалтер» встал на передние лапы и грозно заурчал. «Сидеть!» — скомандовал хозяин и громко окликнул жену, которая прогуливалась невдалеке от машины.

— Доктор, — повторил Пума, — обещаю, что больше вас никто не тронет! Вот моя визитка. Можете вернуться в свою квартиру и хо­дить без пистолета. До свидания!

Берлянчик вышел из машины, и она, лихо развернувшись, рину­лась под все запретительные знаки, унося очарование его дачной знакомой и серьёзную вытянутую морду «бухгалтера», торчащую из ок­на. «Выбрось её из головы! — сказал себе Берлянчик, со страхом об­наружив, что монархистка не выходит у него из головы. — Не трогай льва, не тяни его за хвост. Оставь в покое жену бандита!»

В этот момент из глубины аллеи появился Гаррик Довидер, застыл на обочине дороги и, свернув ладони рупором так, словно, опасался чужих ушей, заорал на весь бульвар, что он уже повидался с Борей О’Конноли и что тот согласен взяться за «Мираж».

Глава 11. Куриный пух в деле реставрации монархии

На встречу с Ириной Филипповной Клечко-Заамурской, лидером местных монархистов, шеф «Монако» господин Горчак явился с чемода­ном куриных перьев. История этих перьев явилась следствием тех счастливых возможностей, какими изобилует наша жизнь для энергич­ных и предприимчивых людей.

За неделю до этого в шикарный офис Горчака, устроенный в бывшей парной, явился представитель солидной аргентинской фирмы, который свободно говорил по-русски, но с заметным одесским акцен­том. Он протянул свою визитку и сделал Горчаку два одинаково за­манчивых предложения. Первое из них касалось электросиловой проб­лемы: он дал понять, что у Аргентины сильные позиции в Министерст­ве энергетики Украины, и что за небольшую мзду он может выбить в Киеве дополнительный лимит для акционерного общества «Монако». Вто­рое предложение было столь же простым и золотоносным, как народный автомобиль Генри Форда или нефтяные поля Поля Гетти. Речь шла о куриных перьях, которые бесславно гнили в глубоких оврагах и тран­шеях областных птицефабрик, в то время, как на них был острейший спрос на рынках Европы и Азии.

Шеф «Монако», который открывался любой возможности выйти в одесские Форды с одержимостью бывшего секретаря парткома строи­тельно-монтажного управления, уже через день сидел в кабинете ди­ректора одной из ближайших птицефабрик. Кроме директора, в кабине­те были главбух и главный зоотехник, крупный мужчина с массивным носом и небесно-ясными от утренней протрезвелости глазами. Он на­висал над плечом директора, упираясь двумя руками в стол, и смот­рел на Горчака с такой озверелой деловитостью, на которую способны только отъявленные пропойцы. Главбух, худая женщина средних лет, стояла в какой-то сиротской позе, привалясь плечом к стене и упе­рев взгляд в носок сапога с кисточкой на голенище, которым она во­дила, как жерновом. При этом она держалась за концы косынки, повя­занной под подбородком, и всем своим видом давала понять, что не верит в успех перьевой затеи.

Горчак нетерпеливо ёрзал на кончике стула и загибал пальцы по одному, перечисляя все те преимущества, которые принесла бы совместная деятельность птицефабрики и «Монако». Утилизация кури­ных перьев — раз! Строительство цеха и сушки — два! Шитье подушек и одеял — три! Новые рабочие места для пенсионеров и инвалидов — четыре! Оставшийся мизинец Горчак приподнял над головой и обвёл присутствующих многозначительным взглядом:

— Ну, и пять — это, конечно, ваши личные интересы! — сказал шеф «Монако», загибая последний палец.

— Да, хорошее дело, — уклончиво вздохнул директор, опустив голову и пряча глаза, наполовину отгороженные от мира буйным чер­тополохом бровей. — Ну, а что, как говорится, от нас, бедных, тре­буется?